..
Нартай расстегнул рубашку и вытащил из-под нее теплый, согретый его худеньким тельцем, большой специальный ключ от башенного люка. Ключ висел у него на шее, на тоненьком сыромятном пропотевшем ремешке.
– Я от тебя танк закрываю, думаешь? От Катьки? От Наташи с Петером?.. Я его даже от себя закрываю! А ну, не приведи Господь, кто-нибудь скоммуниздит эти документы?.. Раз мне доверено…
Тут Эдик не выдержал. Наверное, сказалось нервное напряжение последних нескольких часов и он просто устал держать себя в узде.
– Кем доверено-то?!! – в бешенстве закричал он и «фольксваген» опасно вильнул в сторону. – Подонками, которые ради своей безнаказанности предали и танк, и тебя, и твои гребанные документы?! Которые заставляли нас подыхать в Афганистане, а потом стравливали узбеков с турками-месхетинцами, киргизов еще с кем-то, таджиков друг с другом?! Которые забили лагеря, тюрьмы и психушки инакомыслящими?! Только потому, что человек думает по-своему – его за жопу и в кутузку? А может, сразу на плаху?! Кем доверено?!!
– Останови машину! – решительно потребовал Нартай. – Останови машину немедленно, гад ползучий, диссидент вшивый!.. Я кому говорю?
Эдик затормозил, съехал на обочину и обессиленно выключил зажигание. Прикрыл глаза, чтобы не видеть, как трясутся руки.
– Вылезай из-за руля к чертовой матери! – зло сказал Нартай. – Пересаживайся на мое место, истерик сраный!
Не выходя из машины, Нартай протиснулся на водительское сиденье, пододвинул его ближе к рулю. Подождал, пока Эдик обошел «фольксваген» и сел на пассажирское кресло, и только после этого завел двигатель.
Аккуратно и мягко выехал на автобан, вписался в общий поток и негромко сказал Эдику:
– Когда я говорил про страну и про то, что мне доверено, я чего имел в виду, Эдик? Я думал про людей, которые живут в этой стране… А их почти двести восемьдесят миллионов. А я – один. И у меня в руках, ети их мать, секретные военные документы. Да еще стратегические! Они, может, этим двумстам восьмидесяти миллионам такой беды наделают, что тебе твой Афган воскресной прогулкой покажется. Так что теперь я это дело сам себе доверил. Вот о чем я, Эдик. А ты мне политинформацию толкать взялся…
Эдик замолчал. Сидел, закрыв глаза, пытался унять дрожь, проглотить застрявший в горле комок.
– И еще… – ухмыльнулся Нартай. – Мне кажется, ты слишком много репетируешь и работаешь. Считай, несколько часов в день вверх ногами и вниз головой стоишь… Малость глупеешь. А может, у тебя это от курева? Ты бы поберегся, Эдик, а?
…В «Китценгер-хофе» светло-зеленый «фольксваген-пассат» был торжественно обмыт «Корном», белым итальянским вином, несколькими рюмочками яичного ликера, а также отполирован «Аугустинером-Гольд» и уже со следующего дня стал незаменимым и полноправным членом семьи всего китцингер-хофского народонаселения.
Даже старая Наташа Китцингер, известная своим упрямым баварским консерватизмом, убедившись в том, что «фольксваген» чуть ли не вдвое вместительнее ее голубого «форда», раз в неделю загружала «пассат» картонными коробками с изготовленными Петером колбасами, садилась за руль «фольксвагена» и уезжала на нем сдавать свою продукцию в магазин.
К концу месяца Наташа вооружалась очками и электронным калькулятором и по своим предварительным записям производила скрупулезнейший расчет проеханных ею километров и истраченного на эти километры бензина. Стоимость бензина она вычитала из общей суммы квартирной платы Эдика и настойчиво заставляла всех проверять ее записи.
Со второй половины дня «фольксваген-пассат» грузился Катиной гитарой, сумкой с костюмами для выступления и чудо-столиком Эдика.
