Теперь во всем будет виноват один Андрей. Так она это представит и в разговоре с ним, и на работе, и в суде, если их будут разводить…
Но разговор с Андреем состоялся только вечером следующего дня.
У обоих на этот раз хватило терпения не начинать нового объяснения, пока не заснет Вовка. Но мальчик словно чувствовал надвигающуюся грозу. Он плакал, ласкался то к отцу, то к матери и непрерывно спрашивал:
— Папа, а ты на меня не сердишься?
— Нет, сынок.
— Мама, а ты?
— Нет, нет. Спи наконец.
Вовка свертывался калачиком под одеялом и молча, широко открытыми глазами следил за родителями. Сна в его глазах не было. Андрею чудился в них упрек, горький и совсем не детский. Когда Андрей или Люся делали движение, чтобы подняться со стула, Вовка вздрагивал и плачущим голосом просил:
— Не уходи… Боюсь…
Раньше с ним никогда такого не было.
Когда, наконец, мальчик уснул, Андрей на цыпочках вышел в переднюю и жадно закурил. Он тоже нервничал.
Спокойнее всех была Люся. Она вышла вслед за Андреем и сказала:
— Думаю, что нам нет смысла устраивать друг другу сцены. Все и так ясно. Я уезжаю с Вовкой послезавтра. Это решено окончательно. Заявление об уходе я уже подала.
— Куда ты уезжаешь? — в первый момент не понял ее Андрей.
— В Москву. К маме.
Тут только до него дошел смысл ее слов.
— Ты… ты понимаешь, что ты делаешь? Люся пожала плечами.
— Прекрасно понимаю. И тебе, кстати, это тоже давно понятно. Не притворяйся. На разводе я пока не настаиваю. Пока. Может быть, ты одумаешься.
— Но, Люся… Скажи мне, в чем, наконец, дело?
— Я тебе уже сто раз говорила. У меня нет сил больше повторять. Не думай, я ни в кого не влюбилась. Я просто хочу другой жизни.
— Ни в кого не влюбилась… — с горечью повторил Андрей. — Тогда подумай, Люся, у нас еще будет другая жизнь. Вот увидишь. И потом — Вовка. Ну, как мы будем жить друг без друга?
Андрею вдруг стало так невыносимо жаль и себя и Вовку, что голос его задрожал и он поспешно отвернулся.
— С сыном ты, конечно, сможешь видеться, — у Люси голос не дрожал. — Это даже предусмотрено законом. И вообще, что бы ни случилось, я не хочу окончательно лишать его отца.
Андрей ждал этого разговора. Умом он понимал его неизбежность. И все-таки какая-то непонятная, но малюсенькая надежда все время теплилась в его душе. И каждый новый день, не принесший развязки, добавлял к этой надежде еще каплю.
И вот он состоялся, этот разговор. Равнодушным, чужим голосом Люся сказала ему все. В один миг Андрей терял двух самых близких ему людей и самых любимых. Да, да, любимых! Он любил Люсю. Он все видел, все понимал и тем не менее любил.
Андрей с усилием проглотил какой-то жесткий ком в горле и, еле шевеля сразу вдруг пересохшими губами, сказал:
— Люся, останься…
Она серьезно и печально ответила:
— Давай, Андрей, без мелодрам. Мы ведь современные люди. Ситуация предельно ясна. И ты, — вот тут Люся усмехнулась, — ты очень ко времени помог мне в этом.
Она помедлила, ожидая вопроса, но Андрей, напряженно ловя ее слова, одновременно был занят какими-то тягостными и непонятными мыслями, которые ворочались в мозгу, как тяжелые камни. Поэтому Андрей не задал того вопроса, которого ожидала Люся. И тогда она все с той же усмешкой добавила:
— Оказывается, в кого-то другого влюбился ты?
— Я?!
— Ого! Да ты стал неплохим притворщиком.
— Я ни в кого не влюбился.
— Ив директора некоего магазина тоже? Андрей ошеломленно взглянул на жену,
— Люся, я тебе сейчас все расскажу…
— Я не хочу слушать.
— Но ты же слушала про это от других!
— И мне вполне достаточно. Андрей рассердился. Это помогло ему взять себя в руки.
