казалось, что интерес этот враждебен. В беседе мужчин слышалось напряжение, как будто они заставляли друг друга думать и говорить не о том, что близко им; чувствовалось общее желание заставить его разговориться особенно неуклюже заботился об этом Посулов, но все - а Ревякин чаще других - мешали ему, обнаруживая какую-то торопливость.
- Вот, Матвей Савельев, - крякнув, начинал мясник, хмурясь и надувая щёки, - какое удовольствие - грех?
- А всякое, - вставил Смагин, испытующе оглядывая Кожемякина.
Ревякин, прищурив глаз, спросил:
- Ну, а если я псалмы пою?
- Это не удовольствие, а молитва будет, - заметил Смагин строго.
- А если я и молюсь с удовольствием даже?
- Как тут сказать? - озабоченно пробормотал Базунов, не отводя глаз от портрета иеромонаха.
- А - врёшь, Виктор! - крикнул Смагин Ревякину. - Удовольствие - смех, со смехом не помолишься!
- Ну, а если я - в радости пред богом? - упорствовал Ревякин.
Шкалик, видимо не желая спора между своими и боясь возможных обид, крякал и, вытирая лысоватую бугристую голову, командовал, как на пожаре:
- Марфа, - угощай!
Она поднималась, вырастала над столом, почти касаясь самовара высокою грудью, и пела, немножко в нос:
- Дорогие гости, пожалуйте, не обессудьте!
Ревякин доказывал Смагину, помахивая длиной, костистой рукой:
- Лишь бы - с верой, а бог всё примет: был отшельник, ушёл с малых лет в леса, молитв никаких не знал и так говорил богу: "Ты - один, я - один, помилуй меня, господин!"
С женского конца стола неожиданно и свежо вступила в спор Машенька:
- Перепутал ты, Виктор: было их двое и молились они: "Двое - вас, двое - нас, помилуйте нас!"
- Это больше похоже на правду, - сказал Базунов, одобрительно кивнув женщине.
Но Смагин не уступает:
- Вовсе не похоже! Бог - один, а не два!
- Они не знали сколько! - крикнула Машенька.
- Должны знать, что - троица, чай, празднуют ей!
- Кто же в лесу празднует?
- В лесу-то? - краснея и тряся головой, воскликнул Смагин.
О чём бы ни заговорили - церковный староста тотчас же начинал оспаривать всех, немедленно вступал в беседу Ревякин, всё скручивалось в непонятный хаос, и через несколько минут Смагин обижался. Хозяин, не вмешиваясь в разговор, следил за ходом его и, чуть только голоса возвышались, - брал Смагина за локоть и вёл в угол комнаты, к столу с закусками, угрюмо и настойчиво говоря:
- Выпьем доморощенной!
Вздыхая и не спеша, за ними шёл Базунов, Ревякин стремительно подбегал к дамам, приглашая их разделить компанию, они, жеманясь, отказывались, комната наполнялась оживлённым шумом, смехом, шелестом юбок, звоном стекла, чавканьем и похвалами умелой хозяйке.
В одну из таких минут около Кожемякина очутилась бойкая Машенька, поглядывая в зеркало, она оправляла причёску, вертя змеиной головой, и вдруг он услыхал тихий шёпот:
- Не садитесь в карты со Шкаликом. Не спорьте со Смагиным - высмеять вас собрался.
И тотчас же громко спросила:
- А вы что же, Матвей Савельич, к столу-то?
Смущённый, обрадованный, он бормотал:
- Покорнейше благодарю! Не пожелаете ли со мной рюмочку?
- Отчего же нет?
Взяла его под руку и бойко повела к столу, а муж встретил их криком:
- Глядите - Машенька-то, отшельника-то!
Все улыбались, смеялись.
После выпивки снова начинался сторонний, надуманный разговор; Кожемякин слушал и удивлялся: почему они не говорят о своих делах, о городе, о несчастиях голодного года?
Наконец Посулов густо крякнул и сказал жене:
- Ну-ка, готовь!
Пышная Марфа позвала кухарку и вместе с нею стала выдвигать из комнаты чайный стол; дамы делали вид, что помогают в этом; качаясь, дребезжала посуда, и они вперебой кричали:
- Ах, тише, тише!
