«Снимайте, пока не поздно. Три дня, три дня…» Вот, собственно, все, с чем он пришел. Но и этого было достаточно. Высказавшись, Батуев примолк и сидел, как на иголках, внимательно следя за дверью. Карбышев тоже молчал. Так продолжалось довольно долго. Наконец, Батуев не выдержал.
— Как вы решили, Дмитрий Михайлович? Карбышев поднял голову.
— Прежде всего, благодарю вас, Авк. Однако снимать постановку испытаний я не стану.
— Значит, не верите мне… Непоправимая ошибка!
— Нет, я вам верю.
— Почему же тогда? Почему?
— Не… могу.
Батуев вскочил с кресла и сразу взмахнул обеими руками, как машет крыльями птица, собирающаяся лететь.
— Ошибка! Ах, какая…
Громкий звонок разлился из передней по квартире, возвещая чье-то прибытие.
— Неужели Лабунский? Этого не хватает…
— Папа, — сказала Лялька, заглядывая в кабинет, — к тебе товалищ Ломанюта…
* * *
«Невидимка» провалилась не просто, а с необыкновенным треском. Происшествию посвятила специальную заметку «Красная звезда». Карбышев не принимал никакого участия в подготовке испытания. Все делалось руками полигонщиков. В самые последние дни зачастил в Бабино Лабунский, полный внезапных прожектов, как горный воздух бывает полон бурь. Возмущаясь вялостью Батуева, он всюду совал свой нос, кричал, хрипел, бранился.
— Черт вас возьми, — наскакивал он на Батуева, — все Шпильгагена почитываете? Хорош начальник полигона! Какая-то железа в вас не работает, ей-богу! Склизкий вы тип, Авк! Не я буду, если не завертитесь! — И действительно завертел…
Карбышева не было на испытаниях. Но тем, кто на них присутствовал, навсегда запомнилась высоченная фигура Лабунского посреди целой дюжины смущенных экспертов. Слегка сгорбившись и свесив вниз длинные обезьяньи руки, он шагал прямо туда, где таилась в траве незримая опасность.
— Товарищ начальник, — говорили эксперты, — но ведь там… того… фугасы…
Батуев схватил Лабунского за рукав.
— Аркадий Васильевич! Взорветесь…
Лабунский не то засмеялся, не то ощерился, готовый куснуть лошадиными зубами. Батуев отскочил. Экспертам чудилось, будто подметки их сапог липнут к земле. Впрочем, один или два из них пересилили гипноз и кинулись к бронемашине, стоявшей поодаль в ожидании пассажиров и команды. А Лабунский все шел вперед, шел и шел. Он высоко поднимал свои тонкие длинные ноги в блестящих желтых крагах, облепленных мелкими лепестками каких-то мокрых синеньких и беленьких цветов, и ставил их наземь, как на марше по правилам старого учебного шага. Трава то обнимала его ноги до колен, то угодливо выпускала их из коварных объятий, чтобы ярче сверкнула под солнцем роса на крагах и тверже стукнул учебный шаг. «Невидимка» отдавалась во власть этому человеку, и минная паутина не делала ему вреда. Как достигаются подобные вещи? Лабунского не спросишь…
Вон он стоит далеко-далеко впереди, там, где уже и нет никаких фугасов. Якимах смотрит на него, разинув рот. «Бегемот в трусиках…» Сняв фуражку, Лабунский машет ею в воздухе и кричит сиплым басом: — Ну что? Игрушка для октябрят, а не заграждение… Ха-ха-ха! Бронемашину и пускать не стоит. Пишите протокол!
Глава тридцать первая
В начале апреля в Москве происходило совещание кавалерийских начальников. Котовский присутствовал сперва на нем, а затем на Всесоюзном съезде бессарабцев. На съезде он произнес большую речь, горячую, как огненный фонтан. Полгода назад осуществилась старая сердечная мечта Котовского, выношенная и взлелеянная им, — на краю Украины зацвела Молдавская республика. Он говорил об этом на съезде, как страстные люди говорят о своей задушевной любви. Тогда же, в апреле, зашел Котовский и к Карбышеву. Отношения их давно укрепились, устоялись и стали регулярными. Задачи и решения, задачи и решения… Но к этому только и сводилась вся переписка. А на словах Котовский рассказал о многом: о больших ученьях своего кавкорпуса, о вечной занятости и бессонных ночах, о конюшнях и садах, о свиных и молочных фермах, о птичниках с инкубаторами в бессарабской коммуне, и о том, как развозится в ней корм для скота на верблюдах… Говорил и о себе, крепко постукивая по столу толстыми пальцами и что-то выводя в воздухе носком огромной ноги, заброшенной через колено:
— Котовский, Котовский… Что он есть, Котовский? Имеют в Котовском Октябрьская революция и партия большевиков человека, который готов за них жизнь отдать в любой день, час и минуту. А мировая буржуазия имеет в Котовском врага. И надо сказать, беспощадного, который всегда готов с ней схватиться и биться насмерть за торжество коммунизма…
Прошло три месяца. И вот Карбышев распечатал очередное письмо из Умани. Знакомый почерк вольно разбегался по страницам. Котовский писал, что едет с женой отдохнуть в Чебанский совхоз, под Одессой, и надеется там поработать всласть. Потому, чем больше военных задач пришлет Карбышев в Чебанку, тем будет Котовскому веселей. Какие же задачи послать этому неуемно падкому на труд человеку, чтобы деятельный отдых его не превратился в новый подвиг труда? Карбышев разложил на столе папки с материалами и уже совсем было собрался в них зарыться, когда заметил высунувшийся из-под папки уголок свежего номера «Красной звезды». Почтальон доставил газету вместе с письмом из Умани. Но Карбышев еще не успел развернуть «Звезду». Однако черная рамка извещения о чьей-то смерти била в глаза, и он потянул газету за уголок…
…Котовский был убит шестого августа двадцать пятого года, в пыльно-розовых сумерках тихого вечера, выстрелом из-за угла, в совхозе, куда он только что приехал отдыхать.
