"
Питер Эндрюс прочистил горло: "У меня кое-что имеется к
случаю. Я, правда, не знаю, подойдет ли это, но если..."
"Это будет забавно", - прервал его Стивенс, и в комнате
снова раздался смех. Эндрюса дружески хлопали по спине.
Потоки холодного воздуха проносились по холлу, пока народ
расходился.
Словно по волшебству, передо мной возник Стивенс, держа
мое пальто. "Хороший вечер, мистер Эдли. Всегда рады вас
видеть".
"Вы на самом деле собираетесь в вечер под Рождество?" -
спросил я, застегивая пальто. Я был немного разочарован тем,
что не смогу услышать рассказ Эндрюса, потому что мы твердо
решили поехать в Скенектеди и провести праздники у сестры
Эллен.
Стивенс посмотрел на меня как-то весело-удивленно.
"Ни в коем случае, - сказал он. - Рождество - это время,
которое мужчина должен проводить с семьей. Хотя бы в этот
вечер. Вы согласны, сэр?"
"Ну конечно".
"Мы всегда собираемся во вторник перед Рождеством. В
этот день у нас всегда много народу".
Он не сказал членов клуба. Случайно или нет?
"Много историй было рассказано в комнате у камина,
мистер Эдли. Историй всякого рода, комических и
трагических, ироничных и сентиментальных. Но во вторник
перед Рождеством обычно повествуется о чем-нибудь
сверхъестественном. Всегда было так, насколько я помню".
По крайней мере, это объясняло то, что во время моего
первого посещения кто-то заметил Норману Стету, что он
должен был бы приберечь свою историю для Рождества. Я готов
был спросить Стивенса еще о многом, но увидел
предостережение в его глазах. Это не означало, что он не
ответит на мои вопросы. Скорее, что я не должен их задавать.
"Что-нибудь еще, мистер Эдли?"
Мы остались одни. Неожиданно холл показался мне более
темным, лицо Стивенса бледнее, а его губы ярче, чем всегда.
В камине выстрелило полено, и красный отблеск скользнул по
полированному паркету. Мне показалось, что я услышал что-то
напоминающее звук удара в тех отдаленных комнатах, куда я
еще не заходил. Мне очень не понравился этот звук. Очень.
"Нет, - сказал я не совсем ровным голосом. - Думаю, что
нет".
"Что же, спокойной ночи", - попрощался Стивенс, и я
вышел наружу. Я слышал, как тяжелая дверь захлопнулась за
моей спиной. Щелкнул замок. Я шел навстречу огням Третьей
авеню, не оборачиваясь и, в какой-то мере, боясь посмотреть
назад, словно мог бы увидеть нечто ужасное, следующее за
мной по пятам, или обнаружить что-то, о чем лучше не
догадываться. Я дошел до угла, увидел такси и помахал ему.
"Опять истории о войне?" - спросила Эллен, когда я
пришел. Она лежала в постели с Филиппом Марлой,
единственным любовником, который у нее был.
"Была одна история или две, - ответил я, вешая пальто.
- В основном я читал книгу".
"Только когда ты не хрюкал".
"Согласен. Когда не хрюкал".
"Послушай-ка вот это: "Когда я впервые увидел Терри
Леннокса, он был пьян и сидел в серебристом "Роллс-Ройсе" у
террасы "Танцоров". Эллен продолжали: "У него было молодое
лицо, но белые, цвета кости, волосы. Судя по его глазам,
можно было сказать, что каждый волос на его голове был
крашеным, однако он выглядел как и любой другой красивый
молодой парень, тративший слишком много денег на кабак,
который и существует для этой цели и никакой другой".
Неплохо, а? Это..."
"Долгое прощание", - сказал я, снимая ботинки. - Ты
читаешь мне один и тот же отрывок раз в три года. Это часть
твоего жизненного цикла.
Она наморщила нос: "Хрю-хрю".
"Спасибо".
Она вернулась к книге. Я вышел на кухню и взял бутылку
виски. Когда я возвратился, Эллен оставила книгу открытой на
одеяле и пристально посмотрела на меня: "Дэвид, ты
собираешься вступить в этот клуб?"
"Я думаю, что это возможно... если меня попросят". Я
чувствовал себя неуютно. Вероятно, я еще раз сказал ей
неправду. Если бы существовало членство в 249Б на 35 улице,
я бы уже был членом клуба.
"Я рада за тебя, - сказала она. - Тебе необходимо
что-то постоянное сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе
в это отчет, но тебе это нужно. У меня есть Комитет по
правам женщин и Театральное общество, и ты тоже нуждался в
чем-то".
