– Убью негодяя! – вскричал Вайнштейн и принялся ходить по салону, вынашивая планы мести.
– Вот оно, – прошептал мне Рувинский и был прав. Сейчас в мыслях Вайнштейна рождались самые изощренные способы преступления, и одним из таких способов вполне могла оказаться идея убийства с помощью электрического тока. Каждая минута размышлений Вайнштейна рождала альтернативы, смертельные для Шуваля, одна из них могла совпасть с нашей и…
Рувинский поднял камень и бросил в окно салона. Я понял директора – он хотел любым способом прервать ход мыслей взбешенного бизнесмена. Нет мыслей – нет альтернатив.
Однако Вайнштейн находился в таком состоянии, что не обратил внимания на разбитое стекло и вопли охранной сигнализации. Он продолжал бегать из угла в угол, вынашивая смертоносные планы. Что могли мы с Рувинским предпринять еще? Ворваться в квартиру, ударить бизнесмена по голове, прервав тем самым скачки его мыслей?
Хорошо, что мы этого не сделали!
Вайнштейн подошел к видеофону и набрал номер. На экране появилось лицо госпожи Сары Шензар, личного секретаря министра Шуваля.
– Я хочу поговорить с Абрахамом, – заявил Вайнштейн. – Дело личное. Скажи, что это Яков Вайнштейн, он меня знает.
– Что у тебя за вопли? – поморщилась Сара. – Если у тебя дерутся кошки, сверни им шею. Министр тебя не услышит.
– Это не кошки, это сигнализация, – нетерпеливо сказал Вайнштейн. – Сейчас я ее отключу.
Честно говоря, мы ожидали всего, только не того, чему стали свидетелями. Вместо того, чтобы наброситься на министра с обвинениями, Яков сказал:
– Хорошо сработано, Абрахам. Когда я получу мою долю?
– Спроси у брокера, – ответил министр. – Моя миссия закончена.
Разговор продолжался в мирных тонах еще минут пять, после чего Вайнштейн выключил видеофон и отправился спать.
А мы с Рувинским вернулись в операторскую, чтобы обсудить результат наблюдений.
– Что-то в этом есть, – многозначительно сказал Моше. – Собственно, этот Вайнштейн – единственный среди всех подозреваемых в нашем и альтернативном мирах, который имеет какие-то контакты с Шувалем. И мотив для убийства налицо.
– Нет, – покачал я головой. – Что-то в этом есть, но что-то в этом не то. Ты согласен?
Рувинский вопросительно посмотрел на меня.
– Смотри, – продолжал я. – Мы совсем выпустили из поля зрения сюжет с убийством Бродецкого. Именно он был реализован во время убийства Шуваля, так? Мы набросились на Вайнштейна, потому что у него оказался мотив для убийства Шуваля. Мотив слабый – ты же видел, они действовали заодно и как-то на этой афере нажились оба. К тому же, Вайнштейн понятия не имел о сценарии Шлехтера. Это раз. Второе: если он, действительно, с пылу, с жару обдумывал, как бы убить министра, при этом спонтанно рождались случайные альтернативы, которые описывает твоя формула… как его…
– Горовица, – подсказал Моше.
– Да. Ты сам утверждал, что вероятность перехода альтернативы обратно, в нашу действительность, близка к нулю.
– Говорил, – согласился Рувинский с кислой миной на лице. – Но, кроме Вайнштейна, нет никого, кто имел бы…
Неизвестно, сколько времени мы вели бы с директором Рувинским этот бесплодный диалог, если бы наше уединение не нарушил единственный человек, которого нам обоим не хотелось видеть – комиссар Роман Бутлер. Он ввалился в операторскую при всех своих полицейских регалиях, и я подумал, что ему, видимо, пришлось применить силу, поскольку Моше отдал охране совершенно четкое указание не пропускать в здание института никого, включая министров, покинутых невест и пришельцев из других миров.