Эдик садился за руль, Нартай рядом, Катя сзади, и они ехали в Мюнхен на работу. Парковались обычно в каком-нибудь переулочке рядом с Мариенплац, переодевались прямо в машине и выходили на Кауфингерштрассе, чтобы, отработав несколько часов до изнеможения, поздним вечером, а то и ночью голодными, осипшими, вымотанными возвратиться в «Китцингер-хоф».
С появлением «фольксвагена» отпала необходимость оставлять реквизит в кнайпе, где работала та самая кельнерша Хайди – с потрясающей попочкой и титечками, как говорил Эдик, – а следовательно, отпала необходимость платить ежедневные пять марок хозяину кнайпы. Правда, исчезла и частая возможность видеть Хайди, которой, кажется, уже был вполне достаточен словарный запас Эдика, чтобы в постели с ним обходиться без переводчика…
– Эта Хайди на тебя так дышит, так дышит, что я не могу на это без смеха смотреть! – завистливо говорил Нартай.
– А ты не смотри, – отвечал ему Эдик. – Кстати! Когда работаем на Мариенплац, когда ты ассистируешь, когда вокруг стоит толпа зрителей – чего ты ходишь с похоронной мордой? Ты можешь хоть раз улыбнуться?
– Нет, – говорил Нартай.
– Почему?!
– Я не улыбаюсь посторонним людям, – говорил Нартай. – И прекрати курить в машине. Дышать нечем! Катька, скажи ему!..
– Пусть курит. Оставь его в покое, Нартайчик, – хриплым, усталым голосом говорила Катя.
– Тебе хочется, чтобы твой ребенок родился сразу же с прокуренными легкими?! – возмущался Нартай.
– Слушай! Когда вы с Петером начинаете жрать водку – мы с Катькой тебе что-нибудь говорим? – спрашивал Эдик Нартая.
– А ты, что – не пьешь?! В сторонке стоишь?
– Я выпил рюмку-другую – и в койку. А вы со стариком, пока пузырь не прикончите, не можете оторваться друг от друга.
– Ну и что тут такого?! Я ему уважение оказываю, а он – мне…
– Черт побери! Откуда в тебе-то это чисто российско-ханыжное: «Ты меня уважаешь?..» – удивлялся Эдик.
– «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь!..» – пел в таких случаях Нартай.
– Нартайчик, солнце мое, объясни мне, дуре малограмотной, а вот, когда вы со стариком надираетесь своим «Корном», о чем вы потом полночи лялякаете? – поинтересовалась Катя.
– Как это «о чем»?.. Он – танкист, и я – танкист. Что же нам и поговорить не о чем? – пожимал плечами Нартай. – Иногда я ему рассказываю историю казахского народа…
Ждали ответа от Горбачева. Ждали ответа от Назарбаева. От министра обороны. От Прокуратуры Советского Союза.
И все письма отправляли в Союз правильно – то через русских туристов, то через деловых людей, которых сюда хлынуло видимо-невидимо. Одно время чуть ли не каждый день в аэропорт мотались.
А ответов все не было и не было…
ЧАСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
рассказанная Автором, – о том, как, к сожалению, полиция обратила излишне серьезное внимание на некоторых обитателей «Китцингер-хофа»…
– А от Джеффа не было никакого ответа… – грустно сказала мне Катя.
Мы сидели с ней у обочины китцингеровских владений, на краю большого поля, взгромоздившись на огромный силосный бурт – метров сорока в длину, десяти в ширину и не меньше двух в высоту.
От дождей бурт был укрыт широкими полотнищами толстой полиэтиленовой пленки, а чтобы ветер не разметал их в разные стороны, полотнища были придавлены отбегавшими свой срок автомобильными колесами. Их там, на этом бурте, было штук сто!
По невзыскательным советским параметрам в этих выброшенных колесах жизни было не меньше, чем на десять-пятнадцать тысяч километров. Попади они в руки нашего нищего и затравленного российского автовладельца – они бы еще года три служили ему верой и правдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Нартай расстегнул рубашку и вытащил из-под нее теплый, согретый его худеньким тельцем, большой специальный ключ от башенного люка. Ключ висел у него на шее, на тоненьком сыромятном пропотевшем ремешке.
