— Мы можем вернуться в Лос-Анджелес. Ты узнала, что хотела.
— Милый, не надо так. Наверно, я знала это уже очень давно. Просто ждала подходящей минуты, чтобы с тобой поговорить.
— И что же ты обо мне знаешь?
— Знаю, что ты кидала. Работаешь по мелочи. Но очень удачно.
— С жаргоном у тебя все в порядке. Чем сама-то занимаешься?
— Я по другому ведомству. Крупные аферы.
Он кивнул, помолчал. Она прижалась к нему, положив его руку себе на грудь.
— Мы могли бы составить отличную команду, Рой. Мы с тобой похожи, и нам хорошо вместе. Мы можем работать по два месяца в году и жить на широкую ногу остальные десять! Мне...
— Подожди, — сказал он, мягко отодвинув ее от себя. — С такими делами нельзя торопиться, Мойра. Все нужно очень подробно обговорить.
— Так давай обговорим!
— Не здесь. Мы приехали сюда отдыхать. И на эту тему мы здесь говорить не будем.
Она поймала его взгляд, и ее улыбка слегка увяла.
— Понятно, — сказала она. — Хочешь сказать, что тебе неловко отказывать мне здесь. Легче на своей территории.
— Ты хорошо соображаешь, — ответил он. — Может, даже слишком хорошо, Мойра. Но кто говорит об отказе?
— Тогда... — Она пожала плечами и встала. — Если ты так хочешь...
— Именно так я и хочу, — подтвердил он.
20
Обратно они ехали на шестичасовом поезде. Он был переполнен, как и тот, на котором они приехали, но вот публика была совершенно иной. В большинстве своем пассажирами были бизнесмены, которые провели выходные в Сан-Диего и теперь возвращались домой в Лос-Анджелес; были и такие, кто жил в Сан-Диего, но должен был оказаться в Лос-Анджелесе ранним утром. Кое-кто продлил себе выходные, и теперь, по возвращении в главный город Калифорнии, их ожидала серьезная разборка с начальством.
Атмосфера выходных улетучилась. В поезде царило задумчивое настроение, которое передалось Мойре и Рою.
Они выпили в полупустом баре. Потом, обнаружив, что в поезде нет ресторана, остались в вагоне до конца поездки. Уютно устроившись в кабинке и тесно прижавшись бедром к Рою, Мойра с щемящим чувством одиночества смотрела на море, на обнаженные, пустые холмы, на дома, словно ушедшие в самих себя. То, что она предложила ему, что было сначала только мечтой, теперь стало острой необходимостью — тем, что должно обязательно сбыться. Все или ничего, и никак иначе.
Она не могла больше жить так, как жила последние годы, наживая капитал собственным телом, обменивая его на средства к существованию. Ей оставалось не так уж много, и ее тело истратило больше, чем получило. Так происходит всегда: чем меньше остается лет, тем быстрее истаивает плоть. Конец всему, что было раньше. Конец скачкам наперегонки с собой. Практика отточила разум, придав ему гибкость: он быстро реагировал на любую ситуацию и мгновенно придумывал, как обеспечить средствами тело, дающее ему убежище, насытить его своей энергией, живостью или тем, что могло полноценно заменить эти качества. Отныне она будет прибегать лишь к разуму. Схемы обогащения, которые изобретал ее ум, нужно опробовать на практике. Ее мозг и мозг Роя будут работать сообща, и тогда они получат деньги, которые могут и должны получить.
Возможно, она была чересчур настойчива — мужчины не любят, когда их подталкивают к чему-то слишком явно. Возможно, ее интерес к Лилли Диллон оказался ошибкой: мать — чувствительная тема для любого мужчины. Но это не важно. То, что она предложила, было надежно и разумно. И выгодно им обоим.
Так и должно быть. И если он только...
Он о чем-то спросил ее, и, когда она повернулась к нему, все еще погруженная в свои мысли, ее лицо состарила ненависть. От неожиданности он отпрянул.
