Он защелкнул до горла молнию куртки и поднял голову. Хотел найти на черном пологе Канопус — звезду, которую считал своим южным талисманом. Однако увидеть ее не сумел. Горы, сжимавшие ущелье, позволяли разглядеть только те звезды, которые оказались над головой.
Снизу, из двора, донеслись звуки разговора. Леблан пригляделся и увидел у калитки еще двух боевиков. Двор охранялся бдительно и плотно. Значит, люди, обитавшие здесь, достаточно серьезны и не считаться с ними нельзя.
Постояв еще минуты три, Леблан озяб и ушел в дом. До утра он спокойно спал. Лагерь охранялся надежно, стража бодрствовала, не смыкала глаз.
Утром в комнате наемников первым появился Аманулла. Вежливо поклонившись, он поинтересовался самочувствием гостей, спросил, как они спали. Отдельно выяснил, не было ли какой-нибудь особой нужды у высокочтимого месье Дюпре, чем продемонстрировал знание подробностей незапланированного ночного гулянья Леблана. На вопрос Роджерса, когда они смогут увидеть амера Шаха, Аманулла высокопарно возвестил:
— Насколько мне известно, джентльмены, саркарда спешит на встречу с вами с той же силой желания, которая переполняет ваши души. И раз встреча не произошла до сих пор, на то у амера Шаха есть весомые обстоятельства… Неизвестные причины задержали появление Шаха в Лаш-карикалай до полудня. Наемники, изнывая от безделья, валялись на подушках, когда в гостиную без предупреждения, стремительно распахнув дверь, в сопровождении Амануллы вошел человек.
— Хода ра шукер, — сказал вошедший приветливо и раскрыл руки обнимающим жестом. — Слава богу, уважаемые, вы прибыли. Рад приветствовать вас в благословенном краю, который сам аллах назначил нашей обителью. Здесь — наша крепость. Здесь — наша слава. И все, кто помогает ее приумножать, — наши друзья.
— Это амер Шах, — сказал Аманулла наемникам. — Он прибыл!
Вошедший протянул Роджерсу руку. Тот пожал поданную ему ладонь и, не выпуская ее несколько мгновений, с интересом разглядывал лицо амера. Обратил внимание на проницательные, злые глаза, на черные щегольские усы, пышную шевелюру. Поджарый, без грамма лишнего веса, должно быть, привычный к большим переходам, к ночевкам под открытым небом — там, где удавалось сделать привал, Шах выглядел настоящим воином — выносливым, упорным, безжалостным. От него остро пахло конским потом. Так обычно пахнут жокеи после многомильной гонки. Должно быть, уже с утра амер находился в седле и прибыл сюда издалека. Тем не менее он выглядел свежо и бодро.
— Как вас встретили в моем доме, уважаемые гости? — спросил Шах и открыл в улыбке белые зубы. — Хорошо ли вам спалось? Сыты ли вы?
— Благодарю вас, уважаемый, — ответил Роджерс. — Мы хорошо отдохнули. Нам удобно было в вашем доме. Мы сыты. А теперь прошу нас извинить: время не терпит. Может быть, мы сразу приступим к делу?
Стараясь сгладить дикую по восточным понятиям невежливость гостей, Аманулла поспешил извиниться перед Шахом.
— Грубость чужеземцев, — сказал он вкрадчиво, — в мире общеизвестна, мой генерал. Но это их грех, за который им же и уготована кара. Законы гостеприимства неведомы кафирам. И потом, та высшая сила, которой аллах непосредственно внушает свои повеления, поставила их в жесткие рамки времени. И если нам, правоверным, аллах даровал вечность для размышлений и счастья, то прибывшим сюда амрикайи этого бесценного дара не дано. Они живут в нехватке времени.
Степенный порядок мехманнавази — гостеприимства — ломался в угоду прибывшим в Лашкарикалай иностранцам — хареджи амрикайи, как считал Шах — американцам.