– Я от тебя танк закрываю, думаешь? От Катьки? От Наташи с Петером?.. Я его даже от себя закрываю! А ну, не приведи Господь, кто-нибудь скоммуниздит эти документы?.. Раз мне доверено…
Тут Эдик не выдержал. Наверное, сказалось нервное напряжение последних нескольких часов и он просто устал держать себя в узде.
– Кем доверено-то?!! – в бешенстве закричал он и «фольксваген» опасно вильнул в сторону. – Подонками, которые ради своей безнаказанности предали и танк, и тебя, и твои гребанные документы?! Которые заставляли нас подыхать в Афганистане, а потом стравливали узбеков с турками-месхетинцами, киргизов еще с кем-то, таджиков друг с другом?! Которые забили лагеря, тюрьмы и психушки инакомыслящими?! Только потому, что человек думает по-своему – его за жопу и в кутузку? А может, сразу на плаху?! Кем доверено?!!
– Останови машину! – решительно потребовал Нартай. – Останови машину немедленно, гад ползучий, диссидент вшивый!.. Я кому говорю?
Эдик затормозил, съехал на обочину и обессиленно выключил зажигание. Прикрыл глаза, чтобы не видеть, как трясутся руки.
– Вылезай из-за руля к чертовой матери! – зло сказал Нартай. – Пересаживайся на мое место, истерик сраный!
Не выходя из машины, Нартай протиснулся на водительское сиденье, пододвинул его ближе к рулю. Подождал, пока Эдик обошел «фольксваген» и сел на пассажирское кресло, и только после этого завел двигатель.
Аккуратно и мягко выехал на автобан, вписался в общий поток и негромко сказал Эдику:
– Когда я говорил про страну и про то, что мне доверено, я чего имел в виду, Эдик? Я думал про людей, которые живут в этой стране… А их почти двести восемьдесят миллионов. А я – один. И у меня в руках, ети их мать, секретные военные документы. Да еще стратегические! Они, может, этим двумстам восьмидесяти миллионам такой беды наделают, что тебе твой Афган воскресной прогулкой покажется. Так что теперь я это дело сам себе доверил. Вот о чем я, Эдик. А ты мне политинформацию толкать взялся…
Эдик замолчал. Сидел, закрыв глаза, пытался унять дрожь, проглотить застрявший в горле комок.
– И еще… – ухмыльнулся Нартай. – Мне кажется, ты слишком много репетируешь и работаешь. Считай, несколько часов в день вверх ногами и вниз головой стоишь… Малость глупеешь. А может, у тебя это от курева? Ты бы поберегся, Эдик, а?
…В «Китценгер-хофе» светло-зеленый «фольксваген-пассат» был торжественно обмыт «Корном», белым итальянским вином, несколькими рюмочками яичного ликера, а также отполирован «Аугустинером-Гольд» и уже со следующего дня стал незаменимым и полноправным членом семьи всего китцингер-хофского народонаселения.
Даже старая Наташа Китцингер, известная своим упрямым баварским консерватизмом, убедившись в том, что «фольксваген» чуть ли не вдвое вместительнее ее голубого «форда», раз в неделю загружала «пассат» картонными коробками с изготовленными Петером колбасами, садилась за руль «фольксвагена» и уезжала на нем сдавать свою продукцию в магазин.
К концу месяца Наташа вооружалась очками и электронным калькулятором и по своим предварительным записям производила скрупулезнейший расчет проеханных ею километров и истраченного на эти километры бензина. Стоимость бензина она вычитала из общей суммы квартирной платы Эдика и настойчиво заставляла всех проверять ее записи.
Со второй половины дня «фольксваген-пассат» грузился Катиной гитарой, сумкой с костюмами для выступления и чудо-столиком Эдика.
