2
В очередной ссоре уже через десять минут нельзя было припомнить
начало. Заводились всегда из-за прошлого. Он чувствовал, что по лицу
бродит злобная, непримиримая усмешка, но ничего не мог поделать с
собой - и ее прошедшая, и длящаяся сейчас, отдельная от него жизнь
вызывала ненависть: чужда, неприемлема. Вокруг нее были люди, с
которыми у него не могло быть ничего общего, а она существовала среди
этих людей, понимала их, иногда сочувствовала, и он впадал в
бешенство, желая смерти... Видел вчера твоего Дегтярева. Красив,
небрежен, мудр и полон по поводу проис- ходящего такой же
принципиальной преданности, как и десять лет назад. Обожает
прогрессистов, ненавидит ретроградов и в полном восхищении от себя
самого. Как был шутом при хозяевах, так и остался. А ты, я уверен, с
ним все никак не распрощаешься, старое поклонение так просто не
проходит. Изумительная по пошлости ситуация, полностью описываемая
песней "Маэстро". Ты, наверное, любишь эту песню? И он любит? А? Ну
что же ты молчишь?
И ее лицо искажалось нелюбовью. Твердое, с простоватыми чертами и
невыразительно-серьезным в обычное время взглядом, лицо провинциальной
функционерши из скромных - она знала, что выглядит сейчас
отвратительно, и ненавидела его прежде всего за это. Ты судишь всех, а
почему, собственно? Просто хочешь выжечь землю вокруг меня, уничтожить
даже всякую мысль о том, что я могу жить самостоятельно, отдельно.
Хорошо, допустим, меня это устроит, я откажусь от своей жизни, от
своих друзей, от своей семьи. А ты ведь даже не спросил, как зовут мою
дочь, за все это время ты ни разу не поинтересовался ею... Ладно, я
готова. Но разве ты зовешь меня в твою жизнь? Только в постели
твердишь - я хочу быть с тобой, я хочу быть вместе, давай надеяться...
Ты повторяешь эти слова с такой безответственностью, от которой я
иногда перестаю верить в твою любовь! Ты говоришь - уедем, спрячемся,
как-нибудь устроимся - и я начинаю жить по-другому, я начинаю все
разрушать вокруг себя, я прямолинейный, серьезный человек, у меня нет
чувства юмора, я слышу слова так, как они слышатся... А на следующий
день я узнаю, что вы с Ольгой берете собаку, ты так и говоришь - мы
решили, нам тоскливо, мы, мы... Как же я должна понимать свою жизнь?!
Я не могу так - из огня на лед, от этого камень трескается!
Он одумывался быстро - ее странно появлявшиеся слезы, от которых
лицо не меняло сухого, твердого выражения, только становилось мокрым,
как будто после умывания, - ее слезы сразу растворяли его
непримиримость, злобу, сердце щемило от жалости, сочувствия к ее
обиде, от стыда... И самое главное во всем было то, что она была
права: его фантазии были просто разрядкой, которую он позволял себе,
расслаблялся, бредил сладко вслух, а она действительно все принимала
всерьез, и, конечно, не из-за того, что юмора не было, при чем тут
юмор - кстати, сама иногда демонстрировала иронию блестящую и едкую -
просто не была настроена на принятое в его кругу постоянное ерничанье,
а серьезна была потому, что намучилась еще больше, чем он. И мучения
были настоящие, не его страдания с постоянным наблюдением за собой со
стороны, не игра в сюжет...
И он плакал тоже - с возрастом вообще стал непозволительно для
мужика слезлив, а с нею особенно. Да и без нее... Вдруг вспоминал о
том, что ничего уже не будет. Стоял в ванной, бреясь, кривя рот,
бессмысленно глядя в зеркало, дочищая щетину в углубляющихся день ото
дня складках у рта, - вдруг начинал реветь, жутко и отвратительно
гримасничая, бросив бритву в раковину...