— С неверными спорить — хлебать навоз, — сказал Шах, вежливо улыбаясь. — Проще бывает их всех поубивать! И это мы сделаем. Сперва разберемся с русскими, потом займемся американцами…
Аманулла смотрел на Шаха с удивлением. Тот, насладившись растерянностью переводчика, предложил:
— Этого кафирам можно не объяснять.
— Начнем? — спросил Роджерс.
— Начинайте, — сказал Аманулла. — Господин амер Шах готов.
— Вы считаете, — спросил Леблан язвительно, — что здесь все готово? Жрать на полу я еще умею, но работать с картами, ползая в доме на брюхе, не хочу!
— Слушайте, — сказал Роджерс, — надеюсь, здесь стол найдется?
Шах, скрывая язвительную усмешку, вышел и отдал распоряжения. Минут через десять два моджахеда внесли в комнату и поставили посередине железную бочку. На нее положили широкий щит, сколоченный из досок. Получилось нечто, напоминающее стол. Роджерс подошел, потрогал щит, проверил его на прочность и лишь потом выложил свои карты, схемы, фотографии.
Шах с интересом и вместе с тем с изрядной долей презрения разглядывал бумажные запасы наемников. Эти переплетения линий и знаков, нанесенные старательными людьми на бумагу, ни о чем ему не говорили, ничего не напоминали. Аллах создал землю, с ее богатством и разнообразием, живой и запоминающейся. Горы Хазараджата, ущелье Гилменда, пересыхающее русло Гардеза, горная чаша озера Навур, проход Хайбера, крутой горб Мамана, подземные галереи кяризов — все это Шах видел, знал, и ему казалось смешной потуга тех, кто делал вид, будто способен на плоском листе отобразить, а потом узреть величие вселенной — джаханы.
Роджерс по мутному взгляду, которым Шах обозревал топографические карты, понял, кто перед ним стоит и как с ним нужно вести разговор.
— Попрошу вас, господин Шах, — сказал Роджерс, — доложите нам обстановку на участке бригады. Подробно и последовательно. Шаг за шагом, которые мы должны будем сделать от Лашкарикалая до горы Маман.
Аманулла старательно перевел слова Роджерса, несколько смягчая их волевое звучание принятыми на Востоке вежливостями. Однако Шах уловил главное — ему приказывали.
Презрительно скривив губы, он ответил:
— У вас, фаренги, дьявольский аппетит. Но вместо того, чтобы жевать самим, вы рассчитываете на чужие зубы. Только так не бывает, господа, чтобы одни жевали, а проглатывали другие. Я думаю, мы сами сумеем разобраться с горой Маман. А вы посмотрите, как мы это сделаем.
Аманулле незачем было выковыривать перец из лепешки, предназначенной англичанину. И он перевел ответ слово в слово: пусть проглотит.
Роджерс на своем веку повидал немало строптивцев и наглецов. Больше того, он был убежден, что все эти азиаты и черные, с которыми ему постоянно приходилось иметь дело, другими и не бывают. Такие понимают только силу и подчиняются одному кнуту. Лучше, если он пожестче и сделан из кожи носорога.
— Скажите этому генералу, Аманулла, — холодно и жестко потребовал Роджерс, — в этой стране я ничего проглатывать не собираюсь. Нам самим предстоит печь хлеб, который предназначен другим. И потому мне наплевать — так и переведите, — наплевать, что думает генерал о тех, кто стоит над ним и над нами в данном случае.
Роджерс полез в карман и вытащил оттуда крупную серебряную монету. На ладони протянул ее Шаху. Тот осторожно, будто нечто горячее, взял ее пальцами за ребро и внимательно вгляделся в арабские письмена, густо покрывавшие обе стороны кружка. Монета, судя по всему, родилась давно и повидала немало, переходя из рук в руки, из кошелька в кошелек. Рассмотрев монету, столь же осторожным движением Шах протянул ее Роджерсу.
