Шуман с трудом подчиняется этому. Вику приходилось постоянно бороться с тем, чтобы отучить Шумана от многочасовых импровизаций за роялем и принудить его к систематической, серьезной работе. Вик сознавал исключительный талант своего ученика и именно поэтому хотел дать ему основательную техническую подготовку.
Как и дома, в Цвиккау, так и в Лейпциге Шуман вскоре собрал вокруг себя небольшое общество, дружеский кружок, центром которого был он сам. Его друзьями теперь были преимущественно музыканты: Юлиус Кнорр, впоследствии знаменитый преподаватель игры на фортепьяно, Теглихсбек, ставший позже придворным дирижером герцога Гогенцоллерна, и Глок – будущий бургомистр Остхейма. Еще в зимний семестр Шуман организовал струнный квартет: Глок играл партию виолончели, Теглихсбек – одной из скрипок. Шуман обеспечивал ансамбль большей частью произведениями собственного сочинения. В это время он сочинил несколько квартетов; об одном из них мы знаем достоверно, о потерянном квартете ми-минор, в исполнении которого он играл партию фортепьяно. Духовным покровителем кружка друзей был Шуберт. Все они восторгались им, в особенности Шуман, обожествлявший его и знавший наизусть все его произведения, которые он только мог достать.
В этот шубертовский период своей жизни начинающий композитор знакомится и с другим великим вдохновителем своего творчества – Иоганном Себастьяном Бахом, который до конца жизни Шумана оставался его постоянным идеалом.
До этого он презирал теорию музыки как абстрактную науку и не представлял себе, что когда-нибудь она понадобится ему. Теперь же он не выпускает из рук произведений Баха, по которым жадно учится построению музыки, ее формам и системе. Но, конечно, учиться по произведениям Баха – это совсем другое дело. Учиться почти незаметно для самого себя – наслаждение. Несколько лет спустя Шуман пишет о Бахе:
«Это был Человек до мозга костей. Поэтому мы не находим в нем ничего половинчатого, все его произведения цельны и написаны на вечные времена…» («Жизненные правила и советы молодым музыкантам».)
* * *
Постепенно музыка в жизни Шумана оттеснила литературу на задний план. Он еще продолжает совместные чтения с друзьями, но сочинение музыки становится для него уже более важным делом. Присутствие друзей не мешает ему, часто именно в их кругу ему приходили в голову куски нового произведения. Друзья слегка посмеивались, когда Шуман, с вечной папиросой во рту, дым от которой шел ему в глаза, с комической гримасой на лице сидел за роялем и насвистывал только что сочиненную мелодию. Но едва он прикасался к клавишам, лица друзей сразу же серьезнели, становились одухотворенными. Наступал час музыки, и Шуман был священнослужителем этого искусства. Затем шли бесконечные споры и разговоры, часть компании садилась за шахматы, причем играли одновременно на нескольких досках, и маленькая студенческая комната превращалась в настоящий клуб. Большинство студентов были частыми посетителями фехтовального зала, ведь в то время каждый «порядочный» студент имел право за действительное или мнимое оскорбление требовать удовлетворения или давать его шпагой. Шуман, однако, избегал фехтовального зала. Он сторонился и заседаний студенческого общества, и постепенно в городе к нему стали относиться как к своего рода крылатому сыну муз. Все с любовью приветствовали его, когда, всегда изящно одетый, он появлялся где-нибудь в обществе. Хотя было известно, что на студенческих вечеринках он не пренебрегает вином, окружающие видели и чувствовали в нем мечтательного, романтического поэта-музыканта.
Не потребовалось много времени для того, чтобы Шуман пресытился Лейпцигским университетом и решил в следующем семестре учиться в Гейдельберге, который считался тогда колыбелью немецкого романтизма. Шуман с восторгом думал об этом городе, где жили и творили Арним, Брентано и Гёррес и где всего лишь двадцать лет назад вышел в свет «Волшебный рог мальчика». Привлекал Шумана в Гейдельберг и знаменитый своими свободолюбивыми устремлениями профессор тамошнего университета Тибо,. а еще больше то, что там жил его старый добрый друг Розен, с которым он снова мог бы быть вместе. Однако в письме к матери Шуман умолчал о действительных причинах, влекших его в Гейдельберг: о желании побывать в колыбели романтизма и встретиться с Розеном. Вместо этого он пишет ей:
«…Я выработал себе план и жду только одобрительного ответа с твоей стороны. В Лейпциге я должен держать экзамен и, как саксонец, учиться два года, поэтому я хотел бы на пасху 1829 года, то есть в будущем году, покинуть Лейпциг и поехать в Гейдельберг, чтобы иметь возможность слушать там лекции знаменитейших немецких юристов Тибо, Миттермайера и других. На пасху 1830 года я вернусь в Лейпциг, чтобы немного повертеться перед лейпцигскими профессорами. Если я хочу посещать другой университет, то я хочу этого: 1. из-за самого себя, потому что здесь я чувствую себя плохо и совсем прокисну; 2. как человек: познакомиться с другими людьми; 3. как юрист: потому что в Гейдельберге находятся самые знаменитые профессора; итак, мне следует поехать туда уже на будущую пасху или никогда…»
Лейпцигский университет выдал Шуману письменное удостоверение, что в течение одного года он учился на юридическом факультете. С этим документом в кармане девятнадцатилетний юноша отправился в Гейдельберг. В пути он восхищался отрывавшимися перед ним ландшафтами и особенно был захвачен красотой Майна у Франкфурта. Около Висбадена он сел в почтовую карету и через несколько часов впервые в жизни увидел Рейн.