Машенька Ревякина, подскочив к Матвею Савельеву, игриво сказала ему:
- Вы - с нами! Непременно! Мужчин и так четверо, а у нас Марфенька не играет - слышите?
Не похоже на себя, как-то жалостно и тихо Посулов сказал ей, глядя в сторону:
- Экая ты! Чай - Виктора посадили бы с собой-то!
- Нет уж!
Посулов махнул рукой и угнетённо отошёл, а Машенька, подмигнув Кожемякину, шепнула:
- Видали?
Тронутый её защитой, он, повеселев, стал играть и один за другим сразу же поставил три ремиза, чем весьма понравился дамам.
Базуниха, выигрывая чаще всех, сладостно распустила толстые губы и удивлялась ему:
- Ах, Матвей Савельич, какой вы рисковой!
А Смагина, двигая лошадиной челюстью, глухим голосом предвещала, точно цыганка:
- Таким вот мужчинам иной раз долго ничего не даётся, да вдруг сразу всё и привалит! Это очень опасные мужчины!
И левой рукою опуская карты под стол, прежде чем посмотреть, крестила их там.
- Вы - опасный? - спрашивала Машенька, строя глазки, и хохотала, а Кожемякин благодарно и ласково улыбался ей.
Она казалась ему то легкомысленной и доброй, то - хитрой, прикрывающей за своим весельем какие-то тёмные мысли: иногда её круглые глаза, останавливаясь на картах, разгорались жадно, и лицо бледнело, вытягиваясь, иногда же она метала в сторону Марфы сухой, острый луч, и ноздри её красивого носа, раздуваясь, трепетали.
"Не любит она эту", - соображал Кожемякин, храбро ставя ремиз за ремизом.
Хозяйка, оставаясь на страже своих обязанностей, плавала из комнаты в кухню и обратно, обходила вокруг столов и, на минутку останавливаясь сзади Кожемякина, заглядывала в его карты. Почти всегда, когда он стучал, объявляя игру, она испуганно вскрикивала:
- Ой, что вы, с такими картами разве можно?
И дышала ему в затылок раздражающим теплом.
Женщины кончили игру раньше мужчин, потому что Базунова начала выигрывать, а Смагина рассердилась на это и закапризничала.
- Проиграли мы с вами! - сказала Машенька Кожемякину, прищурив глаза, и тотчас утешила:
- Ну, ничего, здесь проиграли, а в другом месте, может, и выиграем...
"Это на что она намекает?" - подумал Кожемякин, несмело улыбаясь в лицо ей.
В дверь снова вдвинули круглый стол, накрытый для ужина: посреди него, мордами друг ко другу, усмехалась пара поросят - один жареный, золотистый, с пучком петрушки в ноздрях, другой - заливной, облитый сметаною, с бумажным розовым цветком между ушей. Вокруг них, точно разномерные булыжники, лежали жареные птицы, и всё это окружала рама солений и соусов. Едко пахло хреном, уксусом, листом чёрной смородины и лавра.
Мужчины поднялись сердитые, красные, только Ревякин, весело сморщив двустороннее лицо, звенел деньгами, подкидывая их на ладони, и покрикивал:
- Вот они - слёзы ваши! Чу?
И, притопывая ногою, пел:
Дуня долго плакала,
Слеза звонко капала...
Жена искоса взглянула на него, неприятно искривив губы, и - ласково позвала:
- А ты, паяц, садись-ка, не болтайся!
За столом сначала все жевали молча и жадно, потом, уставшие, смягчённые выпитой водкой, начали хвалить хозяйку. Кожемякин молчал, наблюдая, и заметил, что к жене Ревякина все - и сам муж - относятся как-то осторожно, бережно, точно боясь уколоться о её бойкий взгляд. Заметил также, что хозяин старается подпоить его, подливая ему водки чаще, чем другим, а однажды налив её в стакан с пивом. Смагин тоже видел выходки Посулова, - по его дряблому лицу растекалась блаженная улыбка. Это обидело Кожемякина, и обида скипелась в груди, где-то около горла, крепким, горячим комом, вызывая желание встать и крикнуть мяснику:
"Эй, понимаю я, чего ты хочешь!"