— Мне знаком этот знак, уважаемый, — сказал он сдержанно, и было заметно — наглость амера поблекла, слиняла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Снизу, из двора, донеслись звуки разговора. Леблан пригляделся и увидел у калитки еще двух боевиков. Двор охранялся бдительно и плотно. Значит, люди, обитавшие здесь, достаточно серьезны и не считаться с ними нельзя.
Постояв еще минуты три, Леблан озяб и ушел в дом. До утра он спокойно спал. Лагерь охранялся надежно, стража бодрствовала, не смыкала глаз.
Утром в комнате наемников первым появился Аманулла. Вежливо поклонившись, он поинтересовался самочувствием гостей, спросил, как они спали. Отдельно выяснил, не было ли какой-нибудь особой нужды у высокочтимого месье Дюпре, чем продемонстрировал знание подробностей незапланированного ночного гулянья Леблана. На вопрос Роджерса, когда они смогут увидеть амера Шаха, Аманулла высокопарно возвестил:
— Насколько мне известно, джентльмены, саркарда спешит на встречу с вами с той же силой желания, которая переполняет ваши души. И раз встреча не произошла до сих пор, на то у амера Шаха есть весомые обстоятельства… Неизвестные причины задержали появление Шаха в Лаш-карикалай до полудня. Наемники, изнывая от безделья, валялись на подушках, когда в гостиную без предупреждения, стремительно распахнув дверь, в сопровождении Амануллы вошел человек.
— Хода ра шукер, — сказал вошедший приветливо и раскрыл руки обнимающим жестом. — Слава богу, уважаемые, вы прибыли. Рад приветствовать вас в благословенном краю, который сам аллах назначил нашей обителью. Здесь — наша крепость. Здесь — наша слава. И все, кто помогает ее приумножать, — наши друзья.
— Это амер Шах, — сказал Аманулла наемникам. — Он прибыл!
Вошедший протянул Роджерсу руку. Тот пожал поданную ему ладонь и, не выпуская ее несколько мгновений, с интересом разглядывал лицо амера. Обратил внимание на проницательные, злые глаза, на черные щегольские усы, пышную шевелюру. Поджарый, без грамма лишнего веса, должно быть, привычный к большим переходам, к ночевкам под открытым небом — там, где удавалось сделать привал, Шах выглядел настоящим воином — выносливым, упорным, безжалостным. От него остро пахло конским потом. Так обычно пахнут жокеи после многомильной гонки. Должно быть, уже с утра амер находился в седле и прибыл сюда издалека. Тем не менее он выглядел свежо и бодро.
— Как вас встретили в моем доме, уважаемые гости? — спросил Шах и открыл в улыбке белые зубы. — Хорошо ли вам спалось? Сыты ли вы?
— Благодарю вас, уважаемый, — ответил Роджерс. — Мы хорошо отдохнули. Нам удобно было в вашем доме. Мы сыты. А теперь прошу нас извинить: время не терпит. Может быть, мы сразу приступим к делу?
Стараясь сгладить дикую по восточным понятиям невежливость гостей, Аманулла поспешил извиниться перед Шахом.
— Грубость чужеземцев, — сказал он вкрадчиво, — в мире общеизвестна, мой генерал. Но это их грех, за который им же и уготована кара. Законы гостеприимства неведомы кафирам. И потом, та высшая сила, которой аллах непосредственно внушает свои повеления, поставила их в жесткие рамки времени. И если нам, правоверным, аллах даровал вечность для размышлений и счастья, то прибывшим сюда амрикайи этого бесценного дара не дано. Они живут в нехватке времени.
Степенный порядок мехманнавази — гостеприимства — ломался в угоду прибывшим в Лашкарикалай иностранцам — хареджи амрикайи, как считал Шах — американцам.