«…В 9 часов мы выехали из Висбадена. Я закрыл глаза, чтобы цельной, полной, трезвой душой насладиться первым впечатлением от старого величественного отца Рейна. Когда я их открыл, передо мною был Рейн: спокойный, тихий, серьезный и гордый, как старое германское божество, а вместе с ним и весь прирейнский край со своими горами и долинами и раем виноградников…»
Через Майнц, Вормс и Маннгейм Шуман прибыл, наконец, в Гейдельберг. Первым впечатлением его было восторженное удивление.
17 июня.Из письма матери:
«…И все же, мой приветливый Гейдельберг, ты так красив и идиллически невинен. Если Рейн с его горами можно сравнить с мужской красотой, то долину Неккара следует сравнивать с женской. Там все связано мощными сильными цепями, древнегерманскими аккордами, здесь – все имеет нежные, певучие провансальские тона…»
В этом высказывании чувствуется житель северной части Германии, который все никак не может насладиться более нежной, мягкой природой южной и западной части страны. Шуман восхищен и здешней студенческой жизнью. Он чувствует себя легко и счастливо. Ему кажется, что на лекциях профессоров Тибо и Миттермайера он постигает истинный дух науки о праве. Тибо, столь преисполненный жизни и ума, что едва находит время и слова для выражения своих мыслей, становится его идеалом.
На новом месте Шуман чувствует себя привольно и хорошо. «Гейдельберг, – пишет он, – город студентов», и он, как студент, нашел себе в этом городе теплый прием. Он вновь встретился здесь со своими добрыми друзьями, Розеном и Земмелем. Одно только их общество было уже ему достаточным вознаграждением. Шуман увлекается теперь изучением языков, упражняется в них с Земмелем и, по собственному признанию, уже довольно бегло говорит по-французски и итальянски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Как и дома, в Цвиккау, так и в Лейпциге Шуман вскоре собрал вокруг себя небольшое общество, дружеский кружок, центром которого был он сам. Его друзьями теперь были преимущественно музыканты: Юлиус Кнорр, впоследствии знаменитый преподаватель игры на фортепьяно, Теглихсбек, ставший позже придворным дирижером герцога Гогенцоллерна, и Глок – будущий бургомистр Остхейма. Еще в зимний семестр Шуман организовал струнный квартет: Глок играл партию виолончели, Теглихсбек – одной из скрипок. Шуман обеспечивал ансамбль большей частью произведениями собственного сочинения. В это время он сочинил несколько квартетов; об одном из них мы знаем достоверно, о потерянном квартете ми-минор, в исполнении которого он играл партию фортепьяно. Духовным покровителем кружка друзей был Шуберт. Все они восторгались им, в особенности Шуман, обожествлявший его и знавший наизусть все его произведения, которые он только мог достать.
В этот шубертовский период своей жизни начинающий композитор знакомится и с другим великим вдохновителем своего творчества – Иоганном Себастьяном Бахом, который до конца жизни Шумана оставался его постоянным идеалом.
До этого он презирал теорию музыки как абстрактную науку и не представлял себе, что когда-нибудь она понадобится ему. Теперь же он не выпускает из рук произведений Баха, по которым жадно учится построению музыки, ее формам и системе. Но, конечно, учиться по произведениям Баха – это совсем другое дело. Учиться почти незаметно для самого себя – наслаждение. Несколько лет спустя Шуман пишет о Бахе:
«Это был Человек до мозга костей. Поэтому мы не находим в нем ничего половинчатого, все его произведения цельны и написаны на вечные времена…» («Жизненные правила и советы молодым музыкантам».)