И когда Посулов, видимо, рассчитывая захватить врасплох подпившего, покрасневшего гостя, неожиданно спросил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
- Вот, Матвей Савельев, - крякнув, начинал мясник, хмурясь и надувая щёки, - какое удовольствие - грех?
- А всякое, - вставил Смагин, испытующе оглядывая Кожемякина.
Ревякин, прищурив глаз, спросил:
- Ну, а если я псалмы пою?
- Это не удовольствие, а молитва будет, - заметил Смагин строго.
- А если я и молюсь с удовольствием даже?
- Как тут сказать? - озабоченно пробормотал Базунов, не отводя глаз от портрета иеромонаха.
- А - врёшь, Виктор! - крикнул Смагин Ревякину. - Удовольствие - смех, со смехом не помолишься!
- Ну, а если я - в радости пред богом? - упорствовал Ревякин.
Шкалик, видимо не желая спора между своими и боясь возможных обид, крякал и, вытирая лысоватую бугристую голову, командовал, как на пожаре:
- Марфа, - угощай!
Она поднималась, вырастала над столом, почти касаясь самовара высокою грудью, и пела, немножко в нос:
- Дорогие гости, пожалуйте, не обессудьте!
Ревякин доказывал Смагину, помахивая длиной, костистой рукой:
- Лишь бы - с верой, а бог всё примет: был отшельник, ушёл с малых лет в леса, молитв никаких не знал и так говорил богу: "Ты - один, я - один, помилуй меня, господин!"
С женского конца стола неожиданно и свежо вступила в спор Машенька:
- Перепутал ты, Виктор: было их двое и молились они: "Двое - вас, двое - нас, помилуйте нас!"
- Это больше похоже на правду, - сказал Базунов, одобрительно кивнув женщине.
Но Смагин не уступает:
- Вовсе не похоже! Бог - один, а не два!
- Они не знали сколько! - крикнула Машенька.
- Должны знать, что - троица, чай, празднуют ей!
- Кто же в лесу празднует?
- В лесу-то? - краснея и тряся головой, воскликнул Смагин.
О чём бы ни заговорили - церковный староста тотчас же начинал оспаривать всех, немедленно вступал в беседу Ревякин, всё скручивалось в непонятный хаос, и через несколько минут Смагин обижался. Хозяин, не вмешиваясь в разговор, следил за ходом его и, чуть только голоса возвышались, - брал Смагина за локоть и вёл в угол комнаты, к столу с закусками, угрюмо и настойчиво говоря:
- Выпьем доморощенной!
Вздыхая и не спеша, за ними шёл Базунов, Ревякин стремительно подбегал к дамам, приглашая их разделить компанию, они, жеманясь, отказывались, комната наполнялась оживлённым шумом, смехом, шелестом юбок, звоном стекла, чавканьем и похвалами умелой хозяйке.
В одну из таких минут около Кожемякина очутилась бойкая Машенька, поглядывая в зеркало, она оправляла причёску, вертя змеиной головой, и вдруг он услыхал тихий шёпот:
- Не садитесь в карты со Шкаликом. Не спорьте со Смагиным - высмеять вас собрался.
И тотчас же громко спросила:
- А вы что же, Матвей Савельич, к столу-то?
Смущённый, обрадованный, он бормотал:
- Покорнейше благодарю! Не пожелаете ли со мной рюмочку?
- Отчего же нет?
Взяла его под руку и бойко повела к столу, а муж встретил их криком:
- Глядите - Машенька-то, отшельника-то!
Все улыбались, смеялись.
После выпивки снова начинался сторонний, надуманный разговор; Кожемякин слушал и удивлялся: почему они не говорят о своих делах, о городе, о несчастиях голодного года?
Наконец Посулов густо крякнул и сказал жене:
- Ну-ка, готовь!
Пышная Марфа позвала кухарку и вместе с нею стала выдвигать из комнаты чайный стол; дамы делали вид, что помогают в этом; качаясь, дребезжала посуда, и они вперебой кричали:
- Ах, тише, тише!
Машенька Ревякина, подскочив к Матвею Савельеву, игриво сказала ему:
- Вы - с нами! Непременно! Мужчин и так четверо, а у нас Марфенька не играет - слышите?
