Пожалуй, единственным добрым чувством, поселившимся в его сердце, стала его любовь к королеве, но эта любовь, больше волновавшая его тело, нежели душу, оказалась не настолько сильна, чтобы изменить натуру короля и вдохнуть в него силы, которых ему недоставало. Он охотнее уступал матери, чем Марии Луизе, и не потому, что любил мать больше, а потому, что боялся ее. В таких обстоятельствах Карл не мог ничего решить без королевы-матери. Прогнать главную камеристку, да еще такую, как Терранова, было не настолько безобидным делом, чтобы в спешке решать его!
Увидев, как глубоко оскорблена Мария Луиза, он вначале был готов уступить ей, но вспомнил о королеве-матери, чей гнев был бы еще ужаснее, и эта мысль придала ему смелости. Ничего не ответив, он поднялся, не стал никого вызывать, чтобы перед ним открыли дверь, и удалился, сказав только, что идет к матери, куда и в самом деле направился; он ворвался в ее покои как ураган в ту минуту, когда его меньше всего там ждали.
Королева-мать открыла рот, собираясь спросить о причине такого волнения, но он опередил ее и сам рассказал, что произошло; вдовствующая королева выслушала сына внимательно и без гнева.
— Хорошо, — сказала она, — надо успокоить Марию Луизу.
— Вы одна можете сделать это, сударыня, она послушается только вас.
— Я нисколько не оправдываю госпожу де Терранова, — продолжила королева-мать, — инквизиция не слишком преуспела бы в том, чтобы превращать королей в своих служителей, если бы наши слуги не помогали ей, предавая нас; прошу тебя, сын мой, позволь мне заняться этим делом, положись на меня, и я сумею все уладить, а сейчас пойду в покои королевы.
Но ей не пришлось делать этого, ибо появилась Мария Луиза; она была слишком разгневана, чтобы терзаться в одиночестве, и последовала за супругом к его матери, преисполненная решимости убедить ее, несмотря ни на что; ярость и отчаяние переполнили чашу терпения юной королевы, и она с большим трудом сдерживала слезы, поневоле наворачивавшиеся ей на глаза от душевной боли и возмущения.
— Сударыня, — сказала Мария Луиза, входя, — я взываю к вам…
— Вы правы, дочь моя, и сами убедитесь, что я готова признать вашу правоту. Я безоговорочно осуждаю герцогиню де Терранова… если она виновна.
— Благодарю вас, сударыня; что же касается ее проступков, то в них я не сомневаюсь; это домашний шпион, который следит за всеми нами, особенно за мной. Сколько раз я была свидетельницей того, как вас удивляло — и совершенно справедливо, — что монахи узнавали тайны государства и нашего ближайшего окружения одновременно с нами. Теперь известна доносчица, мы знаем, кого нам следует остерегаться, и я заявляю вам, что не потерплю ее.
— Не надо расправы, дитя мое, прибегнем лучше к хитрости.
— Я не умею хитрить, сударыня, меня не научили притворству.
— И напрасно: людям нашего звания надо уметь скрывать свои мысли.
— Я никогда не сумею.
— Итак, инквизиция приставила к вам герцогиню де Терранова, и из опасения оскорбить этот грозный суд мы не знаем, как от нее избавиться. Примерно то же самое произошло и со мной по прибытии в Испанию; но я поступила совсем не так, как вы, я незаметно добилась своей цели — ко мне приставили женщину-друга, ибо я притворилась, что не желаю иметь ее при себе.
— О сударыня, — разрыдавшись, ответила принцесса, — как несчастны королевы!
— Не мне отрицать это, моя дорогая Луиза, и, тем не менее, все завидуют нам.
Хитрость и осмотрительность вдовствующей королевы несколько поколебали решимость Марии Луизы, и она согласилась подождать до следующего дня, чтобы дать королю время обсудить это дело с матерью и первым министром, герцогом Медина-Сели; но по прошествии этого срока, заявила Мария Луиза, она начнет действовать самостоятельно и, не думая о последствиях, прикажет своим слугам выставить герцогиню за дверь.
— А пока, — добавила королева, — пусть она не показывается мне на глаза, так же как и ваш недоносок Ромул.
Король проводил Марию Луизу в ее покои. Затем они поужинали, ночь прошла спокойно; на следующий день после мессы королева-мать пришла к невестке и сообщила ей, что ее требование будет удовлетворено:
— Терранову удалят от вас и приставят к вам женщину, чей ум и изящество вы всегда восхваляли: это герцогиня де Альбукерке.
Королева вскрикнула от радости.
— Однако есть одно условие.
— Какое?
— Вы окажете честь герцогине де Терранова, скажете ей, что сожалеете об ее уходе, и никак не упомянете о причине отставки, предоставив возможность ей самой назвать ее.
Мария Луиза не ответила; она почувствовала, что не смеет задать еще один вопрос. Однако надежда придала ей смелости.
— Потребуют ли от святой инквизиции вернуть моего главного мажордома? — спросила она.
— Этот вопрос не обсуждался, сударыня; власть министров так далеко не распространяется.
— Значит, вы не хозяева в этой печальной стране? О, если бы мой дядя-король однажды воцарился здесь, все очень быстро пошло бы по-другому.
— Ваш дядя-король не будет царствовать в Испании, сударыня, и, надеюсь, никто из его рода тоже; в двадцать лет рано терять надежду на появление наследников.
Спор грозил перерасти в язвительно-вежливую ссору. Но вмешательство случая предотвратило это. После мессы герцогиня де Альбукерке была объявлена главной камеристкой, и в этом качестве ее представили королеве. Терранова сказалась больной и больше не появилась; таким образом все устроилось как нельзя лучше.
Последствия перемены стали ощутимы с первого дня. Королеве позволили отходить ко сну в десять часов; она получила согласие на прогулки верхом, когда пожелает, и столько раз, сколько ей заблагорассудится; наконец, теперь она могла смотреть в окна совершенно беспрепятственно.
Странное удовольствие, но при той неутоленной жажде иметь хоть какие-то развлечения, оно казалось королеве самым соблазнительным на свете. Окна выходили в сад соседствующего с дворцом монастыря Воплощения Сына Божьего. Королева знала монахинь, иногда она подзывала их к себе и беседовала с ними! И в таких радостях ей отказывали прежде!
Между тем участь герцога де Асторга оставалась тайной: Нада тщетно разыскивал его, королева постоянно спрашивала о нем, но ей не отвечали: все отворачивались, услышав вопрос; Мария Луиза осмелилась даже заговорить о герцоге с отцом Сульпицием, но не получила никаких внятных разъяснений.
— Если он действительно находится в тюрьме инквизиции, никто, сударыня, за исключением судей, о нем ничего не знает.
Был ли отец Сульпиций одним из этих судей? Может ли быть такое?
Тревога королевы все нарастала; просыпаясь, она прежде всего спрашивала о герцоге, но ответ был неизменен: никто ничего не знает. Однажды король стал убеждать королеву, что герцог на свободе и, вполне вероятно, путешествие или недомогание удерживают его вдали от двора.
Герцог Медина-Сели заявил, что мажордома видели в Бургосе.
Каждый приносил свою новость; отличительной особенностью этой удивительной страны является способность ко лжи, присущая всем приближенным ко двору. Они прекрасно знают, что никого не могут обмануть; они не допускают мысли, что им поверят, и, тем не менее, отважно лгут, настолько страх перед беспощадной инквизицией владеет даже самыми смелыми из них.
Королева не верила ни одному из этих слухов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127