— Эй, — нахмурился он. — Что это с тобой?
— Ничего. Просто задумалась. — Она улыбнулась, и ее лицо так быстро приняло привычное выражение, что он засомневался в том, что видел. — Что ты говорил?
Он покачал головой: он уже и не помнил, о чем спрашивал.
— Может, леди, вы откроете мне ваше имя? Ваше настоящее имя.
— Ну хотя бы Лэнгли?
— Лэнгли? — Он удивился, а потом воскликнул: — Лэнгли! Ты имеешь в виду Фермера? Ты работала с Фермером Лэнгли?
— Именно так.
— Надо же... — Он помедлил. — А что с ним случилось? Я слышал множество разных историй, но...
— То же, что случается с ними со всеми — то есть с большинством. Его доконали пьянки, наркотики и дороги.
— Ясно, — сказал он. — Ясно.
— Тебе нечего волноваться. — Она прижалась к нему, неверно истолковав его реакцию. — Все это в прошлом. Теперь есть только Мойра Лангтри и Рой Диллон.
— Он жив?
— Может быть. Я, правда, не знаю, — сказала она.
А могла ответить: «Мне наплевать». Потому что внезапно она открыла — и не удивилась этому открытию, — что ей действительно все равно, что она никогда на самом деле его не любила. Будто тогда, как и многие другие, она находилась под давящим гипнозом его личности, словно он заставлял ее идти одним путем — своим, который и объявлял единственно верным. И все время она неосознанно сопротивлялась, медленно взращивая в себе ненависть к той своей жизни, — да и что это была за жизнь для молодой привлекательной женщины, жизнь, совершенно непохожая на ту, о которой она мечтала.
Во всем этом не было ничего ясного и определенного. Того, чего бы она сознательно боялась или в чем ей следовало бы признаться. В глубине души она все понимала и чувствовала себя виноватой. И потому, когда все подошло к концу, она должна была о нем позаботиться. Но даже это желание обернулось местью, последним ударом, толчком в спину над обрывом, — и, бессознательно понимая это, она все больше ощущала собственную вину и его постоянное мучительное присутствие. Теперь же, когда ее чувства обнажились, она поняла, что нет и никогда не было того, за что ей нужно чувствовать себя виноватой.
Фермер получил то, что заслужил. И каждый, кто пытается лишить ее желаемого, заслуживает той же участи.
Когда поезд въехал в Лос-Анджелес, была четверть десятого. Они позавтракали в привокзальном ресторанчике. Потом пробежались под мелким дождиком к машине и отправились к ней домой.
Она быстро разделась и обернулась к нему, протягивая руки. Он обнял ее, поцеловал, но в глубине души ощутил легкую отстраненность: ее поведение его слегка насторожило.
— Ну же, — сказала она и потянула его в гостиную. — К делу.
— К делу? — Он неловко рассмеялся. — Прежде чем мы к нему приступим, давай...
— Я могу без проблем наскрести десять штук. Вместе с твоими получается где-то двадцать — двадцать пять. В Оклахоме есть одно место, очень подходящее, если у тебя настоящие камешки. Не хуже Форт-Уорта в старые времена. Бизнес можно перенести туда...
— Погоди, — сказал Рой. — Тихо, тихо.
— Будет здорово, Рой! Скажем, десять штук на развитие бизнеса, десять на камни и десять...
— Я сказал, притормози! Не гони! — произнес он, уже разозлившись. — Я не говорил, что собираюсь войти в долю.
— Что?! — Она ошеломленно посмотрела на него, взгляд ее застыл. — Что ты сказал?
Он повторил, попытавшись улыбкой смягчить ответ.
— Ты называешь сумасшедшие цифры. С чего ты взяла, что у меня есть столько денег?
— Я уверена! Иначе и быть не может! — Она снисходительно улыбнулась ему, словно учительница, выговаривающая ученику-шалуну. — Ты же и сам это знаешь, Рой.
— Вот как?
