Волосы у нее были аккуратно уложены, а на шее цепочка с кулоном.
– Как больной? – взглянул я на нее.
– Спит. А перед этим очень смешную телеграмму составил в Ленинград. Сказал, что приятельнице…
– Послали?
– Лайма отправила.
– Температура?
– Немного повышена.
– На прием много людей?
– Не идут. Знают, что вы больны, а ко мне не идут. Один только турист со вчерашнего дня ждет, просит, чтобы вы его приняли.
– Почему именно я?
– Говорит, что ему нужен врач-мужчина.
– Давайте его ко мне.
– Савва Викентич! Да пусть в район едет или в Бийск.
– Пришлите, пришлите, ничего.
Она привела какого-то жалкого мальчишку в клетчатой куртке. Он смотрел на меня со смятением и отчаянной решимостью в глазах. Я догадался, в чем дело. Сопляк! Нина Сергеевна вышла.
– Давно? – спросил я, следя за его суетливыми движениями.
– Семь дней. – Он смотрел в окно и готов был распустить нюни. – Первый раз в жизни, честное слово, доктор…
Чистый городской выговор и перепуганный вид. Ничего серьезного у него нет. Скорее всего, обычная инфекция. Надо его все же успокоить, он свое уже пережил.
– Одевайтесь. Вам сколько лет?
– Девятнадцать.
– Надо быть серьезнее в ваши годы, юноша.
– Буду теперь, доктор.
Потом он заговорил о том, что ждет друга, который где-то в тайге спасает больного геолога. А то б он сразу в Москву, и уже началась бы новая жизнь, без глупостей. Я слушал и не слушал этот лепет, думая о том, как наш брат, врач общего профиля, иногда крутится-вертится под напором всего. Ты тут и швец, и жнец, и в дуду игрец…
– Можно еще один вопрос, доктор? – Парнишка успокоился и не знал, наверно, что половчее сказать перед уходом. – Мне говорили, что вы знаете иностранные языки.
– Немного.
– Что такое «гриль»?
– Это на каком языке?
– Не знаю.
– И я не знаю.
Странный мальчишка! И очень уж смешно перепугался. Ничего, повзрослеет. Он ушел, неловко поклонившись. С чем только, действительно, не встретишься! Даже Нина Сергеевна, несмотря на ее мизерный стаж, успела у меня познакомиться с болезнями, весьма далекими от ее педиатрии. К сожалению, газеты и журналы, увлекаясь популярничеством, создают о наших медицинских делах довольно превратное впечатление. Пишут без конца об операциях на сердце, об опытах по пересадке органов, о применении кибернетических машин в диагностике, а что, например, выпускник вуза не способен удалить аппендикс, никого ровно не касается. Меня все это всегда раздражает. Зачем говорить о способах завязывания галстука с тем, у кого нет брюк? И хорошо бы еще одну мысль высказать с какой-нибудь высокой трибуны. Не потому ли мы, медики, так бедны, что числимся как бы в сфере обслуживания? А ведь мы фактически, ремонтируя самую большую ценность общества – людей, активно участвуем в производстве! И, наверное, не за горами время, когда те же кибернетические методы и машины позволят с точностью определить наш реальный вклад в общее дело…
Посещения не кончились. Сквозь дрему я услышал с улицы молодые громкие голоса. Иностранцы, что ли? Да, это они, те, что по-свински поступили на Беле. Минуточку, что такое?
– Gis hodiaua tago ni ne plenumis tion…
– La stranga nomo – Piottuh! Gi signifas ruse preskau «koko».
– Finu babilegi!
– Oni parolas, ke li estas tre bona homo…
Вот оно в чем дело! Эсперантисты. И наши, кажется. А я думал, действительно иностранцы, туристы из княжества Лихтенштейн, как об этом кто-то сказал на Беле. Я не говорил на эсперанто с тех пор, как не стало моей Дашеньки. И хотя после ее смерти не встретил ни одного эсперантиста, эту публику, что сейчас болталась у больницы, не хотелось видеть – они подло вели себя на Беле. Для безъязыких иностранцев, возможно, такое поведение еще простительно, но эти-то все понимали! Тракторист, славный и глубокий парень, даже заплакал, когда те двое отказались подтащить больного к вертолету. Испугались дождя и горы «иностранцы из княжества Лихтенштейн»! Птичьи мозги и пустые души, вздумали замаскироваться с помощью этого искусственного языка…
Быстро вошла Нина Сергеевна. В глазах у нее стояли любопытство и недоумение.