— Что ж, я понимаю. Тебе так удобнее, — медленно произнес он. — Ладно, уходи. Я не стану тебя больше удерживать. А пока… пока уйду я.
Он сдернул с вешалки пальто, схватил шапку и выбежал на улицу.
И вот опять вечер, опять холодный ветер бросает в лицо колючие снежинки, и от них больно глазам. И Андрей один на улицах этого города, и опять ему некуда идти, и опять у него нет дома.
Андрей медленно брел по улице. Иногда он сворачивал за угол и так же медленно и равнодушно брел по другой улице. Он не мог ни о чем думать. Голова гудела, что-то сдавливало виски. Сырой, липкий холод все сильнее пробирался под пальто, вытесняя последнее тепло.
Внезапно из полутьмы выплыла вывеска: «Закусочная». За широким окном, наполовину затянутым марлевой занавеской, виднелись люди. Они сидели вокруг серых мраморных столиков, курили, оживленно разговаривали, с аппетитом ели и пили. Из-за плохо прикрытой двери вместе со струйками тепла доносились их возгласы.
Андрея потянуло туда, и он, не задумываясь, толкнул дверь.
В первую минуту шум оглушил его. Незнакомые лица, разгоряченные, веселые или сердитые, замелькали перед глазами.
Андрей стоял у двери, отыскивая свободное место. Неожиданно кто-то крикнул:
— Шмелев!
Андрей обернулся. К нему, чуть пошатываясь и размахивая руками; пробирался между столиками Петрович. Круглое потное лицо шофера и особенно нос и литые щеки были сейчас багровыми, местами живописно переходя то в фиолетовый, то в густожелтый, и маленькие рыжеватые усики совершенно терялись в этом буйстве красок. Заплывшие глаза Петровича светились восторгом. Он обнял Андрея за талию и с воодушевлением объявил:
— Наконец-то! А я уж думал, не придешь!
— Чего, чего? — опешил Андрей. — Ты разве ждал меня?
— А то как же? Беспременно ждал. Хуть какой-никакой друг, а приттить должен был, раз я гуляю.
Петрович энергично потянул Андрея за рукав.
На мраморном столике стояли бутылки с водкой и пивом, на тарелочках лежала закуска.
Когда они уселись и выпили по первой рюмке, Андрей, морщась, спросил:
— И с чего это ты гуляешь? С какой радости? Петрович таинственно подмигнул.
— Такая, брат ты мой, история приключилась, что и не поверишь. Только тебе, как другу. Жене родной не сказал, а тебе вот скажу. Но, — он приложил к губам толстый веснушчатый палец, — никому, понял?
— Это почему же?
— А потому. Чудное дело. Вдруг да— промашку дал? Мишка враз шкуру спустит.
Мишкой он с пьяной фамильярностью называл Филина. И Андрей согласно кивнул головой.
— Этот спустит.
— Вот, вот, — неизвестно чему обрадовался Петрович. — Злодей он. Бывало, во как надо отпроситься, — он провел рукой по горлу, — но ежели Федора нет — все! К Мишке и не сунусь. Удавлюсь скорей. А то бывалоче…
— Ты давай рассказывай, что с тобой приключилось, — вернул его к первоначальной теме разговора Андрей. — С чего гуляешь-то?
— И-и, брат, — Петрович так энергично замотал головой, что Андрей на секунду даже испугался за него. — Но выпьем сначала.
Они опять чокнулись, опрокинули рюмки, долго закусывали. Наконец Петрович сделал таинственные глаза и, наклонившись над столом, приступил к рассказу.
— Помнишь, неделю назад конфисковали мы на Северной «Волгу». Новехонькая такая, голубая. Отогнал я ее, красавицу, в гараж облисполкома и ручкой — привет! Служи, мол, советской власти. Вскорости забыл даже думать о ней. Живу, значит, питаюсь, свою горемычную в хвост и в гриву гоняю. Профилактику даже сделать и то некогда. А ведь как без нее, без профилактики? Того и гляди… Вот бывалоче…
— Да ладно тебе! — с досадой перебил его Андрей. — Ты про что начал рассказывать, про то и давай.
