Да и мыслимо ли по любому поводу срываться с места, менять документы, облик и работу.
На одном из допросов Кенет спросил, почему в ту памятную ночь Эйхман назвался Отто Хенингером?
– Так меня звали более четырех лет, – ответил Эйхман.
– Где же?
– В Германии, в Кельнбахе. До переезда в Аргентину я работал там в лесах.
– Как вы попали туда?
– Сразу после американского лагеря для военнопленных в Обердахштеттене.
– Американцы освободили вас?
– Нет, я сбежал.
– Они знали, кто вы?
– Нет.
– В лагере вы тоже выдавали себя за Отто Хенингера?
– Нет, там я был Отто Экманом.
– Странный выбор, ведь Экман похоже на Эйхман.
– Да, я намеренно выбрал это имя. Боялся, что меня могут узнать старые знакомые, и если они обратятся ко мне: «Эйхман», то для американцев это прозвучит, как «Экман».
– А что вы рассказали американцам о вашей службе в дни войны?
– Я сказал, что служил лейтенантом в двадцать второй кавалерийской дивизии СС.
– Вас, офицера СС, не допрашивали о прошлом?
– Я говорил, что служил в боевых войсках СС. Американцев же интересовали бывшие гестаповцы.
– Тогда зачем же вы признались, что работали в СС?
– Из-за татуировки под мышкой.
– Когда вы ее уничтожили?
– Я пытался избавиться от нее перед тем, как сбежать из лагеря. Остальные пленные помогали мне, но нам не удалось уничтожить татуировку полностью.
– Сколько времени вы находились в лагере?
– Около шести месяцев.
– Там еще были люди из вашего отдела?
– Да, мой адьютант Айниш.
– Вас взяли в плен вместе?
– Да.
– Где?
– Неподалеку от Ульма.
– И сразу отправили в Обердахштеттен?
– Нет, сначала мы попали в другой лагерь, но только на несколько недель. Там было плохо.
– Как зто понимать? Плохие условия? Теснота?
– Нет. Но американцы начали осматривать пленных – искали офицеров с татуировками.
– Но вы же признались, что вы офицер СС?
– В том лагере я выдавал себя за рядового из авиации.
– Под именем Экман?
– Нет, Адольф Карл Барт.
– Когда это было?
– В мае 1945-го.
– Чем вы занимались до плена?
– Тогда уже ничем. Перед самым концом войны я отвез жену и сына в Австрию, а сам вернулся туда, где находился Кальтенбруннер, глава управления государственной безопасности рейха. Это были дни полной анархии: никто не знал, что делать. Мы с адьютантом Яйнишем пошли в путь и скоро нас задержали американские солдаты.
– А когда вас задержали во второй раз?
– В конце июля или начале августа 1945 года.
– Тогда-то вы и назвали себя офицером СС Отто Экманом?
– Да.
– Почему вы решили бежать из Обердахштеттена?
– Из-за процессов в Нюрнберге: мое имя там звучало много раз, и я боялся, что американцы опознают меня. Окончательное решение я принял после показаний Дитера Вислицени, наговорившего обо мне черт знает что.
– Как вы убежали?
– Я попросил разрешения бежать у старшего пленного – подполковника Офенбаха. Он собрал офицерский совет, и мой побег одобрили. И помогали, разумеется: дали мне документы на имя Отто Хенингера. Один офицер написал рекомендательное письмо к своему брату в Каульбахе и просил устроить меня на работу в лес. В первых числах марта 1946 года я уже был в Целле и оставался там больше четырех лет.
– А потом?
– Все эти годы я не видел свою семью. Я хотел повидать жену, но надо было выждать, пока улягутся страсти и обо мне забудут. Я нашел организацию, которая помогала выехать из Германии. Она позаботилась о моей переправке в Италию. Францисканский монах достал мне паспорт беженца на имя Рикардо Клемента и аргентинскую визу. В середине 1950 года я приехал в Буэнос-Айрес.