Я сел на кровать рядом с ней и взял "Долгое прощание".
Это было новое издание в светлой обложке. Я помнил, как я
покупал оригинальное издание в подарок на день рождения
Эллен. В 1953.
"Мы что, уже старые?" - спросил я ее.
"Боюсь, что да", - сказала она и ослепительно
улыбнулась.
Я положил книгу и коснулся ее груди: "Слишком стара для
этого?"
Она потянула на себя покрывало с видом великосветской
дамы, а потом, хихикая, сбросила его ногой на пол.
"Побей меня, папочка, - сказала она. - Я плохо себя
вела".
"Хрю-хрю", - ответил я, и мы оба рассмеялись.
Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был
похож на все остальные, за исключением двух обстоятельств.
Было больше народу, возможно, не меньше восемнадцати
человек. И остро ощущалась атмосфера возбужденного обещания.
Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету и
присоединился к Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы
сидели у окон и говорили о том о сем, пока неожиданно не
завели горячий и часто смешной спор о довоенных автомобилях.
Была еще, - сейчас, когда я думаю об этом, - и третья
особенность: Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был
мягким, хотя и с ромом и специями, и подавался из
невероятного кувшина, похожего на ледяную скульптуру. Беседа
становилась все оживленней по мере того, как уменьшался
уровень пунша в кувшине.
Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в
бильярдную, и был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман
Стет засовывали бейсбольные карточки в какое-то подобие
цилиндра. При этом они громко смеялись.
Повсюду образовывались, а потом расходились грудой
людей. Становилось все позднее... и наконец, когда
наступило время, в которое обычно все начинали расходиться,
я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с каким-то
пакетом в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и
через мгновение пламя заплясало всеми цветами спектра, пока
вновь не стало желтым. Мы расставили стулья по кругу. Через
плечо я Эндрюса увидел камень с выгравированным изречением:
СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ.
Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и возвращая
их с бренди. Слышались негромкие пожелания "Счастливого
Рождества" и "Это гвоздь сезона, Стивенс", и я впервые
увидел, как здесь расплачивались, протягивая
десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.
"Спасибо, мистер Маккэррон... мистер Иохансен... мистер
Биглмэн..."
Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что
во время Рождества чаевые текут рекой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Питер Эндрюс прочистил горло: "У меня кое-что имеется к
случаю. Я, правда, не знаю, подойдет ли это, но если..."
"Это будет забавно", - прервал его Стивенс, и в комнате
снова раздался смех. Эндрюса дружески хлопали по спине.
Потоки холодного воздуха проносились по холлу, пока народ
расходился.
Словно по волшебству, передо мной возник Стивенс, держа
мое пальто. "Хороший вечер, мистер Эдли. Всегда рады вас
видеть".
"Вы на самом деле собираетесь в вечер под Рождество?" -
спросил я, застегивая пальто. Я был немного разочарован тем,
что не смогу услышать рассказ Эндрюса, потому что мы твердо
решили поехать в Скенектеди и провести праздники у сестры
Эллен.
Стивенс посмотрел на меня как-то весело-удивленно.
"Ни в коем случае, - сказал он. - Рождество - это время,
которое мужчина должен проводить с семьей. Хотя бы в этот
вечер. Вы согласны, сэр?"
"Ну конечно".
"Мы всегда собираемся во вторник перед Рождеством. В
этот день у нас всегда много народу".
Он не сказал членов клуба. Случайно или нет?
"Много историй было рассказано в комнате у камина,
мистер Эдли. Историй всякого рода, комических и
трагических, ироничных и сентиментальных. Но во вторник
перед Рождеством обычно повествуется о чем-нибудь
сверхъестественном. Всегда было так, насколько я помню".
По крайней мере, это объясняло то, что во время моего
первого посещения кто-то заметил Норману Стету, что он
должен был бы приберечь свою историю для Рождества. Я готов
был спросить Стивенса еще о многом, но увидел
предостережение в его глазах. Это не означало, что он не
ответит на мои вопросы. Скорее, что я не должен их задавать.
"Что-нибудь еще, мистер Эдли?"
Мы остались одни. Неожиданно холл показался мне более
темным, лицо Стивенса бледнее, а его губы ярче, чем всегда.
В камине выстрелило полено, и красный отблеск скользнул по
полированному паркету. Мне показалось, что я услышал что-то
напоминающее звук удара в тех отдаленных комнатах, куда я
еще не заходил. Мне очень не понравился этот звук. Очень.
"Нет, - сказал я не совсем ровным голосом. - Думаю, что
нет".