Через несколько дней, на выпуске слушателей Высших военно-политических академических курсов, Фрунзе говорил:
— Политическая работа в армии является главнейшим и важнейшим залогом всей ее мощи… Она, как мы часто говорим, есть особый вид оружия, который в известной обстановке будет иметь решающее значение…
Выходя из зала, Фрунзе заметил Карбышева и подозвал к себе.
— Нет нашего уманского хозяина, — сказал он голосом, в котором чуть слышно звенела боль, — расправились с хлопотуном, мерзавцы! Право, тот, у кого поднялась рука на Котовского, или безумец, или предатель, какого еще не знала наша страна…
* * *
Лекционный метод преподавания в академии отходил на второй план. Организация активной самодеятельности обучающихся выступала на первый. Семинарские и практические занятия становились основой учебной системы. Развертывалась целая сеть кабинетов и лабораторий. Самым оборудованным и богатым из кабинетов был, несомненно, инженерный. Обилие схем, чертежей, всевозможной «натуры», то есть техники в ее практическом приложении, подсобной литературы поражало. Все это было собрано предприимчивостью и неутомимостью Карбышева. А теперь, по его указаниям, приводилось в наиболее удобный для использования порядок начальником кабинета Елочкиным.
Именно такого человека, как Елочкин, не доставало Карбышеву в его прикладных работах. Дмитрий Михайлович больше не самообольщался. Да, он тактик инженерных войск, но не техник; рационализатор, но не изобретатель. А Елочкин, съездив в конце сентября в Шатуру на пуск тамошней электростанции, вернулся оттуда с огромным запасом новых технических фантазий. Он разряжался, как аккумулятор, выбрасывая из себя искры электрофокусов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252
— Как вы решили, Дмитрий Михайлович? Карбышев поднял голову.
— Прежде всего, благодарю вас, Авк. Однако снимать постановку испытаний я не стану.
— Значит, не верите мне… Непоправимая ошибка!
— Нет, я вам верю.
— Почему же тогда? Почему?
— Не… могу.
Батуев вскочил с кресла и сразу взмахнул обеими руками, как машет крыльями птица, собирающаяся лететь.
— Ошибка! Ах, какая…
Громкий звонок разлился из передней по квартире, возвещая чье-то прибытие.
— Неужели Лабунский? Этого не хватает…
— Папа, — сказала Лялька, заглядывая в кабинет, — к тебе товалищ Ломанюта…
* * *
«Невидимка» провалилась не просто, а с необыкновенным треском. Происшествию посвятила специальную заметку «Красная звезда». Карбышев не принимал никакого участия в подготовке испытания. Все делалось руками полигонщиков. В самые последние дни зачастил в Бабино Лабунский, полный внезапных прожектов, как горный воздух бывает полон бурь. Возмущаясь вялостью Батуева, он всюду совал свой нос, кричал, хрипел, бранился.
— Черт вас возьми, — наскакивал он на Батуева, — все Шпильгагена почитываете? Хорош начальник полигона! Какая-то железа в вас не работает, ей-богу! Склизкий вы тип, Авк! Не я буду, если не завертитесь! — И действительно завертел…
Карбышева не было на испытаниях. Но тем, кто на них присутствовал, навсегда запомнилась высоченная фигура Лабунского посреди целой дюжины смущенных экспертов. Слегка сгорбившись и свесив вниз длинные обезьяньи руки, он шагал прямо туда, где таилась в траве незримая опасность.
— Товарищ начальник, — говорили эксперты, — но ведь там… того… фугасы…
Батуев схватил Лабунского за рукав.
