Ему казалось, что цель мало-помалу достигается. Казалось это также и Якимаху. И Елочкин подтверждал это своими наблюдениями над слушателями, приходившими работать в инженерный кабинет. Теперь Карбышев уже не был одинок, как месяц на небе…
Однако и антагонисты не переводились. Особенно возмущала их именно «Саперная таблица».
— Профанируете, Дмитрий Михайлович, науку… «Великий упрощенец…» Сложное и трудное подменяете простым и легким…
Антагонисты, конечно, не могли, да и не захотели бы стакнуться с Лабунским или Азанчеевым. Тут было совсем иное, — не шарлатанство и не отсебятина, а нечто гораздо более серьезное, чем водевильные шутки Лабунского. Может быть, даже и легенду-то об «упрощенчестве» Карбышева сочинил вовсе не Лабунский, а лишь надел на нее колпак с бубенчиками.
— А вот когда вам самому приходится выполнять расчетное задание, — спрашивал антагонист, — вы его тоже упрощенным способом выполняете?
Карбышев любил спорить до ссор и крика. Так он спорил прежде с Лабунским, с Азанчеевым. Но сейчас все было иначе…
— Видите ли, — спокойно отвечал он, — того смысла, который вы, повидимому, придаете моей деятельности, она отнюдь не имеет. Общевойсковых командиров я обучаю упрощенным способом, но задания, которые мне поручаются, выполняю с абсолютной точностью, как настоящий военный инженер, ибо я ведь и есть инженер, а не общевойсковой командир. Преподаю же я, как вам известно, в Академии Фрунзе и предлагаю свои упрощенные расчеты не инженерам, а общевойсковикам. В этом и заключается главное! Надо, чтобы общевойсковики начали разбираться в инженерных вопросах. Только тогда, наконец, они перестанут предъявлять инженерным начальникам невыполнимые требования…
Антагонист не сдавался.
— Однако семью семь все-таки сорок девять, а не пятьдесят, — недовольно твердил он, — нельзя же с таблицей умножения обращаться, как с воробьем…
Теперь и Карбышев вспыхивал. Лицо его покрывалось темноватыми пятнами. Антагонист ничего не понимал. Хуже того, даже и поняв, он, вероятно, сделал бы вид, будто не понимает.
— Отсюда мы пойдем врозь. Полевой подход к инженерному делу, по-моему, в том заключается, что у сапера семью семь действительно дает иной раз пятьдесят. А если, кроме того, нужно еще подогнать инженерное дело под вкусы и стиль общевойсковых командиров, то уже получится обязательно не сорок девять, а пятьдесят…
— И вы подгоняете?
— Безусловно. Подчиняю инженерное дело общевойсковым задачам. Метод моей «Саперной таблицы» — это метод быстрого применения инженерных знаний. Я сделал так, что инженерное дело кажется войсковым начальникам простым. Но ведь само-то оно от этого не стало проще, — поймите! Оно только стало доступнее…
Антагонист не понимал…
* * *
Много, очень много командиров-фрунзенцев пропили за последние годы через руки Карбышева и отправились в армию командовать частями. Уезжая, все они были уже в известной степени «осаперены». Теперь к их скромным познаниям присоединился еще и метод расчетов по «саперной таблице», быстро и широко распространявшийся в армии. Карбышеву было известно, что услугами его таблицы весьма охотно пользовались даже такие командиры, которые и не нюхали никогда Академии Фрунзе. Но что же в конце концов из всего этого получилось?
Постоянно бывая на разных маневрах и учениях в роли то консультанта, то руководителя по ВИД, Карбышев старался понять. Трудное дело! Командир кричал инженеру:
— Не торгуйся! Делай! От самого Карбышева знаю, что за два часа вполне можно построить.
Инженер пытался возражать. Но командир гнул свое:
— Пустяки! Как у Карбышева: один сапер, один топор, а потом множь…
— Да ведь летом — одно, зимой — другое; в лесу — так, в степи — этак… Сперва откорректировать надо…
— Брось! Без того верно будет…
Плохо, очень плохо! Вот она — настоящая вульгаризация инженерного дела… Разве этому учил своих питомцев Карбышев? Однако бывало и совсем по-иному. Командир говорил инженеру:
— Ты, брат, прав, — сделать за два часа невозможно. Я ведь и сам кое-что понимаю, еще от Карбышева набрался!
Толки подобного рода обязательно возникали между инженерами и командирами везде, где строилась позиция, наводилась переправа, минировалась дорога. И развивались эти бесконечные толки обязательно в одном из двух вариантов: то обе стороны с полуслова понимали друг друга, то, наоборот, затевалась неразбериха, тащившая дело не вперед, а назад. Карбышев долго не мог разгадать загадку. А решение оказалось простым. И нашла его дочь — Елена.