"Что же, спокойной ночи", - попрощался Стивенс, и я
вышел наружу. Я слышал, как тяжелая дверь захлопнулась за
моей спиной. Щелкнул замок. Я шел навстречу огням Третьей
авеню, не оборачиваясь и, в какой-то мере, боясь посмотреть
назад, словно мог бы увидеть нечто ужасное, следующее за
мной по пятам, или обнаружить что-то, о чем лучше не
догадываться. Я дошел до угла, увидел такси и помахал ему.
"Опять истории о войне?" - спросила Эллен, когда я
пришел. Она лежала в постели с Филиппом Марлой,
единственным любовником, который у нее был.
"Была одна история или две, - ответил я, вешая пальто.
- В основном я читал книгу".
"Только когда ты не хрюкал".
"Согласен. Когда не хрюкал".
"Послушай-ка вот это: "Когда я впервые увидел Терри
Леннокса, он был пьян и сидел в серебристом "Роллс-Ройсе" у
террасы "Танцоров". Эллен продолжали: "У него было молодое
лицо, но белые, цвета кости, волосы. Судя по его глазам,
можно было сказать, что каждый волос на его голове был
крашеным, однако он выглядел как и любой другой красивый
молодой парень, тративший слишком много денег на кабак,
который и существует для этой цели и никакой другой".
Неплохо, а? Это..."
"Долгое прощание", - сказал я, снимая ботинки. - Ты
читаешь мне один и тот же отрывок раз в три года. Это часть
твоего жизненного цикла.
Она наморщила нос: "Хрю-хрю".
"Спасибо".
Она вернулась к книге. Я вышел на кухню и взял бутылку
виски. Когда я возвратился, Эллен оставила книгу открытой на
одеяле и пристально посмотрела на меня: "Дэвид, ты
собираешься вступить в этот клуб?"
"Я думаю, что это возможно... если меня попросят". Я
чувствовал себя неуютно. Вероятно, я еще раз сказал ей
неправду. Если бы существовало членство в 249Б на 35 улице,
я бы уже был членом клуба.
"Я рада за тебя, - сказала она. - Тебе необходимо
что-то постоянное сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе
в это отчет, но тебе это нужно. У меня есть Комитет по
правам женщин и Театральное общество, и ты тоже нуждался в
чем-то".
Я сел на кровать рядом с ней и взял "Долгое прощание".
Это было новое издание в светлой обложке. Я помнил, как я
покупал оригинальное издание в подарок на день рождения
Эллен. В 1953.
"Мы что, уже старые?" - спросил я ее.
"Боюсь, что да", - сказала она и ослепительно
улыбнулась.
Я положил книгу и коснулся ее груди: "Слишком стара для
этого?"
Она потянула на себя покрывало с видом великосветской
дамы, а потом, хихикая, сбросила его ногой на пол.
"Побей меня, папочка, - сказала она. - Я плохо себя
вела".
"Хрю-хрю", - ответил я, и мы оба рассмеялись.
Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был
похож на все остальные, за исключением двух обстоятельств.
Было больше народу, возможно, не меньше восемнадцати
человек. И остро ощущалась атмосфера возбужденного обещания.
Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету и
присоединился к Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы
сидели у окон и говорили о том о сем, пока неожиданно не
завели горячий и часто смешной спор о довоенных автомобилях.
Была еще, - сейчас, когда я думаю об этом, - и третья
особенность: Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был
мягким, хотя и с ромом и специями, и подавался из
невероятного кувшина, похожего на ледяную скульптуру. Беседа
становилась все оживленней по мере того, как уменьшался
уровень пунша в кувшине.
Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в
бильярдную, и был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман
Стет засовывали бейсбольные карточки в какое-то подобие
цилиндра. При этом они громко смеялись.
Повсюду образовывались, а потом расходились грудой
людей. Становилось все позднее... и наконец, когда
наступило время, в которое обычно все начинали расходиться,
я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с каким-то
пакетом в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и
через мгновение пламя заплясало всеми цветами спектра, пока
вновь не стало желтым. Мы расставили стулья по кругу. Через
плечо я Эндрюса увидел камень с выгравированным изречением:
СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ.
Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и возвращая
их с бренди. Слышались негромкие пожелания "Счастливого
Рождества" и "Это гвоздь сезона, Стивенс", и я впервые
увидел, как здесь расплачивались, протягивая
десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.
"Спасибо, мистер Маккэррон... мистер Иохансен... мистер
Биглмэн..."
Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что
во время Рождества чаевые текут рекой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20