— Аркадий Васильевич! Взорветесь…
Лабунский не то засмеялся, не то ощерился, готовый куснуть лошадиными зубами. Батуев отскочил. Экспертам чудилось, будто подметки их сапог липнут к земле. Впрочем, один или два из них пересилили гипноз и кинулись к бронемашине, стоявшей поодаль в ожидании пассажиров и команды. А Лабунский все шел вперед, шел и шел. Он высоко поднимал свои тонкие длинные ноги в блестящих желтых крагах, облепленных мелкими лепестками каких-то мокрых синеньких и беленьких цветов, и ставил их наземь, как на марше по правилам старого учебного шага. Трава то обнимала его ноги до колен, то угодливо выпускала их из коварных объятий, чтобы ярче сверкнула под солнцем роса на крагах и тверже стукнул учебный шаг. «Невидимка» отдавалась во власть этому человеку, и минная паутина не делала ему вреда. Как достигаются подобные вещи? Лабунского не спросишь…
Вон он стоит далеко-далеко впереди, там, где уже и нет никаких фугасов. Якимах смотрит на него, разинув рот. «Бегемот в трусиках…» Сняв фуражку, Лабунский машет ею в воздухе и кричит сиплым басом: — Ну что? Игрушка для октябрят, а не заграждение… Ха-ха-ха! Бронемашину и пускать не стоит. Пишите протокол!
Глава тридцать первая
В начале апреля в Москве происходило совещание кавалерийских начальников. Котовский присутствовал сперва на нем, а затем на Всесоюзном съезде бессарабцев. На съезде он произнес большую речь, горячую, как огненный фонтан. Полгода назад осуществилась старая сердечная мечта Котовского, выношенная и взлелеянная им, — на краю Украины зацвела Молдавская республика. Он говорил об этом на съезде, как страстные люди говорят о своей задушевной любви. Тогда же, в апреле, зашел Котовский и к Карбышеву. Отношения их давно укрепились, устоялись и стали регулярными. Задачи и решения, задачи и решения… Но к этому только и сводилась вся переписка. А на словах Котовский рассказал о многом: о больших ученьях своего кавкорпуса, о вечной занятости и бессонных ночах, о конюшнях и садах, о свиных и молочных фермах, о птичниках с инкубаторами в бессарабской коммуне, и о том, как развозится в ней корм для скота на верблюдах… Говорил и о себе, крепко постукивая по столу толстыми пальцами и что-то выводя в воздухе носком огромной ноги, заброшенной через колено:
— Котовский, Котовский… Что он есть, Котовский? Имеют в Котовском Октябрьская революция и партия большевиков человека, который готов за них жизнь отдать в любой день, час и минуту. А мировая буржуазия имеет в Котовском врага. И надо сказать, беспощадного, который всегда готов с ней схватиться и биться насмерть за торжество коммунизма…
Прошло три месяца. И вот Карбышев распечатал очередное письмо из Умани. Знакомый почерк вольно разбегался по страницам. Котовский писал, что едет с женой отдохнуть в Чебанский совхоз, под Одессой, и надеется там поработать всласть. Потому, чем больше военных задач пришлет Карбышев в Чебанку, тем будет Котовскому веселей. Какие же задачи послать этому неуемно падкому на труд человеку, чтобы деятельный отдых его не превратился в новый подвиг труда? Карбышев разложил на столе папки с материалами и уже совсем было собрался в них зарыться, когда заметил высунувшийся из-под папки уголок свежего номера «Красной звезды». Почтальон доставил газету вместе с письмом из Умани. Но Карбышев еще не успел развернуть «Звезду». Однако черная рамка извещения о чьей-то смерти била в глаза, и он потянул газету за уголок…
…Котовский был убит шестого августа двадцать пятого года, в пыльно-розовых сумерках тихого вечера, выстрелом из-за угла, в совхозе, куда он только что приехал отдыхать.
Через несколько дней, на выпуске слушателей Высших военно-политических академических курсов, Фрунзе говорил:
— Политическая работа в армии является главнейшим и важнейшим залогом всей ее мощи… Она, как мы часто говорим, есть особый вид оружия, который в известной обстановке будет иметь решающее значение…
Выходя из зала, Фрунзе заметил Карбышева и подозвал к себе.
— Нет нашего уманского хозяина, — сказал он голосом, в котором чуть слышно звенела боль, — расправились с хлопотуном, мерзавцы! Право, тот, у кого поднялась рука на Котовского, или безумец, или предатель, какого еще не знала наша страна…
* * *
Лекционный метод преподавания в академии отходил на второй план. Организация активной самодеятельности обучающихся выступала на первый. Семинарские и практические занятия становились основой учебной системы. Развертывалась целая сеть кабинетов и лабораторий. Самым оборудованным и богатым из кабинетов был, несомненно, инженерный. Обилие схем, чертежей, всевозможной «натуры», то есть техники в ее практическом приложении, подсобной литературы поражало. Все это было собрано предприимчивостью и неутомимостью Карбышева. А теперь, по его указаниям, приводилось в наиболее удобный для использования порядок начальником кабинета Елочкиным.
Именно такого человека, как Елочкин, не доставало Карбышеву в его прикладных работах. Дмитрий Михайлович больше не самообольщался. Да, он тактик инженерных войск, но не техник; рационализатор, но не изобретатель. А Елочкин, съездив в конце сентября в Шатуру на пуск тамошней электростанции, вернулся оттуда с огромным запасом новых технических фантазий. Он разряжался, как аккумулятор, выбрасывая из себя искры электрофокусов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252