От выпитой водки у него вдруг прошла боль в голове, приятное тепло разлилось по телу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Но разговор с Андреем состоялся только вечером следующего дня.
У обоих на этот раз хватило терпения не начинать нового объяснения, пока не заснет Вовка. Но мальчик словно чувствовал надвигающуюся грозу. Он плакал, ласкался то к отцу, то к матери и непрерывно спрашивал:
— Папа, а ты на меня не сердишься?
— Нет, сынок.
— Мама, а ты?
— Нет, нет. Спи наконец.
Вовка свертывался калачиком под одеялом и молча, широко открытыми глазами следил за родителями. Сна в его глазах не было. Андрею чудился в них упрек, горький и совсем не детский. Когда Андрей или Люся делали движение, чтобы подняться со стула, Вовка вздрагивал и плачущим голосом просил:
— Не уходи… Боюсь…
Раньше с ним никогда такого не было.
Когда, наконец, мальчик уснул, Андрей на цыпочках вышел в переднюю и жадно закурил. Он тоже нервничал.
Спокойнее всех была Люся. Она вышла вслед за Андреем и сказала:
— Думаю, что нам нет смысла устраивать друг другу сцены. Все и так ясно. Я уезжаю с Вовкой послезавтра. Это решено окончательно. Заявление об уходе я уже подала.
— Куда ты уезжаешь? — в первый момент не понял ее Андрей.
— В Москву. К маме.
Тут только до него дошел смысл ее слов.
— Ты… ты понимаешь, что ты делаешь? Люся пожала плечами.
— Прекрасно понимаю. И тебе, кстати, это тоже давно понятно. Не притворяйся. На разводе я пока не настаиваю. Пока. Может быть, ты одумаешься.
— Но, Люся… Скажи мне, в чем, наконец, дело?
— Я тебе уже сто раз говорила. У меня нет сил больше повторять. Не думай, я ни в кого не влюбилась. Я просто хочу другой жизни.
— Ни в кого не влюбилась… — с горечью повторил Андрей. — Тогда подумай, Люся, у нас еще будет другая жизнь. Вот увидишь. И потом — Вовка. Ну, как мы будем жить друг без друга?
Андрею вдруг стало так невыносимо жаль и себя и Вовку, что голос его задрожал и он поспешно отвернулся.
— С сыном ты, конечно, сможешь видеться, — у Люси голос не дрожал. — Это даже предусмотрено законом. И вообще, что бы ни случилось, я не хочу окончательно лишать его отца.
Андрей ждал этого разговора. Умом он понимал его неизбежность. И все-таки какая-то непонятная, но малюсенькая надежда все время теплилась в его душе. И каждый новый день, не принесший развязки, добавлял к этой надежде еще каплю.
И вот он состоялся, этот разговор. Равнодушным, чужим голосом Люся сказала ему все. В один миг Андрей терял двух самых близких ему людей и самых любимых. Да, да, любимых! Он любил Люсю. Он все видел, все понимал и тем не менее любил.
Андрей с усилием проглотил какой-то жесткий ком в горле и, еле шевеля сразу вдруг пересохшими губами, сказал:
— Люся, останься…
Она серьезно и печально ответила:
— Давай, Андрей, без мелодрам. Мы ведь современные люди. Ситуация предельно ясна. И ты, — вот тут Люся усмехнулась, — ты очень ко времени помог мне в этом.
Она помедлила, ожидая вопроса, но Андрей, напряженно ловя ее слова, одновременно был занят какими-то тягостными и непонятными мыслями, которые ворочались в мозгу, как тяжелые камни. Поэтому Андрей не задал того вопроса, которого ожидала Люся. И тогда она все с той же усмешкой добавила:
— Оказывается, в кого-то другого влюбился ты?
— Я?!
— Ого! Да ты стал неплохим притворщиком.
— Я ни в кого не влюбился.
— Ив директора некоего магазина тоже? Андрей ошеломленно взглянул на жену,
— Люся, я тебе сейчас все расскажу…
— Я не хочу слушать.
— Но ты же слушала про это от других!
— И мне вполне достаточно. Андрей рассердился. Это помогло ему взять себя в руки.