* * *
Ляля давно уже была худеньким, хорошеньким подростком со смуглым личиком, темным сиянием пышных волос над головой и острыми, черными, отцовскими глазами. Не только лицом и глазами, но и характером она была схожа с отцом: как он, упорна и неутомима в занятиях, как он, кряжиста в них и слегка фанатична. Ляля превосходно училась. Дмитрий Михайлович тщеславился школьными успехами дочери и ни при каких условиях не оказывал ей снисхождения в учебных трудностях. На Лялю обрушилась страда: экзамены. Дни торопились. Они бежали, обгоняли друг друга. Ночи были узенькой и тонкой перегородкой между днями. Эта перегородка то и дело ломалась, и тогда дни сливались в ураган времени. Девочка забыла про отдых, про еду, про сон. А отец твердил:
— Доводи, цыпленок, до конца! Доведешь — героем будешь, Не доведешь — мокрой курицей…
Наступала бессонная ночь. Дочь упорно копалась в учебниках и классных записках. Под висячей настольной лампой, в белом круге яркого света, среди большой темной столовой и в полночь, и под утро маячила ее кудрявая головка, поблескивал неотрывным напряжением мысли взволнованный взгляд. За настежь открытой дверью, в кабинете у письменного стола, отец клевал носом над английской книжкой. Никто, конечно, не мешал ему лечь спать и предоставить Лялю ее горькой судьбе. Однако честная тяга к товариществу, привычка подавать пример и еще какое-то сильное и похожее на страсть к достижению чувство держали его начеку. «Счастье — возможность борьбы и творчества…» Но английский самоучитель действовал как снотворное. И тогда Карбышев брался за академические планы, за программы, за папки с чертежами и схемами…
Совсем недавно начальником академии был назначен Шапошников. Собрав профессоров и преподавателей, новый начальник объявил: индустриализация страны идет вперед, социалистическое переустройство деревни — тоже; это — основа бесчисленных перемен, со сказочной быстротой совершающихся в армии и кругом нее; кафедра — решающий центр научно-исследовательской работы в академии; долг и обязанность каждого преподавателя — вести эту работу, используя опыт народнохозяйственного строительства для обогащающих военную науку открытий. Задолго до того как Шапошников предъявил эти требования, Карбышев уже шел по тому же самому пути. Он доказывал свои права на новаторство, отстаивал их на лекциях и в докладах и работу свою делал, именно как новатор. Глубокое сознание своей правоты всегда горячило, поднимало на взлет его творческую фантазию. И теперь он быстрее всех ответил на призыв нового начальника академии свежей идеей. Это была идея фугаса — «орешка». Елочкин уже возился в инженерном кабинете с какими-то стекляшками, похожими на коробочки с ваксой, а сам Карбышев, отстранясь от технической стороны дела, усиленно занимался проектами практического применения готового «орешка»…
— Папа, — вдруг громко сказала Ляля, — у тебя сейчас глаза были закрыты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252
Однако и антагонисты не переводились. Особенно возмущала их именно «Саперная таблица».
— Профанируете, Дмитрий Михайлович, науку… «Великий упрощенец…» Сложное и трудное подменяете простым и легким…
Антагонисты, конечно, не могли, да и не захотели бы стакнуться с Лабунским или Азанчеевым. Тут было совсем иное, — не шарлатанство и не отсебятина, а нечто гораздо более серьезное, чем водевильные шутки Лабунского. Может быть, даже и легенду-то об «упрощенчестве» Карбышева сочинил вовсе не Лабунский, а лишь надел на нее колпак с бубенчиками.
— А вот когда вам самому приходится выполнять расчетное задание, — спрашивал антагонист, — вы его тоже упрощенным способом выполняете?
Карбышев любил спорить до ссор и крика. Так он спорил прежде с Лабунским, с Азанчеевым. Но сейчас все было иначе…
— Видите ли, — спокойно отвечал он, — того смысла, который вы, повидимому, придаете моей деятельности, она отнюдь не имеет. Общевойсковых командиров я обучаю упрощенным способом, но задания, которые мне поручаются, выполняю с абсолютной точностью, как настоящий военный инженер, ибо я ведь и есть инженер, а не общевойсковой командир. Преподаю же я, как вам известно, в Академии Фрунзе и предлагаю свои упрощенные расчеты не инженерам, а общевойсковикам. В этом и заключается главное! Надо, чтобы общевойсковики начали разбираться в инженерных вопросах. Только тогда, наконец, они перестанут предъявлять инженерным начальникам невыполнимые требования…
Антагонист не сдавался.
— Однако семью семь все-таки сорок девять, а не пятьдесят, — недовольно твердил он, — нельзя же с таблицей умножения обращаться, как с воробьем…
Теперь и Карбышев вспыхивал. Лицо его покрывалось темноватыми пятнами. Антагонист ничего не понимал. Хуже того, даже и поняв, он, вероятно, сделал бы вид, будто не понимает.
— Отсюда мы пойдем врозь. Полевой подход к инженерному делу, по-моему, в том заключается, что у сапера семью семь действительно дает иной раз пятьдесят. А если, кроме того, нужно еще подогнать инженерное дело под вкусы и стиль общевойсковых командиров, то уже получится обязательно не сорок девять, а пятьдесят…
— И вы подгоняете?