– К вам просятся туристы, Савва Викентьевич. Они занимаются эсперанто…
– Знаю. Что они?
– Хотят за что-то извиниться перед вами, а в чем дело, не могу понять.
– Пусть извиняются перед больным.
– Они уже ходили к нему.
– И что?
– Он их встретил нехорошими словами.
– Скажите пожалуйста! А вроде культурный человек…
– Я вот тоже думаю, Савва Викентьевич… Так впустить их?
– Ни в коем случае! Дайте-ка мне перо.
Нина Сергеевна подала со стола авторучку и чистый рецептурный листок. Я написал: «Krom de la vero vi ekscias nenion de la mi. Adiau, gesinjoroj… Via Koko».
– Передайте им, пожалуйста. И пришлите ко мне сестру Ириспе.
Подряд два неприятных посещения. Это много. В груди давило все сильней, и голова стала тяжелой. Часы на стене громко тикают, надо бы их остановить. Да, вспомнилось! «Гриль» на эсперанто значит «сверчок». А почему это так тихо в поселке?..
Вечером Лайма пустила по трансляции негромкую музыку. У меня репродуктор был выключен, но клубный громкоговоритель доносил звуки сюда. Манерный женский голос пел что-то легкое, пустое, и оркестр заполнял паузы банальными ритмами. Потом неожиданно музыка оборвалась, снова стало необычайно тихо. Только ходики тикали.
– Почему так тихо в поселке? – спросил я вошедшую Нину Сергеевну.
– Сегодня воскресенье. Кроме того, улица перекрыта. Леспромхоз распорядился. Уже два дня на нижний склад машины идут в объезд. А радио наш больной попросил выключить.
– Почему?
– Он странный. Долго морщился, а потом говорит, что видит, как эта певица выламывается перед микрофоном, строит глазки на заграничный манер, но выходит по-деревенски. А ему, видите ли, тошно. Странный парень!
– Ничего не странный, – возразил я, и Нина Сергеевна торопливо закивала головой. Сказать ей про главное? – Нина Сергевна!
– Да? – рассеянно отозвалась она.
– Видите на книжной полке зеленые папки?
– Вижу.
– Там мои материалы по базедовой болезни. Сорок лет работы. Это я на всякий случай.
– Успокойтесь, Савва Викентьевич! Все обойдется. Я еще вчера послала машину в район.
– Дороги распустило… А зачем послали?
– Вам надо снять электрокардиограмму и вообще…
– Вы думаете, у меня инфаркт миокарда?
– Да нет, что вы! – испугалась она, и мне стало ее жалко. – Что вы!
– Идите отдыхать, Нина Сергевна. Спасибо вам… Она ушла, и я попробовал забыться, преодолеть страх перед неизбежным. Почему я не попросил остановить часы? Они слишком громко стучат.
ПЕСТРЫЙ КАМЕНЬ
На Ваш запрос сообщаем, что В. Н. Белугин работал в нашей системе недолго, порядка 1? лет, и мы его недостаточно знаем. Судя по трудовой книжке, он часто менял место жительства и работу. Семьи нет, беспартийный, был замечен два раза участником сильной пьянки, имел выговор и увольнение. Друзей его мы не считали и сообщить их адресов не можем…
Мы с Валеркой побратались в тянь-шаньских горах, я его там понял. Он был старше меня, всю дорогу «воспитывал», ругал, а один раз даже надавал подзатыльников, но мог также сделать за меня работу и постирать мои майки, трусы и носки, когда я уходил в маршрут, а он оставался у рации. Нет, мне как-то не верится, что Валерия уже нет. Прислать его письма? У Натальи их еще больше…
Долго не могла ответить на письмо. И сейчас не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
– Как больной? – взглянул я на нее.