— Что ж, я понимаю. Тебе так удобнее, — медленно произнес он. — Ладно, уходи. Я не стану тебя больше удерживать. А пока… пока уйду я.
Он сдернул с вешалки пальто, схватил шапку и выбежал на улицу.
И вот опять вечер, опять холодный ветер бросает в лицо колючие снежинки, и от них больно глазам. И Андрей один на улицах этого города, и опять ему некуда идти, и опять у него нет дома.
Андрей медленно брел по улице. Иногда он сворачивал за угол и так же медленно и равнодушно брел по другой улице. Он не мог ни о чем думать. Голова гудела, что-то сдавливало виски. Сырой, липкий холод все сильнее пробирался под пальто, вытесняя последнее тепло.
Внезапно из полутьмы выплыла вывеска: «Закусочная». За широким окном, наполовину затянутым марлевой занавеской, виднелись люди. Они сидели вокруг серых мраморных столиков, курили, оживленно разговаривали, с аппетитом ели и пили. Из-за плохо прикрытой двери вместе со струйками тепла доносились их возгласы.
Андрея потянуло туда, и он, не задумываясь, толкнул дверь.
В первую минуту шум оглушил его. Незнакомые лица, разгоряченные, веселые или сердитые, замелькали перед глазами.
Андрей стоял у двери, отыскивая свободное место. Неожиданно кто-то крикнул:
— Шмелев!
Андрей обернулся. К нему, чуть пошатываясь и размахивая руками; пробирался между столиками Петрович. Круглое потное лицо шофера и особенно нос и литые щеки были сейчас багровыми, местами живописно переходя то в фиолетовый, то в густожелтый, и маленькие рыжеватые усики совершенно терялись в этом буйстве красок. Заплывшие глаза Петровича светились восторгом. Он обнял Андрея за талию и с воодушевлением объявил:
— Наконец-то! А я уж думал, не придешь!
— Чего, чего? — опешил Андрей. — Ты разве ждал меня?
— А то как же? Беспременно ждал. Хуть какой-никакой друг, а приттить должен был, раз я гуляю.
Петрович энергично потянул Андрея за рукав.
На мраморном столике стояли бутылки с водкой и пивом, на тарелочках лежала закуска.
Когда они уселись и выпили по первой рюмке, Андрей, морщась, спросил:
— И с чего это ты гуляешь? С какой радости? Петрович таинственно подмигнул.
— Такая, брат ты мой, история приключилась, что и не поверишь. Только тебе, как другу. Жене родной не сказал, а тебе вот скажу. Но, — он приложил к губам толстый веснушчатый палец, — никому, понял?
— Это почему же?
— А потому. Чудное дело. Вдруг да— промашку дал? Мишка враз шкуру спустит.
Мишкой он с пьяной фамильярностью называл Филина. И Андрей согласно кивнул головой.
— Этот спустит.
— Вот, вот, — неизвестно чему обрадовался Петрович. — Злодей он. Бывало, во как надо отпроситься, — он провел рукой по горлу, — но ежели Федора нет — все! К Мишке и не сунусь. Удавлюсь скорей. А то бывалоче…
— Ты давай рассказывай, что с тобой приключилось, — вернул его к первоначальной теме разговора Андрей. — С чего гуляешь-то?
— И-и, брат, — Петрович так энергично замотал головой, что Андрей на секунду даже испугался за него. — Но выпьем сначала.
Они опять чокнулись, опрокинули рюмки, долго закусывали. Наконец Петрович сделал таинственные глаза и, наклонившись над столом, приступил к рассказу.
— Помнишь, неделю назад конфисковали мы на Северной «Волгу». Новехонькая такая, голубая. Отогнал я ее, красавицу, в гараж облисполкома и ручкой — привет! Служи, мол, советской власти. Вскорости забыл даже думать о ней. Живу, значит, питаюсь, свою горемычную в хвост и в гриву гоняю. Профилактику даже сделать и то некогда. А ведь как без нее, без профилактики? Того и гляди… Вот бывалоче…
— Да ладно тебе! — с досадой перебил его Андрей. — Ты про что начал рассказывать, про то и давай.
От выпитой водки у него вдруг прошла боль в голове, приятное тепло разлилось по телу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64