— Ну конечно. Я видела, как ты работал в поезде, — с тобой никто не сравнится, уж я-то знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Милый, не надо так. Наверно, я знала это уже очень давно. Просто ждала подходящей минуты, чтобы с тобой поговорить.
— И что же ты обо мне знаешь?
— Знаю, что ты кидала. Работаешь по мелочи. Но очень удачно.
— С жаргоном у тебя все в порядке. Чем сама-то занимаешься?
— Я по другому ведомству. Крупные аферы.
Он кивнул, помолчал. Она прижалась к нему, положив его руку себе на грудь.
— Мы могли бы составить отличную команду, Рой. Мы с тобой похожи, и нам хорошо вместе. Мы можем работать по два месяца в году и жить на широкую ногу остальные десять! Мне...
— Подожди, — сказал он, мягко отодвинув ее от себя. — С такими делами нельзя торопиться, Мойра. Все нужно очень подробно обговорить.
— Так давай обговорим!
— Не здесь. Мы приехали сюда отдыхать. И на эту тему мы здесь говорить не будем.
Она поймала его взгляд, и ее улыбка слегка увяла.
— Понятно, — сказала она. — Хочешь сказать, что тебе неловко отказывать мне здесь. Легче на своей территории.
— Ты хорошо соображаешь, — ответил он. — Может, даже слишком хорошо, Мойра. Но кто говорит об отказе?
— Тогда... — Она пожала плечами и встала. — Если ты так хочешь...
— Именно так я и хочу, — подтвердил он.
20
Обратно они ехали на шестичасовом поезде. Он был переполнен, как и тот, на котором они приехали, но вот публика была совершенно иной. В большинстве своем пассажирами были бизнесмены, которые провели выходные в Сан-Диего и теперь возвращались домой в Лос-Анджелес; были и такие, кто жил в Сан-Диего, но должен был оказаться в Лос-Анджелесе ранним утром. Кое-кто продлил себе выходные, и теперь, по возвращении в главный город Калифорнии, их ожидала серьезная разборка с начальством.
Атмосфера выходных улетучилась. В поезде царило задумчивое настроение, которое передалось Мойре и Рою.
Они выпили в полупустом баре. Потом, обнаружив, что в поезде нет ресторана, остались в вагоне до конца поездки. Уютно устроившись в кабинке и тесно прижавшись бедром к Рою, Мойра с щемящим чувством одиночества смотрела на море, на обнаженные, пустые холмы, на дома, словно ушедшие в самих себя. То, что она предложила ему, что было сначала только мечтой, теперь стало острой необходимостью — тем, что должно обязательно сбыться. Все или ничего, и никак иначе.
Она не могла больше жить так, как жила последние годы, наживая капитал собственным телом, обменивая его на средства к существованию. Ей оставалось не так уж много, и ее тело истратило больше, чем получило. Так происходит всегда: чем меньше остается лет, тем быстрее истаивает плоть. Конец всему, что было раньше. Конец скачкам наперегонки с собой. Практика отточила разум, придав ему гибкость: он быстро реагировал на любую ситуацию и мгновенно придумывал, как обеспечить средствами тело, дающее ему убежище, насытить его своей энергией, живостью или тем, что могло полноценно заменить эти качества. Отныне она будет прибегать лишь к разуму. Схемы обогащения, которые изобретал ее ум, нужно опробовать на практике. Ее мозг и мозг Роя будут работать сообща, и тогда они получат деньги, которые могут и должны получить.
Возможно, она была чересчур настойчива — мужчины не любят, когда их подталкивают к чему-то слишком явно. Возможно, ее интерес к Лилли Диллон оказался ошибкой: мать — чувствительная тема для любого мужчины. Но это не важно. То, что она предложила, было надежно и разумно. И выгодно им обоим.
Так и должно быть. И если он только...
Он о чем-то спросил ее, и, когда она повернулась к нему, все еще погруженная в свои мысли, ее лицо состарила ненависть. От неожиданности он отпрянул.
— Эй, — нахмурился он. — Что это с тобой?