– Спит. А перед этим очень смешную телеграмму составил в Ленинград. Сказал, что приятельнице…
– Послали?
– Лайма отправила.
– Температура?
– Немного повышена.
– На прием много людей?
– Не идут. Знают, что вы больны, а ко мне не идут. Один только турист со вчерашнего дня ждет, просит, чтобы вы его приняли.
– Почему именно я?
– Говорит, что ему нужен врач-мужчина.
– Давайте его ко мне.
– Савва Викентич! Да пусть в район едет или в Бийск.
– Пришлите, пришлите, ничего.
Она привела какого-то жалкого мальчишку в клетчатой куртке. Он смотрел на меня со смятением и отчаянной решимостью в глазах. Я догадался, в чем дело. Сопляк! Нина Сергеевна вышла.
– Давно? – спросил я, следя за его суетливыми движениями.
– Семь дней. – Он смотрел в окно и готов был распустить нюни. – Первый раз в жизни, честное слово, доктор…
Чистый городской выговор и перепуганный вид. Ничего серьезного у него нет. Скорее всего, обычная инфекция. Надо его все же успокоить, он свое уже пережил.
– Одевайтесь. Вам сколько лет?
– Девятнадцать.
– Надо быть серьезнее в ваши годы, юноша.
– Буду теперь, доктор.
Потом он заговорил о том, что ждет друга, который где-то в тайге спасает больного геолога. А то б он сразу в Москву, и уже началась бы новая жизнь, без глупостей. Я слушал и не слушал этот лепет, думая о том, как наш брат, врач общего профиля, иногда крутится-вертится под напором всего. Ты тут и швец, и жнец, и в дуду игрец…
– Можно еще один вопрос, доктор? – Парнишка успокоился и не знал, наверно, что половчее сказать перед уходом. – Мне говорили, что вы знаете иностранные языки.
– Немного.
– Что такое «гриль»?
– Это на каком языке?
– Не знаю.
– И я не знаю.
Странный мальчишка! И очень уж смешно перепугался. Ничего, повзрослеет. Он ушел, неловко поклонившись. С чем только, действительно, не встретишься! Даже Нина Сергеевна, несмотря на ее мизерный стаж, успела у меня познакомиться с болезнями, весьма далекими от ее педиатрии. К сожалению, газеты и журналы, увлекаясь популярничеством, создают о наших медицинских делах довольно превратное впечатление. Пишут без конца об операциях на сердце, об опытах по пересадке органов, о применении кибернетических машин в диагностике, а что, например, выпускник вуза не способен удалить аппендикс, никого ровно не касается. Меня все это всегда раздражает. Зачем говорить о способах завязывания галстука с тем, у кого нет брюк? И хорошо бы еще одну мысль высказать с какой-нибудь высокой трибуны. Не потому ли мы, медики, так бедны, что числимся как бы в сфере обслуживания? А ведь мы фактически, ремонтируя самую большую ценность общества – людей, активно участвуем в производстве! И, наверное, не за горами время, когда те же кибернетические методы и машины позволят с точностью определить наш реальный вклад в общее дело…
Посещения не кончились. Сквозь дрему я услышал с улицы молодые громкие голоса. Иностранцы, что ли? Да, это они, те, что по-свински поступили на Беле. Минуточку, что такое?
– Gis hodiaua tago ni ne plenumis tion…
– La stranga nomo – Piottuh! Gi signifas ruse preskau «koko».
– Finu babilegi!
– Oni parolas, ke li estas tre bona homo…
Вот оно в чем дело! Эсперантисты. И наши, кажется. А я думал, действительно иностранцы, туристы из княжества Лихтенштейн, как об этом кто-то сказал на Беле. Я не говорил на эсперанто с тех пор, как не стало моей Дашеньки. И хотя после ее смерти не встретил ни одного эсперантиста, эту публику, что сейчас болталась у больницы, не хотелось видеть – они подло вели себя на Беле. Для безъязыких иностранцев, возможно, такое поведение еще простительно, но эти-то все понимали! Тракторист, славный и глубокий парень, даже заплакал, когда те двое отказались подтащить больного к вертолету. Испугались дождя и горы «иностранцы из княжества Лихтенштейн»! Птичьи мозги и пустые души, вздумали замаскироваться с помощью этого искусственного языка…
Быстро вошла Нина Сергеевна. В глазах у нее стояли любопытство и недоумение.
