Теперь, после почти десятилетнего перерыва, Шуман вновь выступает перед публикой со статьей, отважным жестом призывая увидеть на небе немецкой музыки орла, спускающегося с Альп, чье имя – Иоганнес Брамс.
Даже слова, образы, сравнения в этой статье – старые, Жан-полевских времен, звучащие как воспоминания о прекрасной юности.
Всегда имеется нечто, служащее точкой в конце творческого пути, нечто, завершающее его. Шуман начал свой путь композитора тем, что открыл Шопена, и завершил его открытием Брамса. Но эта статья вместе с тем и подводит итоги, особенно в заключительной своей части. Она указывает на глубокое родство между музыкой Брамса и Шумана, и хотя статья предназначалась для всех, Брамс должен был понять, что высказанные в ней мысли были обращенным к нему духовным завещанием Шумана.
Среди великих художников мало было таких, кто столь точно знал бы, какое место занимает он среди современников и в истории.
Конец
(1854 – 1856)
Первый месяц 1854 года,за исключением короткой поездки в Ганновер, Шуман провел в совершенной изоляции от внешнего мира. Начиная с рождества он не пишет музыки, а работает над книгой, которую предполагал назвать «Сад поэтов». Книга должна была состоять из тщательно подобранных – в стихах и в прозе – высказываний великих писателей о музыке.
Еще 6 февраляпишет он о своем замысле Иоахиму:
«Дюссельдорф, 6 февр. 54.
Дорогой Иоахим,
уже восемь дней, как мы уехали, но еще ни слова не написали ни Вам, ни Вашим товарищам! Но я часто писал Вам симпатическими чернилами: и среди этих строк есть тайное письмо, которое позднее проступит на поверхность.
И Вы снились мне, милый Иоахим: мы были три дня вместе, и Вы держали в руке перья цапли, из которых текло шампанское, – как прозаично! Но и как верно!…
Все это время я постоянно работал в моем саду. Он становится все более прекрасным. Чтобы в нем нельзя было заблудиться, я тут и там расставил дорожные указатели – то есть разъясняющий текст. Теперь я ушел в самое далекое прошлое, к Гомеру и в Грецию. У Платона я нашел в особенности прелестные места. Музыка теперь молчит, во всяком случае, внешне. Как обстоят дела у Вас?… Сигары пришлись мне очень по вкусу. Они, видимо, брамсовской хватки, и как это свойственно ему, очень тяжелы, но прекрасны на вкус! Я вижу сейчас, как Вы улыбаетесь этому.
На этом хочу закончить. Уже смеркается. Напишите мне поскорее – словами и звуками!»
17 февраляпроявился первый решительный симптом психического заболевания. Ночью Шуман проснулся и попросил света, чтоб он мог записать тему, которую, как он заявил изумленным членам семьи, он сейчас получил готовой от ангела.
Печальное известие быстро распространилось по городу, и друзья спешат к Кларе, чтоб помочь ей, сменяя ее в присмотре за больным. Шуман не лежал в постели и даже иногда покидал свою комнату, и те, кто навещал его в хорошие часы, уходили с убеждением, что весть о его болезни лишь пустой вымысел. Так, Рупперт Беккер, концертмейстер дюссельдорфского оркестра, навестивший Шумана 24 февраля,записал в своем дневнике: «24 февраля. Я посетил его после обеда, и госпожа Шуман попросила, чтобы я пошел с ним гулять. В течение целого часа, что я провел с ним, он разговаривал вполне разумно, за исключением того, когда он рассказал, что образ Франца Шуберта послал ему прелестную мелодию, которую он записал и на тему которой сочинил вариации».
Из записи в дневнике того же Беккера узнали мы трагическую историю, происшедшую 27-го февраля:«27 февраля. Известие, которое я получил в этот день, было ужасно: около двух часов дня Шуман (в фетровых туфлях) тайком выбрался из своей спальни и побежал прямо к Рейну, где с середины моста бросился в реку! Счастливым образом он был замечен еще у входа на мост, а именно потому, что, не имея денег, оставил в залог свой носовой платок. Поэтому несколько рыбаков, провожавших его взглядами, тотчас же спустили лодку и смогли спасти его. Он пытался еще раз прыгнуть в воду из лодки, но рыбаки воспрепятствовали этому. Его путь домой должен был быть ужасен: его вели восемь мужчин, а за ними плелась целая толпа народа (было время карнавала), которая на свой лад развлекалась происшедшим».
Дома он запирается в своей комнате, и, не давая никому никаких объяснений, садится за работу, продолжая ее с того места, где он остановился. Но временное улучшение не вызывает иллюзий ни у врачей, ни у самого Шумана. По его собственной просьбе 4 марта 1854 годаего помещают в частную психиатрическую лечебницу доктора Рихарда в Энденихе, близ Бонна.
Профессиональный уход, перемена обстановки и покой быстро сказываются. Вольной становится спокойнее, общее самочувствие его улучшается. Не только ночи, но и дни он охотно проводит в постели или отдыхает на диване. Цветут фиалки, и Шуман, гуляя в саду, с любованием часто собирает целые букеты.