— Ничего. Просто задумалась. — Она улыбнулась, и ее лицо так быстро приняло привычное выражение, что он засомневался в том, что видел. — Что ты говорил?
Он покачал головой: он уже и не помнил, о чем спрашивал.
— Может, леди, вы откроете мне ваше имя? Ваше настоящее имя.
— Ну хотя бы Лэнгли?
— Лэнгли? — Он удивился, а потом воскликнул: — Лэнгли! Ты имеешь в виду Фермера? Ты работала с Фермером Лэнгли?
— Именно так.
— Надо же... — Он помедлил. — А что с ним случилось? Я слышал множество разных историй, но...
— То же, что случается с ними со всеми — то есть с большинством. Его доконали пьянки, наркотики и дороги.
— Ясно, — сказал он. — Ясно.
— Тебе нечего волноваться. — Она прижалась к нему, неверно истолковав его реакцию. — Все это в прошлом. Теперь есть только Мойра Лангтри и Рой Диллон.
— Он жив?
— Может быть. Я, правда, не знаю, — сказала она.
А могла ответить: «Мне наплевать». Потому что внезапно она открыла — и не удивилась этому открытию, — что ей действительно все равно, что она никогда на самом деле его не любила. Будто тогда, как и многие другие, она находилась под давящим гипнозом его личности, словно он заставлял ее идти одним путем — своим, который и объявлял единственно верным. И все время она неосознанно сопротивлялась, медленно взращивая в себе ненависть к той своей жизни, — да и что это была за жизнь для молодой привлекательной женщины, жизнь, совершенно непохожая на ту, о которой она мечтала.
Во всем этом не было ничего ясного и определенного. Того, чего бы она сознательно боялась или в чем ей следовало бы признаться. В глубине души она все понимала и чувствовала себя виноватой. И потому, когда все подошло к концу, она должна была о нем позаботиться. Но даже это желание обернулось местью, последним ударом, толчком в спину над обрывом, — и, бессознательно понимая это, она все больше ощущала собственную вину и его постоянное мучительное присутствие. Теперь же, когда ее чувства обнажились, она поняла, что нет и никогда не было того, за что ей нужно чувствовать себя виноватой.
Фермер получил то, что заслужил. И каждый, кто пытается лишить ее желаемого, заслуживает той же участи.
Когда поезд въехал в Лос-Анджелес, была четверть десятого. Они позавтракали в привокзальном ресторанчике. Потом пробежались под мелким дождиком к машине и отправились к ней домой.
Она быстро разделась и обернулась к нему, протягивая руки. Он обнял ее, поцеловал, но в глубине души ощутил легкую отстраненность: ее поведение его слегка насторожило.
— Ну же, — сказала она и потянула его в гостиную. — К делу.
— К делу? — Он неловко рассмеялся. — Прежде чем мы к нему приступим, давай...
— Я могу без проблем наскрести десять штук. Вместе с твоими получается где-то двадцать — двадцать пять. В Оклахоме есть одно место, очень подходящее, если у тебя настоящие камешки. Не хуже Форт-Уорта в старые времена. Бизнес можно перенести туда...
— Погоди, — сказал Рой. — Тихо, тихо.
— Будет здорово, Рой! Скажем, десять штук на развитие бизнеса, десять на камни и десять...
— Я сказал, притормози! Не гони! — произнес он, уже разозлившись. — Я не говорил, что собираюсь войти в долю.
— Что?! — Она ошеломленно посмотрела на него, взгляд ее застыл. — Что ты сказал?
Он повторил, попытавшись улыбкой смягчить ответ.
— Ты называешь сумасшедшие цифры. С чего ты взяла, что у меня есть столько денег?
— Я уверена! Иначе и быть не может! — Она снисходительно улыбнулась ему, словно учительница, выговаривающая ученику-шалуну. — Ты же и сам это знаешь, Рой.
— Вот как?
— Ну конечно. Я видела, как ты работал в поезде, — с тобой никто не сравнится, уж я-то знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36