Не похоже на себя, как-то жалостно и тихо Посулов сказал ей, глядя в сторону:
- Экая ты! Чай - Виктора посадили бы с собой-то!
- Нет уж!
Посулов махнул рукой и угнетённо отошёл, а Машенька, подмигнув Кожемякину, шепнула:
- Видали?
Тронутый её защитой, он, повеселев, стал играть и один за другим сразу же поставил три ремиза, чем весьма понравился дамам.
Базуниха, выигрывая чаще всех, сладостно распустила толстые губы и удивлялась ему:
- Ах, Матвей Савельич, какой вы рисковой!
А Смагина, двигая лошадиной челюстью, глухим голосом предвещала, точно цыганка:
- Таким вот мужчинам иной раз долго ничего не даётся, да вдруг сразу всё и привалит! Это очень опасные мужчины!
И левой рукою опуская карты под стол, прежде чем посмотреть, крестила их там.
- Вы - опасный? - спрашивала Машенька, строя глазки, и хохотала, а Кожемякин благодарно и ласково улыбался ей.
Она казалась ему то легкомысленной и доброй, то - хитрой, прикрывающей за своим весельем какие-то тёмные мысли: иногда её круглые глаза, останавливаясь на картах, разгорались жадно, и лицо бледнело, вытягиваясь, иногда же она метала в сторону Марфы сухой, острый луч, и ноздри её красивого носа, раздуваясь, трепетали.
"Не любит она эту", - соображал Кожемякин, храбро ставя ремиз за ремизом.
Хозяйка, оставаясь на страже своих обязанностей, плавала из комнаты в кухню и обратно, обходила вокруг столов и, на минутку останавливаясь сзади Кожемякина, заглядывала в его карты. Почти всегда, когда он стучал, объявляя игру, она испуганно вскрикивала:
- Ой, что вы, с такими картами разве можно?
И дышала ему в затылок раздражающим теплом.
Женщины кончили игру раньше мужчин, потому что Базунова начала выигрывать, а Смагина рассердилась на это и закапризничала.
- Проиграли мы с вами! - сказала Машенька Кожемякину, прищурив глаза, и тотчас утешила:
- Ну, ничего, здесь проиграли, а в другом месте, может, и выиграем...
"Это на что она намекает?" - подумал Кожемякин, несмело улыбаясь в лицо ей.
В дверь снова вдвинули круглый стол, накрытый для ужина: посреди него, мордами друг ко другу, усмехалась пара поросят - один жареный, золотистый, с пучком петрушки в ноздрях, другой - заливной, облитый сметаною, с бумажным розовым цветком между ушей. Вокруг них, точно разномерные булыжники, лежали жареные птицы, и всё это окружала рама солений и соусов. Едко пахло хреном, уксусом, листом чёрной смородины и лавра.
Мужчины поднялись сердитые, красные, только Ревякин, весело сморщив двустороннее лицо, звенел деньгами, подкидывая их на ладони, и покрикивал:
- Вот они - слёзы ваши! Чу?
И, притопывая ногою, пел:
Дуня долго плакала,
Слеза звонко капала...
Жена искоса взглянула на него, неприятно искривив губы, и - ласково позвала:
- А ты, паяц, садись-ка, не болтайся!
За столом сначала все жевали молча и жадно, потом, уставшие, смягчённые выпитой водкой, начали хвалить хозяйку. Кожемякин молчал, наблюдая, и заметил, что к жене Ревякина все - и сам муж - относятся как-то осторожно, бережно, точно боясь уколоться о её бойкий взгляд. Заметил также, что хозяин старается подпоить его, подливая ему водки чаще, чем другим, а однажды налив её в стакан с пивом. Смагин тоже видел выходки Посулова, - по его дряблому лицу растекалась блаженная улыбка. Это обидело Кожемякина, и обида скипелась в груди, где-то около горла, крепким, горячим комом, вызывая желание встать и крикнуть мяснику:
"Эй, понимаю я, чего ты хочешь!"
И когда Посулов, видимо, рассчитывая захватить врасплох подпившего, покрасневшего гостя, неожиданно спросил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118