Стеснения и слуховые галлюцинации прекращаются, к нему возвращается аппетит, он хорошо спит. В следующие месяцы и даже годы угрожающих симптомов болезни, связанных с явными взрывами и припадками, не видно. Шуман чувствует лишь глубокую и постоянную усталость. Он ощущает себя совершенно опустошенным, что вызывает у него меланхолическое настроение. В августе он еще живет в полном одиночестве, совершенно уйдя в себя, никем не интересуясь. В течение первого полугодия никому не было разрешено посещать его. Клара примиряется с этим распоряжением врачей, она и не подозревает, что вновь увидит мужа только на смертном одре.
Позже они переписываются. Шуман испытывает горячую тоску по жене и детям. Кажется, что он все больше возвращается к жизни. Он просит прислать ему старые экземпляры «Нового музыкального журнала», стихи и свои «Жизненные правила и советы молодым музыкантам». Ему нужна и нотная бумага, пишет он, чтобы кое-что записывать. Он хочет продолжить ту работу над вариациями, во время которой начался приступ болезни. Здесь, в лечебнице, он получает известие о рождении последнего, восьмого ребенка, сына Феликса. (Причудливая игра судьбы: это был единственный ребенок Шуманов, в котором билась настоящая поэтическая жилка. Три его стихотворения были положены Брамсом на музыку. Но он умер от туберкулеза еще в студенческом возрасте.)
Шумана интересует и судьба его произведений. Более того, у него достает сил с горячим интересом просмотреть новейшие Вариации Брамса. Но все больше занимает его прошлое. Часто кажется, что он неделями живет только в воспоминаниях. Так, он сделал детальную запись всех путешествий, когда-либо совершенных им в жизни. Он перечитывает любовные письма и стихи, написанные им в свое время Кларе. Особенно часто и с радостью вспоминает он последнюю, триумфальную поездку по Голландии.
«Эндених, 14 сентября 1854
Как обрадовался я, любимая Клара, узнав твой почерк. Благодарю тебя, что ты пишешь мне именно в этот день и что ты и дорогие дети еще вспоминаете меня с прежней любовью. Передай привет маленьким и поцелуй их от меня. О, если б я мог еще раз увидеть вас и поговорить с вами. Но дорога слишком длинна. Я хотел бы так многое узнать от тебя. Как вообще протекает твоя жизнь, где вы живете, и играешь ли ты так же прелестно, как раньше, и как Мария и Элиза, продвигаются ли они вперед и продолжают ли петь; сохранился ли у тебя клеммсовский рояль, куда убраны мое собрание партитур (печатных) и мои рукописи (такие, как «Реквием» и «Проклятие певца»);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Даже слова, образы, сравнения в этой статье – старые, Жан-полевских времен, звучащие как воспоминания о прекрасной юности.
Всегда имеется нечто, служащее точкой в конце творческого пути, нечто, завершающее его. Шуман начал свой путь композитора тем, что открыл Шопена, и завершил его открытием Брамса. Но эта статья вместе с тем и подводит итоги, особенно в заключительной своей части. Она указывает на глубокое родство между музыкой Брамса и Шумана, и хотя статья предназначалась для всех, Брамс должен был понять, что высказанные в ней мысли были обращенным к нему духовным завещанием Шумана.
Среди великих художников мало было таких, кто столь точно знал бы, какое место занимает он среди современников и в истории.
Конец
(1854 – 1856)
Первый месяц 1854 года,за исключением короткой поездки в Ганновер, Шуман провел в совершенной изоляции от внешнего мира. Начиная с рождества он не пишет музыки, а работает над книгой, которую предполагал назвать «Сад поэтов». Книга должна была состоять из тщательно подобранных – в стихах и в прозе – высказываний великих писателей о музыке.
Еще 6 февраляпишет он о своем замысле Иоахиму:
«Дюссельдорф, 6 февр. 54.
Дорогой Иоахим,
уже восемь дней, как мы уехали, но еще ни слова не написали ни Вам, ни Вашим товарищам! Но я часто писал Вам симпатическими чернилами: и среди этих строк есть тайное письмо, которое позднее проступит на поверхность.
И Вы снились мне, милый Иоахим: мы были три дня вместе, и Вы держали в руке перья цапли, из которых текло шампанское, – как прозаично! Но и как верно!…
Все это время я постоянно работал в моем саду. Он становится все более прекрасным. Чтобы в нем нельзя было заблудиться, я тут и там расставил дорожные указатели – то есть разъясняющий текст. Теперь я ушел в самое далекое прошлое, к Гомеру и в Грецию. У Платона я нашел в особенности прелестные места. Музыка теперь молчит, во всяком случае, внешне. Как обстоят дела у Вас?… Сигары пришлись мне очень по вкусу. Они, видимо, брамсовской хватки, и как это свойственно ему, очень тяжелы, но прекрасны на вкус! Я вижу сейчас, как Вы улыбаетесь этому.
На этом хочу закончить. Уже смеркается. Напишите мне поскорее – словами и звуками!»