– А когда к вам присоединились жена и дети?
– Примерно два года спустя.
25. Душевное смятение
Будничный режим, бездействие, последовавшие за бурными и насыщенными днями, наконец, необходимость вести себя корректно к Эйхману, вопреки обуревавшим чувствам, утомляли людей на вилле «Тира». Им приходилось ежеминутно принуждать себя сдерживаться, чтобы по мере возможности хорошо обслуживать пленного. Каково же им приходилось! Самим брить, умывать Эйхмана, присутствовать при его оправке. Требовались невероятные усилия, чтобы сдерживать омерзение, тошноту, ненависть.
Это был самый тяжелый этап операции. Ведь содержали Эйхмана и жили с ним под одной крышей сыновья и дети убитых им евреев, братья младенцев, пристреленных по его приказу, закопанных живьем, растоптанных сапогами.
Мы решили поочередно давать сотрудникам увольнения. Эли первым отправился в город развеяться. Он получил подробные инструкции, как вести себя, а чтобы не запутаться в насыщенных меню богатой американской кухни, ему посоветовали заказывать «бэби-стейк». Эли вернулся поздним вечером в подавленном настроении: наши указания настолько ограничили его передвижения, что если бы не приказ не переступать порога «Тиры» днем, он вернулся бы еще до обеда. Что же до прославленной «отбивной для младенцев», сказал Эли, то это кусок мяса, величиной с новорожденного – никто из жителей Израиля не справился бы с такой порцией даже за неделю.
Охрана Эйхмана долгие часы проводила за шахматами. Тот, кто знал английский язык, мог читать книги. Остальные слушали музыку по радио, словом, убивали время, кто как мог. Бывали дни, когда на «Тире» съедали невероятное количество яблок, потому что Эли и Зеев устраивали соревнование – кто съест больше.
В сумерках 15 мая я навестил «Тиру». Снаружи дом ничем не отличался от остальных, ничто не выдавало драму, которая разыгрывалась внутри.
Парни обрадовались моему приезду, да и я многих не видел со дня захвата. Наконец я поздравил всех с удачей.
Я пошел посмотреть на Эйхмана. К моему удивлению, он не вызвал у меня тех чувств, о которых твердили наши оперативники. «Да он выглядит как нормальный человек», – подумал я. Правда, я не знаю, как должен выглядеть убийца миллионов. Если бы он попался мне на улице, я не обратил бы на него внимания. Что же превращает обычного человека в чудовище? Неужто так и нет никакого внешнего признака, который отличал бы палача от нормальных людей?
Прежде чем зайти в комнату, я выслушал подробный отчет Кенета о последних допросах Эйхмана. В последнее время Эйхман стал выражать сожаление по поводу того, что было сделано с евреями во время войны. Себя он считает винтиком в огромной машине нацистского режима, винтиком, бессильным изменить что-либо в принятых решениях. Но сейчас он понимает, что против еврейского народа совершено тяжкое преступление, и он готов сделать все, чтобы это никогда не повторилось, – рассказать всему миру о злодеяниях в дни войны, дабы предостеречь человечество.
Через Кенета я предложил Эйхману письменно подтвердить согласие на переправку в Израиль и участие в процессе. Конечно, такой документ не будет иметь какого-либо юридического значения, если возникнет вопрос, вправе ли Израиль предавать суду того, кто был доставлен в страну столь необычным способом. Этот документ имел значение только с моральной точки зрения.
Эйхман согласился предстать перед судом и держать ответ за участие в преступлениях нацизма, но требовал, чтобы его судили в Германии, в стране его подданства. Когда ему объяснили, что это исключено, он попросил устроить суд на Родине – в Австрии. Но и этот вариант не подлежал обсуждению. Только Израиль, где живет большинство уцелевших узников концлагерей – свидетелей по его делу – может вынести приговор Эйхману.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
На одном из допросов Кенет спросил, почему в ту памятную ночь Эйхман назвался Отто Хенингером?