Эдик садился за руль, Нартай рядом, Катя сзади, и они ехали в Мюнхен на работу. Парковались обычно в каком-нибудь переулочке рядом с Мариенплац, переодевались прямо в машине и выходили на Кауфингерштрассе, чтобы, отработав несколько часов до изнеможения, поздним вечером, а то и ночью голодными, осипшими, вымотанными возвратиться в «Китцингер-хоф».
С появлением «фольксвагена» отпала необходимость оставлять реквизит в кнайпе, где работала та самая кельнерша Хайди – с потрясающей попочкой и титечками, как говорил Эдик, – а следовательно, отпала необходимость платить ежедневные пять марок хозяину кнайпы. Правда, исчезла и частая возможность видеть Хайди, которой, кажется, уже был вполне достаточен словарный запас Эдика, чтобы в постели с ним обходиться без переводчика…
– Эта Хайди на тебя так дышит, так дышит, что я не могу на это без смеха смотреть! – завистливо говорил Нартай.
– А ты не смотри, – отвечал ему Эдик. – Кстати! Когда работаем на Мариенплац, когда ты ассистируешь, когда вокруг стоит толпа зрителей – чего ты ходишь с похоронной мордой? Ты можешь хоть раз улыбнуться?
– Нет, – говорил Нартай.
– Почему?!
– Я не улыбаюсь посторонним людям, – говорил Нартай. – И прекрати курить в машине. Дышать нечем! Катька, скажи ему!..
– Пусть курит. Оставь его в покое, Нартайчик, – хриплым, усталым голосом говорила Катя.
– Тебе хочется, чтобы твой ребенок родился сразу же с прокуренными легкими?! – возмущался Нартай.
– Слушай! Когда вы с Петером начинаете жрать водку – мы с Катькой тебе что-нибудь говорим? – спрашивал Эдик Нартая.
– А ты, что – не пьешь?! В сторонке стоишь?
– Я выпил рюмку-другую – и в койку. А вы со стариком, пока пузырь не прикончите, не можете оторваться друг от друга.
– Ну и что тут такого?! Я ему уважение оказываю, а он – мне…
– Черт побери! Откуда в тебе-то это чисто российско-ханыжное: «Ты меня уважаешь?..» – удивлялся Эдик.
– «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь!..» – пел в таких случаях Нартай.
– Нартайчик, солнце мое, объясни мне, дуре малограмотной, а вот, когда вы со стариком надираетесь своим «Корном», о чем вы потом полночи лялякаете? – поинтересовалась Катя.
– Как это «о чем»?.. Он – танкист, и я – танкист. Что же нам и поговорить не о чем? – пожимал плечами Нартай. – Иногда я ему рассказываю историю казахского народа…
Ждали ответа от Горбачева. Ждали ответа от Назарбаева. От министра обороны. От Прокуратуры Советского Союза.
И все письма отправляли в Союз правильно – то через русских туристов, то через деловых людей, которых сюда хлынуло видимо-невидимо. Одно время чуть ли не каждый день в аэропорт мотались.
А ответов все не было и не было…
ЧАСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
рассказанная Автором, – о том, как, к сожалению, полиция обратила излишне серьезное внимание на некоторых обитателей «Китцингер-хофа»…
– А от Джеффа не было никакого ответа… – грустно сказала мне Катя.
Мы сидели с ней у обочины китцингеровских владений, на краю большого поля, взгромоздившись на огромный силосный бурт – метров сорока в длину, десяти в ширину и не меньше двух в высоту.
От дождей бурт был укрыт широкими полотнищами толстой полиэтиленовой пленки, а чтобы ветер не разметал их в разные стороны, полотнища были придавлены отбегавшими свой срок автомобильными колесами. Их там, на этом бурте, было штук сто!
По невзыскательным советским параметрам в этих выброшенных колесах жизни было не меньше, чем на десять-пятнадцать тысяч километров. Попади они в руки нашего нищего и затравленного российского автовладельца – они бы еще года три служили ему верой и правдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82