17 февраляпроявился первый решительный симптом психического заболевания. Ночью Шуман проснулся и попросил света, чтоб он мог записать тему, которую, как он заявил изумленным членам семьи, он сейчас получил готовой от ангела.
Печальное известие быстро распространилось по городу, и друзья спешат к Кларе, чтоб помочь ей, сменяя ее в присмотре за больным. Шуман не лежал в постели и даже иногда покидал свою комнату, и те, кто навещал его в хорошие часы, уходили с убеждением, что весть о его болезни лишь пустой вымысел. Так, Рупперт Беккер, концертмейстер дюссельдорфского оркестра, навестивший Шумана 24 февраля,записал в своем дневнике: «24 февраля. Я посетил его после обеда, и госпожа Шуман попросила, чтобы я пошел с ним гулять. В течение целого часа, что я провел с ним, он разговаривал вполне разумно, за исключением того, когда он рассказал, что образ Франца Шуберта послал ему прелестную мелодию, которую он записал и на тему которой сочинил вариации».
Из записи в дневнике того же Беккера узнали мы трагическую историю, происшедшую 27-го февраля:«27 февраля. Известие, которое я получил в этот день, было ужасно: около двух часов дня Шуман (в фетровых туфлях) тайком выбрался из своей спальни и побежал прямо к Рейну, где с середины моста бросился в реку! Счастливым образом он был замечен еще у входа на мост, а именно потому, что, не имея денег, оставил в залог свой носовой платок. Поэтому несколько рыбаков, провожавших его взглядами, тотчас же спустили лодку и смогли спасти его. Он пытался еще раз прыгнуть в воду из лодки, но рыбаки воспрепятствовали этому. Его путь домой должен был быть ужасен: его вели восемь мужчин, а за ними плелась целая толпа народа (было время карнавала), которая на свой лад развлекалась происшедшим».
Дома он запирается в своей комнате, и, не давая никому никаких объяснений, садится за работу, продолжая ее с того места, где он остановился. Но временное улучшение не вызывает иллюзий ни у врачей, ни у самого Шумана. По его собственной просьбе 4 марта 1854 годаего помещают в частную психиатрическую лечебницу доктора Рихарда в Энденихе, близ Бонна.
Профессиональный уход, перемена обстановки и покой быстро сказываются. Вольной становится спокойнее, общее самочувствие его улучшается. Не только ночи, но и дни он охотно проводит в постели или отдыхает на диване. Цветут фиалки, и Шуман, гуляя в саду, с любованием часто собирает целые букеты.
Стеснения и слуховые галлюцинации прекращаются, к нему возвращается аппетит, он хорошо спит. В следующие месяцы и даже годы угрожающих симптомов болезни, связанных с явными взрывами и припадками, не видно. Шуман чувствует лишь глубокую и постоянную усталость. Он ощущает себя совершенно опустошенным, что вызывает у него меланхолическое настроение. В августе он еще живет в полном одиночестве, совершенно уйдя в себя, никем не интересуясь. В течение первого полугодия никому не было разрешено посещать его. Клара примиряется с этим распоряжением врачей, она и не подозревает, что вновь увидит мужа только на смертном одре.
Позже они переписываются. Шуман испытывает горячую тоску по жене и детям. Кажется, что он все больше возвращается к жизни. Он просит прислать ему старые экземпляры «Нового музыкального журнала», стихи и свои «Жизненные правила и советы молодым музыкантам». Ему нужна и нотная бумага, пишет он, чтобы кое-что записывать. Он хочет продолжить ту работу над вариациями, во время которой начался приступ болезни. Здесь, в лечебнице, он получает известие о рождении последнего, восьмого ребенка, сына Феликса. (Причудливая игра судьбы: это был единственный ребенок Шуманов, в котором билась настоящая поэтическая жилка. Три его стихотворения были положены Брамсом на музыку. Но он умер от туберкулеза еще в студенческом возрасте.)
Шумана интересует и судьба его произведений. Более того, у него достает сил с горячим интересом просмотреть новейшие Вариации Брамса. Но все больше занимает его прошлое. Часто кажется, что он неделями живет только в воспоминаниях. Так, он сделал детальную запись всех путешествий, когда-либо совершенных им в жизни. Он перечитывает любовные письма и стихи, написанные им в свое время Кларе. Особенно часто и с радостью вспоминает он последнюю, триумфальную поездку по Голландии.
«Эндених, 14 сентября 1854
Как обрадовался я, любимая Клара, узнав твой почерк. Благодарю тебя, что ты пишешь мне именно в этот день и что ты и дорогие дети еще вспоминаете меня с прежней любовью. Передай привет маленьким и поцелуй их от меня. О, если б я мог еще раз увидеть вас и поговорить с вами. Но дорога слишком длинна. Я хотел бы так многое узнать от тебя. Как вообще протекает твоя жизнь, где вы живете, и играешь ли ты так же прелестно, как раньше, и как Мария и Элиза, продвигаются ли они вперед и продолжают ли петь; сохранился ли у тебя клеммсовский рояль, куда убраны мое собрание партитур (печатных) и мои рукописи (такие, как «Реквием» и «Проклятие певца»);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35