– Так меня звали более четырех лет, – ответил Эйхман.
– Где же?
– В Германии, в Кельнбахе. До переезда в Аргентину я работал там в лесах.
– Как вы попали туда?
– Сразу после американского лагеря для военнопленных в Обердахштеттене.
– Американцы освободили вас?
– Нет, я сбежал.
– Они знали, кто вы?
– Нет.
– В лагере вы тоже выдавали себя за Отто Хенингера?
– Нет, там я был Отто Экманом.
– Странный выбор, ведь Экман похоже на Эйхман.
– Да, я намеренно выбрал это имя. Боялся, что меня могут узнать старые знакомые, и если они обратятся ко мне: «Эйхман», то для американцев это прозвучит, как «Экман».
– А что вы рассказали американцам о вашей службе в дни войны?
– Я сказал, что служил лейтенантом в двадцать второй кавалерийской дивизии СС.
– Вас, офицера СС, не допрашивали о прошлом?
– Я говорил, что служил в боевых войсках СС. Американцев же интересовали бывшие гестаповцы.
– Тогда зачем же вы признались, что работали в СС?
– Из-за татуировки под мышкой.
– Когда вы ее уничтожили?
– Я пытался избавиться от нее перед тем, как сбежать из лагеря. Остальные пленные помогали мне, но нам не удалось уничтожить татуировку полностью.
– Сколько времени вы находились в лагере?
– Около шести месяцев.
– Там еще были люди из вашего отдела?
– Да, мой адьютант Айниш.
– Вас взяли в плен вместе?
– Да.
– Где?
– Неподалеку от Ульма.
– И сразу отправили в Обердахштеттен?
– Нет, сначала мы попали в другой лагерь, но только на несколько недель. Там было плохо.
– Как зто понимать? Плохие условия? Теснота?
– Нет. Но американцы начали осматривать пленных – искали офицеров с татуировками.
– Но вы же признались, что вы офицер СС?
– В том лагере я выдавал себя за рядового из авиации.
– Под именем Экман?
– Нет, Адольф Карл Барт.
– Когда это было?
– В мае 1945-го.
– Чем вы занимались до плена?
– Тогда уже ничем. Перед самым концом войны я отвез жену и сына в Австрию, а сам вернулся туда, где находился Кальтенбруннер, глава управления государственной безопасности рейха. Это были дни полной анархии: никто не знал, что делать. Мы с адьютантом Яйнишем пошли в путь и скоро нас задержали американские солдаты.
– А когда вас задержали во второй раз?
– В конце июля или начале августа 1945 года.
– Тогда-то вы и назвали себя офицером СС Отто Экманом?
– Да.
– Почему вы решили бежать из Обердахштеттена?
– Из-за процессов в Нюрнберге: мое имя там звучало много раз, и я боялся, что американцы опознают меня. Окончательное решение я принял после показаний Дитера Вислицени, наговорившего обо мне черт знает что.
– Как вы убежали?
– Я попросил разрешения бежать у старшего пленного – подполковника Офенбаха. Он собрал офицерский совет, и мой побег одобрили. И помогали, разумеется: дали мне документы на имя Отто Хенингера. Один офицер написал рекомендательное письмо к своему брату в Каульбахе и просил устроить меня на работу в лес. В первых числах марта 1946 года я уже был в Целле и оставался там больше четырех лет.
– А потом?
– Все эти годы я не видел свою семью. Я хотел повидать жену, но надо было выждать, пока улягутся страсти и обо мне забудут. Я нашел организацию, которая помогала выехать из Германии. Она позаботилась о моей переправке в Италию. Францисканский монах достал мне паспорт беженца на имя Рикардо Клемента и аргентинскую визу. В середине 1950 года я приехал в Буэнос-Айрес.