– К вам просятся туристы, Савва Викентьевич. Они занимаются эсперанто…
– Знаю. Что они?
– Хотят за что-то извиниться перед вами, а в чем дело, не могу понять.
– Пусть извиняются перед больным.
– Они уже ходили к нему.
– И что?
– Он их встретил нехорошими словами.
– Скажите пожалуйста! А вроде культурный человек…
– Я вот тоже думаю, Савва Викентьевич… Так впустить их?
– Ни в коем случае! Дайте-ка мне перо.
Нина Сергеевна подала со стола авторучку и чистый рецептурный листок. Я написал: «Krom de la vero vi ekscias nenion de la mi. Adiau, gesinjoroj… Via Koko».
– Передайте им, пожалуйста. И пришлите ко мне сестру Ириспе.
Подряд два неприятных посещения. Это много. В груди давило все сильней, и голова стала тяжелой. Часы на стене громко тикают, надо бы их остановить. Да, вспомнилось! «Гриль» на эсперанто значит «сверчок». А почему это так тихо в поселке?..
Вечером Лайма пустила по трансляции негромкую музыку. У меня репродуктор был выключен, но клубный громкоговоритель доносил звуки сюда. Манерный женский голос пел что-то легкое, пустое, и оркестр заполнял паузы банальными ритмами. Потом неожиданно музыка оборвалась, снова стало необычайно тихо. Только ходики тикали.
– Почему так тихо в поселке? – спросил я вошедшую Нину Сергеевну.
– Сегодня воскресенье. Кроме того, улица перекрыта. Леспромхоз распорядился. Уже два дня на нижний склад машины идут в объезд. А радио наш больной попросил выключить.
– Почему?
– Он странный. Долго морщился, а потом говорит, что видит, как эта певица выламывается перед микрофоном, строит глазки на заграничный манер, но выходит по-деревенски. А ему, видите ли, тошно. Странный парень!
– Ничего не странный, – возразил я, и Нина Сергеевна торопливо закивала головой. Сказать ей про главное? – Нина Сергевна!
– Да? – рассеянно отозвалась она.
– Видите на книжной полке зеленые папки?
– Вижу.
– Там мои материалы по базедовой болезни. Сорок лет работы. Это я на всякий случай.
– Успокойтесь, Савва Викентьевич! Все обойдется. Я еще вчера послала машину в район.
– Дороги распустило… А зачем послали?
– Вам надо снять электрокардиограмму и вообще…
– Вы думаете, у меня инфаркт миокарда?
– Да нет, что вы! – испугалась она, и мне стало ее жалко. – Что вы!
– Идите отдыхать, Нина Сергевна. Спасибо вам… Она ушла, и я попробовал забыться, преодолеть страх перед неизбежным. Почему я не попросил остановить часы? Они слишком громко стучат.
ПЕСТРЫЙ КАМЕНЬ
На Ваш запрос сообщаем, что В. Н. Белугин работал в нашей системе недолго, порядка 1? лет, и мы его недостаточно знаем. Судя по трудовой книжке, он часто менял место жительства и работу. Семьи нет, беспартийный, был замечен два раза участником сильной пьянки, имел выговор и увольнение. Друзей его мы не считали и сообщить их адресов не можем…
Мы с Валеркой побратались в тянь-шаньских горах, я его там понял. Он был старше меня, всю дорогу «воспитывал», ругал, а один раз даже надавал подзатыльников, но мог также сделать за меня работу и постирать мои майки, трусы и носки, когда я уходил в маршрут, а он оставался у рации. Нет, мне как-то не верится, что Валерия уже нет. Прислать его письма? У Натальи их еще больше…
Долго не могла ответить на письмо. И сейчас не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126