— С неверными спорить — хлебать навоз, — сказал Шах, вежливо улыбаясь. — Проще бывает их всех поубивать! И это мы сделаем. Сперва разберемся с русскими, потом займемся американцами…
Аманулла смотрел на Шаха с удивлением. Тот, насладившись растерянностью переводчика, предложил:
— Этого кафирам можно не объяснять.
— Начнем? — спросил Роджерс.
— Начинайте, — сказал Аманулла. — Господин амер Шах готов.
— Вы считаете, — спросил Леблан язвительно, — что здесь все готово? Жрать на полу я еще умею, но работать с картами, ползая в доме на брюхе, не хочу!
— Слушайте, — сказал Роджерс, — надеюсь, здесь стол найдется?
Шах, скрывая язвительную усмешку, вышел и отдал распоряжения. Минут через десять два моджахеда внесли в комнату и поставили посередине железную бочку. На нее положили широкий щит, сколоченный из досок. Получилось нечто, напоминающее стол. Роджерс подошел, потрогал щит, проверил его на прочность и лишь потом выложил свои карты, схемы, фотографии.
Шах с интересом и вместе с тем с изрядной долей презрения разглядывал бумажные запасы наемников. Эти переплетения линий и знаков, нанесенные старательными людьми на бумагу, ни о чем ему не говорили, ничего не напоминали. Аллах создал землю, с ее богатством и разнообразием, живой и запоминающейся. Горы Хазараджата, ущелье Гилменда, пересыхающее русло Гардеза, горная чаша озера Навур, проход Хайбера, крутой горб Мамана, подземные галереи кяризов — все это Шах видел, знал, и ему казалось смешной потуга тех, кто делал вид, будто способен на плоском листе отобразить, а потом узреть величие вселенной — джаханы.
Роджерс по мутному взгляду, которым Шах обозревал топографические карты, понял, кто перед ним стоит и как с ним нужно вести разговор.
— Попрошу вас, господин Шах, — сказал Роджерс, — доложите нам обстановку на участке бригады. Подробно и последовательно. Шаг за шагом, которые мы должны будем сделать от Лашкарикалая до горы Маман.
Аманулла старательно перевел слова Роджерса, несколько смягчая их волевое звучание принятыми на Востоке вежливостями. Однако Шах уловил главное — ему приказывали.
Презрительно скривив губы, он ответил:
— У вас, фаренги, дьявольский аппетит. Но вместо того, чтобы жевать самим, вы рассчитываете на чужие зубы. Только так не бывает, господа, чтобы одни жевали, а проглатывали другие. Я думаю, мы сами сумеем разобраться с горой Маман. А вы посмотрите, как мы это сделаем.
Аманулле незачем было выковыривать перец из лепешки, предназначенной англичанину. И он перевел ответ слово в слово: пусть проглотит.
Роджерс на своем веку повидал немало строптивцев и наглецов. Больше того, он был убежден, что все эти азиаты и черные, с которыми ему постоянно приходилось иметь дело, другими и не бывают. Такие понимают только силу и подчиняются одному кнуту. Лучше, если он пожестче и сделан из кожи носорога.
— Скажите этому генералу, Аманулла, — холодно и жестко потребовал Роджерс, — в этой стране я ничего проглатывать не собираюсь. Нам самим предстоит печь хлеб, который предназначен другим. И потому мне наплевать — так и переведите, — наплевать, что думает генерал о тех, кто стоит над ним и над нами в данном случае.
Роджерс полез в карман и вытащил оттуда крупную серебряную монету. На ладони протянул ее Шаху. Тот осторожно, будто нечто горячее, взял ее пальцами за ребро и внимательно вгляделся в арабские письмена, густо покрывавшие обе стороны кружка. Монета, судя по всему, родилась давно и повидала немало, переходя из рук в руки, из кошелька в кошелек. Рассмотрев монету, столь же осторожным движением Шах протянул ее Роджерсу.
— Мне знаком этот знак, уважаемый, — сказал он сдержанно, и было заметно — наглость амера поблекла, слиняла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
марацци плитка для ванной