— Безусловно. Подчиняю инженерное дело общевойсковым задачам. Метод моей «Саперной таблицы» — это метод быстрого применения инженерных знаний. Я сделал так, что инженерное дело кажется войсковым начальникам простым. Но ведь само-то оно от этого не стало проще, — поймите! Оно только стало доступнее…
Антагонист не понимал…
* * *
Много, очень много командиров-фрунзенцев пропили за последние годы через руки Карбышева и отправились в армию командовать частями. Уезжая, все они были уже в известной степени «осаперены». Теперь к их скромным познаниям присоединился еще и метод расчетов по «саперной таблице», быстро и широко распространявшийся в армии. Карбышеву было известно, что услугами его таблицы весьма охотно пользовались даже такие командиры, которые и не нюхали никогда Академии Фрунзе. Но что же в конце концов из всего этого получилось?
Постоянно бывая на разных маневрах и учениях в роли то консультанта, то руководителя по ВИД, Карбышев старался понять. Трудное дело! Командир кричал инженеру:
— Не торгуйся! Делай! От самого Карбышева знаю, что за два часа вполне можно построить.
Инженер пытался возражать. Но командир гнул свое:
— Пустяки! Как у Карбышева: один сапер, один топор, а потом множь…
— Да ведь летом — одно, зимой — другое; в лесу — так, в степи — этак… Сперва откорректировать надо…
— Брось! Без того верно будет…
Плохо, очень плохо! Вот она — настоящая вульгаризация инженерного дела… Разве этому учил своих питомцев Карбышев? Однако бывало и совсем по-иному. Командир говорил инженеру:
— Ты, брат, прав, — сделать за два часа невозможно. Я ведь и сам кое-что понимаю, еще от Карбышева набрался!
Толки подобного рода обязательно возникали между инженерами и командирами везде, где строилась позиция, наводилась переправа, минировалась дорога. И развивались эти бесконечные толки обязательно в одном из двух вариантов: то обе стороны с полуслова понимали друг друга, то, наоборот, затевалась неразбериха, тащившая дело не вперед, а назад. Карбышев долго не мог разгадать загадку. А решение оказалось простым. И нашла его дочь — Елена.
* * *
Ляля давно уже была худеньким, хорошеньким подростком со смуглым личиком, темным сиянием пышных волос над головой и острыми, черными, отцовскими глазами. Не только лицом и глазами, но и характером она была схожа с отцом: как он, упорна и неутомима в занятиях, как он, кряжиста в них и слегка фанатична. Ляля превосходно училась. Дмитрий Михайлович тщеславился школьными успехами дочери и ни при каких условиях не оказывал ей снисхождения в учебных трудностях. На Лялю обрушилась страда: экзамены. Дни торопились. Они бежали, обгоняли друг друга. Ночи были узенькой и тонкой перегородкой между днями. Эта перегородка то и дело ломалась, и тогда дни сливались в ураган времени. Девочка забыла про отдых, про еду, про сон. А отец твердил:
— Доводи, цыпленок, до конца! Доведешь — героем будешь, Не доведешь — мокрой курицей…
Наступала бессонная ночь. Дочь упорно копалась в учебниках и классных записках. Под висячей настольной лампой, в белом круге яркого света, среди большой темной столовой и в полночь, и под утро маячила ее кудрявая головка, поблескивал неотрывным напряжением мысли взволнованный взгляд. За настежь открытой дверью, в кабинете у письменного стола, отец клевал носом над английской книжкой. Никто, конечно, не мешал ему лечь спать и предоставить Лялю ее горькой судьбе. Однако честная тяга к товариществу, привычка подавать пример и еще какое-то сильное и похожее на страсть к достижению чувство держали его начеку. «Счастье — возможность борьбы и творчества…» Но английский самоучитель действовал как снотворное. И тогда Карбышев брался за академические планы, за программы, за папки с чертежами и схемами…
Совсем недавно начальником академии был назначен Шапошников. Собрав профессоров и преподавателей, новый начальник объявил: индустриализация страны идет вперед, социалистическое переустройство деревни — тоже; это — основа бесчисленных перемен, со сказочной быстротой совершающихся в армии и кругом нее; кафедра — решающий центр научно-исследовательской работы в академии; долг и обязанность каждого преподавателя — вести эту работу, используя опыт народнохозяйственного строительства для обогащающих военную науку открытий. Задолго до того как Шапошников предъявил эти требования, Карбышев уже шел по тому же самому пути. Он доказывал свои права на новаторство, отстаивал их на лекциях и в докладах и работу свою делал, именно как новатор. Глубокое сознание своей правоты всегда горячило, поднимало на взлет его творческую фантазию. И теперь он быстрее всех ответил на призыв нового начальника академии свежей идеей. Это была идея фугаса — «орешка». Елочкин уже возился в инженерном кабинете с какими-то стекляшками, похожими на коробочки с ваксой, а сам Карбышев, отстранясь от технической стороны дела, усиленно занимался проектами практического применения готового «орешка»…
— Папа, — вдруг громко сказала Ляля, — у тебя сейчас глаза были закрыты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252