– С возвращением, – сказал Роман. – Я не ошибаюсь, вы уже осмотрели все альтернативы, какие было возможно?
– Да, – признал Рувинский. – Послушай, комиссар, а может, это преступление совершенно не связано с «Клубом убийц», и мы идем по ложному следу?
– Для того, чтобы услышать полный рассказ о ваших похождениях, – продолжал Роман, не обращая внимания на выпад директора, – я должен предъявить постановление об аресте или кто-то из вас расколется сам?
– Песах, – кивнул на меня Рувинский. – Он твой сосед, пусть раскалывается.
Я вкратце пересказал Бутлеру наши соображения, предположения, идеи и бесславные результаты визитов в альтернативные миры. Роман время от времени хмыкал, а когда я истощил свою память, сказал:
– Молодцы, хорошо поработали. Теперь все понятно.
Мы с Рувинским переглянулись.
– Что нам должно было понятно? – спросил Моше.
– Я сказал – вам? Все понятно мне. А вам понимать ни к чему. Эти дилетанты… вечно путаются под ногами.
Обвинение было несправедливым, и Рувинский вскинулся. Его суровое мнение об израильской полиции было бы высказано немедленно и недвусмысленно, но мне удалось прервать начавшуюся ссору в зародыше.
– Моше, – сказал я прежде, чем директор успел открыть рот, – ты плохо знаешь комиссара Бутлера, а мы с ним пьем кофе каждую субботу. Он намеренно вызывает тебя на ссору, чтобы, обидевшись, не делиться с нами информацией. Я прав?
– Конечно, – не смущаясь, согласился Роман. – Но, господа, мне бы действительно не хотелось сейчас выкладывать на стол все карты. Если бы не ваш дремучий дилетантизм, вы бы и сами догадались, кто в чем виноват. Вся информация у вас есть.
После чего комиссар встал и покинул помещение института. Надеюсь, что выпустили его без приключений.
Признаюсь честно: мы с директором просидели в его кабинете до позднего вечера, просматривая заново уже виденные альтернативы в поисках незамеченного нами доказательства. Но мы лишний раз убедились, что единственным разумным кандидатом на роль подозреваемого был бы Яков Вайнштейн, если бы он не оказался столь странным образом замешан вместе с министром Шувалем в общей афере. А может, они потом что-то не поделили, Вайнштейн смертельно обиделся и…
Нет, не могло этого быть. Мы просмотрели альтернативу вплоть до сегодняшнего дня – если бы Вайнштейн задумывал преступление, он должен был бы рассориться с Шувалем еще вчера вечером. Иначе в нашей реальности ничего к нынешнему утру ничего не смогло бы произойти.
– Значит, – сказал директор Рувинский, – мы не обратили внимания на какую-то информацию. Мы не обратили, а Бутлер обратил, потому что он профессионал.
– Ну да, – согласился я. – Он Эркюль Пуаро, а мы с тобой Ватсон с Гастингсом.
– Обидно, – продолжал каяться Рувинский. – У него четкая логика плюс информация, а у нас… Мы как две бабы – сидим и чешем языками, не понимая сути…
– Как ты сказал? – насторожился я. – Ты сказал – две бабы?
– Да не обижайся, Песах, – вздохнул Рувинский.
Он так и не понял. Почему я должен был обижаться на человека, докопавшегося до истины и не подозревающего об этом?
Я высматривал из окна, когда комиссар вернется с дежурства. Его авиетка свалилась из верхнего ряда поперек общего движения – только полицейский мог себе позволить такое вопиющее нарушение правил воздушного движения.
Когда Роман, насвистывая, спускался с посадочной площадки, я уже ждал комиссара у входа в его квартиру. Он ведь сам говорил, что эффект внезапности – главное при разоблачении преступника.
– Давно ли, – сказал я, взяв Романа за локоть, – министр Шуваль дал от ворот поворот Алисе Фигнер?
1 2 3 4 5 6