– А когда к вам присоединились жена и дети?
– Примерно два года спустя.
25. Душевное смятение
Будничный режим, бездействие, последовавшие за бурными и насыщенными днями, наконец, необходимость вести себя корректно к Эйхману, вопреки обуревавшим чувствам, утомляли людей на вилле «Тира». Им приходилось ежеминутно принуждать себя сдерживаться, чтобы по мере возможности хорошо обслуживать пленного. Каково же им приходилось! Самим брить, умывать Эйхмана, присутствовать при его оправке. Требовались невероятные усилия, чтобы сдерживать омерзение, тошноту, ненависть.
Это был самый тяжелый этап операции. Ведь содержали Эйхмана и жили с ним под одной крышей сыновья и дети убитых им евреев, братья младенцев, пристреленных по его приказу, закопанных живьем, растоптанных сапогами.
Мы решили поочередно давать сотрудникам увольнения. Эли первым отправился в город развеяться. Он получил подробные инструкции, как вести себя, а чтобы не запутаться в насыщенных меню богатой американской кухни, ему посоветовали заказывать «бэби-стейк». Эли вернулся поздним вечером в подавленном настроении: наши указания настолько ограничили его передвижения, что если бы не приказ не переступать порога «Тиры» днем, он вернулся бы еще до обеда. Что же до прославленной «отбивной для младенцев», сказал Эли, то это кусок мяса, величиной с новорожденного – никто из жителей Израиля не справился бы с такой порцией даже за неделю.
Охрана Эйхмана долгие часы проводила за шахматами. Тот, кто знал английский язык, мог читать книги. Остальные слушали музыку по радио, словом, убивали время, кто как мог. Бывали дни, когда на «Тире» съедали невероятное количество яблок, потому что Эли и Зеев устраивали соревнование – кто съест больше.
В сумерках 15 мая я навестил «Тиру». Снаружи дом ничем не отличался от остальных, ничто не выдавало драму, которая разыгрывалась внутри.
Парни обрадовались моему приезду, да и я многих не видел со дня захвата. Наконец я поздравил всех с удачей.
Я пошел посмотреть на Эйхмана. К моему удивлению, он не вызвал у меня тех чувств, о которых твердили наши оперативники. «Да он выглядит как нормальный человек», – подумал я. Правда, я не знаю, как должен выглядеть убийца миллионов. Если бы он попался мне на улице, я не обратил бы на него внимания. Что же превращает обычного человека в чудовище? Неужто так и нет никакого внешнего признака, который отличал бы палача от нормальных людей?
Прежде чем зайти в комнату, я выслушал подробный отчет Кенета о последних допросах Эйхмана. В последнее время Эйхман стал выражать сожаление по поводу того, что было сделано с евреями во время войны. Себя он считает винтиком в огромной машине нацистского режима, винтиком, бессильным изменить что-либо в принятых решениях. Но сейчас он понимает, что против еврейского народа совершено тяжкое преступление, и он готов сделать все, чтобы это никогда не повторилось, – рассказать всему миру о злодеяниях в дни войны, дабы предостеречь человечество.
Через Кенета я предложил Эйхману письменно подтвердить согласие на переправку в Израиль и участие в процессе. Конечно, такой документ не будет иметь какого-либо юридического значения, если возникнет вопрос, вправе ли Израиль предавать суду того, кто был доставлен в страну столь необычным способом. Этот документ имел значение только с моральной точки зрения.
Эйхман согласился предстать перед судом и держать ответ за участие в преступлениях нацизма, но требовал, чтобы его судили в Германии, в стране его подданства. Когда ему объяснили, что это исключено, он попросил устроить суд на Родине – в Австрии. Но и этот вариант не подлежал обсуждению. Только Израиль, где живет большинство уцелевших узников концлагерей – свидетелей по его делу – может вынести приговор Эйхману.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62