Они сидели в очередной мерзкой обжорке, которую он открыл в
бесконечных поисках пристанища посреди рушащейся, умирающей Москвы.
Ну, все, все, миримся, хватит друг друга терзать, все. Ты же
понимаешь, это просто ревность, я не могу примириться, что ты раньше
была с ним, вообще - с кем-то. Я не знал раньше, что это такое, как
можно мучиться из-за прошлого, это Бог наказал за то, что я никогда не
мог понять, какая это мука - ревность... Ну ладно, хорошо, мальчик
мой, успокойся, ничего нет, ты даже не понимаешь, насколько уже ничего
нет, кроме тебя. Перестань... Я-то знаю, из-за чего бешусь. Из-за
того, что давно не были вдвоем, вот из-за чего. Надоели эти
забегаловки. Едим и пьем, ты меня все кормишь, и я стала толстая, да?
И злюсь, потому что соскучилась, не могу больше, кошмары мучают... А
Андрей?.. Что Андрей?! Ничего ты не понимаешь. Хочу к тебе... Ноги
сводит.
Пристанища, действительно, не было уже давно. После той
грохочущей ночи в гостинице опомнились не сразу, а когда опомнились -
места не находилось, хоть убейся.
Наконец Андрей уехал на несколько дней в Италию. Ничего не видел,
не понимал и, собираясь, лихорадочно рассовывая в карманы и сумку
паспорт, бумаги, рубашки, говорил только об одном - контракты,
переговоры... Оказался удивительно толковым бизнесменом, вовсе бросил
чистую науку и торговал по всему миру и своими собственными
разработками, и приятельскими. Она страшилась, что заметит сияние в
глазах, а он смотрел, не видя, и с восторгом рассказывал о
конкурентоспособности. Представляешь, по идее наши технологии на их
уровне проходят!..
Она осталась одна, но только на третий день сказала ему об этом:
боялась, что вспомнит гостиничную ночь и ничего не сможет.
Он приехал под вечер - невесть чего наплел дома, выдумал небрежно
- и остался на сутки. Ника была у бабушки, ее неожиданное возвращение
было заблокировано гололедом, поскольку старуха, наученная опытом
многих подруг, панически боялась упасть. Тем не менее несколько раз
туда звонили - для гарантии.
Было так, как даже у них никогда до этого не было.
Прикрывая рот рукой, вцепляясь зубами в тыльную сторону ладони,
она закидывала голову, тихо, задушенно - днем в пустом доме все звуки
слышны из квартиры в квартиру - выла, тянула тонкую, нечеловеческую
ноту. Его обливало снизу огнем, и рычание его перекрывало ее визг, он
вцеплялся в нее зубами и тут же отпускал, напуганный. Сосок
распрямлялся, сбоку он видел вырастающий розовый купол, он закрывал
все поле зрения, потом вдруг отодвигался, делался маленьким, горестно-
жалким, подушечка указательного пальца перекрывала его, а он рвался
наружу, распрямляясь...
Она действительно поправилась, и, глядя на нее снизу, он замечал,
что над животом появились складки, и грудь лежит тяжелее. Наклонялась,
лицо придвигала близко. Я тебе не нравлюсь, толстая? Ты специально
раскормил меня, чтобы бросить... Ну и пожалуйста, останусь на память о
тебе жирная, хватит запасов на первое время, когда голод начнется.
Откидывалась, сильно прогнувшись.
Он открывал глаза, смотрел неотрывно - это было, как небо, если
глядеть в него, лежа на земле. Притягивало глубокой, бесконечной,
ненаполняемой пустотой.
Их волосы спутывались.
И, подброшенный силой, которой в нем не было, да и не могло быть,
он яростно исходил любовью и чувствовал, как она возвращает ему
любовь.
Потом ели лежа, пили привезенный ею специально для него тамошний
виски, "Сантори".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38