* * *
Постепенно музыка в жизни Шумана оттеснила литературу на задний план. Он еще продолжает совместные чтения с друзьями, но сочинение музыки становится для него уже более важным делом. Присутствие друзей не мешает ему, часто именно в их кругу ему приходили в голову куски нового произведения. Друзья слегка посмеивались, когда Шуман, с вечной папиросой во рту, дым от которой шел ему в глаза, с комической гримасой на лице сидел за роялем и насвистывал только что сочиненную мелодию. Но едва он прикасался к клавишам, лица друзей сразу же серьезнели, становились одухотворенными. Наступал час музыки, и Шуман был священнослужителем этого искусства. Затем шли бесконечные споры и разговоры, часть компании садилась за шахматы, причем играли одновременно на нескольких досках, и маленькая студенческая комната превращалась в настоящий клуб. Большинство студентов были частыми посетителями фехтовального зала, ведь в то время каждый «порядочный» студент имел право за действительное или мнимое оскорбление требовать удовлетворения или давать его шпагой. Шуман, однако, избегал фехтовального зала. Он сторонился и заседаний студенческого общества, и постепенно в городе к нему стали относиться как к своего рода крылатому сыну муз. Все с любовью приветствовали его, когда, всегда изящно одетый, он появлялся где-нибудь в обществе. Хотя было известно, что на студенческих вечеринках он не пренебрегает вином, окружающие видели и чувствовали в нем мечтательного, романтического поэта-музыканта.
Не потребовалось много времени для того, чтобы Шуман пресытился Лейпцигским университетом и решил в следующем семестре учиться в Гейдельберге, который считался тогда колыбелью немецкого романтизма. Шуман с восторгом думал об этом городе, где жили и творили Арним, Брентано и Гёррес и где всего лишь двадцать лет назад вышел в свет «Волшебный рог мальчика». Привлекал Шумана в Гейдельберг и знаменитый своими свободолюбивыми устремлениями профессор тамошнего университета Тибо,. а еще больше то, что там жил его старый добрый друг Розен, с которым он снова мог бы быть вместе. Однако в письме к матери Шуман умолчал о действительных причинах, влекших его в Гейдельберг: о желании побывать в колыбели романтизма и встретиться с Розеном. Вместо этого он пишет ей:
«…Я выработал себе план и жду только одобрительного ответа с твоей стороны. В Лейпциге я должен держать экзамен и, как саксонец, учиться два года, поэтому я хотел бы на пасху 1829 года, то есть в будущем году, покинуть Лейпциг и поехать в Гейдельберг, чтобы иметь возможность слушать там лекции знаменитейших немецких юристов Тибо, Миттермайера и других. На пасху 1830 года я вернусь в Лейпциг, чтобы немного повертеться перед лейпцигскими профессорами. Если я хочу посещать другой университет, то я хочу этого: 1. из-за самого себя, потому что здесь я чувствую себя плохо и совсем прокисну; 2. как человек: познакомиться с другими людьми; 3. как юрист: потому что в Гейдельберге находятся самые знаменитые профессора; итак, мне следует поехать туда уже на будущую пасху или никогда…»
Лейпцигский университет выдал Шуману письменное удостоверение, что в течение одного года он учился на юридическом факультете. С этим документом в кармане девятнадцатилетний юноша отправился в Гейдельберг. В пути он восхищался отрывавшимися перед ним ландшафтами и особенно был захвачен красотой Майна у Франкфурта. Около Висбадена он сел в почтовую карету и через несколько часов впервые в жизни увидел Рейн.
«…В 9 часов мы выехали из Висбадена. Я закрыл глаза, чтобы цельной, полной, трезвой душой насладиться первым впечатлением от старого величественного отца Рейна. Когда я их открыл, передо мною был Рейн: спокойный, тихий, серьезный и гордый, как старое германское божество, а вместе с ним и весь прирейнский край со своими горами и долинами и раем виноградников…»
Через Майнц, Вормс и Маннгейм Шуман прибыл, наконец, в Гейдельберг. Первым впечатлением его было восторженное удивление.
17 июня.Из письма матери:
«…И все же, мой приветливый Гейдельберг, ты так красив и идиллически невинен. Если Рейн с его горами можно сравнить с мужской красотой, то долину Неккара следует сравнивать с женской. Там все связано мощными сильными цепями, древнегерманскими аккордами, здесь – все имеет нежные, певучие провансальские тона…»
В этом высказывании чувствуется житель северной части Германии, который все никак не может насладиться более нежной, мягкой природой южной и западной части страны. Шуман восхищен и здешней студенческой жизнью. Он чувствует себя легко и счастливо. Ему кажется, что на лекциях профессоров Тибо и Миттермайера он постигает истинный дух науки о праве. Тибо, столь преисполненный жизни и ума, что едва находит время и слова для выражения своих мыслей, становится его идеалом.
На новом месте Шуман чувствует себя привольно и хорошо. «Гейдельберг, – пишет он, – город студентов», и он, как студент, нашел себе в этом городе теплый прием. Он вновь встретился здесь со своими добрыми друзьями, Розеном и Земмелем. Одно только их общество было уже ему достаточным вознаграждением. Шуман увлекается теперь изучением языков, упражняется в них с Земмелем и, по собственному признанию, уже довольно бегло говорит по-французски и итальянски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35