И получилось следующее: «Здесь пребывают преступники, последователи Гайнана».
Карахмет ломает ворота и входит во дворец. В первой комнате он натыкается на ясноликую жену Кисекбаша, во второй – пятьсот мусульман со связанными руками и ногами, то есть мюридов ишана. Входит в следующую: там спит сам див.
Вон башка, что купол, велика, грузна,
Феска на макушке дьявольской видна,
А с губы усищи виснут, как жгуты.
Длинны и противны, словно крыс хвосты.
Портрет Гайнана Ваисова и в этих строках нарисован довольно точно.
Карахмет расталкивает дива. Тот просыпается и начинает плевать огнем.
– По какому праву входишь, не спросись,
Сон мой нарушаешь сладкий, не стыдясь?
– Здесь мой суд и право, – заявляю я. –
Здесь моя держава, – заявляю я.
В словах дива содержится недвусмысленный намек на бредовые планы руководителей секты.
Поэт не рассказывает, как происходила схватка дива с Карахметом, а возвращает нас на Сенной базар. Сеннобазарцы мрачны и подавлены, мусульмане в печали. Вот уже целый месяц нет вестей от Карахмета. И вдруг:
Будто загремела тысяча громов,
Расколовши землю до ее основ;
Будто львы пустыни появились тут,
Будто, сбившись в кучу, все ослы ревут.
Поднялась песчаная буря, померк день. Наконец из пыли, поднятой бесноватым дивом, показался трамвай. Через три дня он подъезжает к базару. Из вагона, гордо подняв голову, выходит Карахмет. Затем появляются мальчик – сын Кисекбаша и его жена в чапане. Народ ликует. Приходит духовник Камчылы-ишан и совершает молитвенный обряд перед отрубленной головой. Кисекбаш превращается в юношу. Див же, обернувшись пламенем, укрывается в Новотатарской слободе.
А за то, что веру поддержал батыр
И за веру храбро воевал батыр,
Парню золотые поднесли часы.
Только без цепочки полной нет красы.
Так кончается эта поэма, ставшая классическим образцом сатиры в татарской поэзии. Тукай написал ее за пять дней. И радовался и гордился этим.
В стихотворении «Добавление к Кисекбашу», напечатанном в газете «Эль-ислах» 5 ноября 1908 года, он писал, что когда закончил поэму, то ходил, «выпятив грудь, как командир перед стройными рядами своих войск».
Летом при газете «Эль-ислах» был организован «Литературный кружок», где раз в неделю читали и обсуждали новые произведения. В начале октября сюда принес свою поэму и Тукай. Шараф, присутствовавший на чтении, пишет: «Слушатели не раз прерывали Тукая аплодисментами – творческая фантазия поэта вызвала всеобщий восторг. Я не припомню ни одного произведения, которое могло бы произвести такое же сильное впечатление, как „Новый Кисекбаш, или Сенной базар“.
Очевидно, на этом же заседании решили провести литературно-музыкальный вечер в пользу газеты «Эль-ислах». И чтобы сделать сбор, уговорили Тукая прочесть на нем новую поэму.
Вечер состоялся 14 октября в зале Купеческого собрания, где ныне помещается казанский ТЮЗ.
Перед началом Тукай казался встревоженным, взволнованным. Он подошел к одному из товарищей, наблюдавших за порядком, и спросил: «Посмотри-ка, Карахмет не пришел?» Заметив недоумение на лице товарища, он пояснил с усмешкой: «Ты что, не видел, какие у него кулачищи?»
Для Габдуллы, который тяжело переносил любой пренебрежительный взгляд, даже намек на жалость, сама мысль, что на него могут поднять руку, была оскорбительна. А фантазия работала быстро. Как бы там ни было, Тукай выступил.
Успех был грандиозным. Чтение то и дело прерывалось смехом. Амирхан писал своему другу: «Публика от смеха надорвала животы, а Тукаева непрерывно награждали аплодисментами».
Тукай писал «Кисекбаш» для журнала «Яшен», но товарищи убедили его, что выпускать поэму по частям – только портить впечатление. Ее надо издать отдельной книгой. Тукай согласился и отдал поэму Гильметдину Шарафу.
Ловкий и энергичный Гильметдин выпустил ее пятитысячным тиражом через неделю. Весь огромный по тем временам тираж разошелся в течение месяца. Шараф пишет, что из двадцати изданных им до 1914 года книг ни одна не имела такого успеха.
,Единодушна была и вся прогрессивная критика. Фатых Амирхан, одним из первых откликнувшийся на поэму, писал: «Познакомившись с последним произведением Г. Тукаева и его юмористическими стихотворениями в журнале „Яшен“, мне хочется сказать ему, что отныне он стал крупнейшим мастером юмора во всем татарском мире».
Глава пятая
Звуки печального саза
1
В стихах 1909–1910 годов Тукай пишет о боли своей израненной души.
Что свершил на этом свете? Право, не на что взглянуть!
Только ясно мне, что где-то мимо – настоящий путь.
В песне есть ли толк народу, не пойму я никогда.
Кто? Шайтан иль ангел света с песнями идет сюда?
Как бы тяжко ни приходилось Тукаю, никогда прежде его не посещали сомнения в полезности дела, которое он делает. Но наступила эпоха столыпинской реакции – освободительное движение было разгромлено, страна залита кровью, воцарились гнетущая тишина и молчание. Казалось, этому не будет конца.
Духота какая! Нечем мне дышать.
Что мне дальше делать, надобно решать.
Если хватит силы, – мрак тюрьмы покинь,
А не хватит силы, – сдайся, сдохни, сгинь!
Единственным, что связывало его с жизнью, оставалось творчество.
Когда за горем – горе у дверей
И ясный день ненастной тьмы темней;
Когда сквозь слезы белый свет не мил,
Когда не станет сил в душе моей, –
Тогда я в книгу устремляю взгляд,
Нетленные страницы шелестят.
Чрезвычайно мрачным стихотворением «Татарскому писателю» открывает Тукай и 1910 год. Весною, когда просыпается природа, он пишет стихотворение «Отчаяние».
На мир, испорченный вконец, о солнце, больше не свети!
Стань кругом черным, закатись, не сей живую благодать!
И наконец, глухой осенью 1910 года из-под его пера выходит «Разбитая надежда». Имея в виду это стихотворение, Максим Горький в письме к Сергееву-Ценскому писал: «Вы жалуетесь, что проповедники хватают за горло художников. Это ведь всегда было. Мир не для художников, – им всегда было тесно и неловко в нем, – тем почтенней и героичней их роль. Очень хорошо сказал один казанский татарин-поэт, умирая от голода и чахотки: „Из железной клетки мира улетает, улетает – юная душа моя“… В повторении „улетает“ я слышу радость. Но лично я, разумеется, предпочитаю радость жить: страшно интересно это – жить». В этих словах содержится точная оценка и душевного состояния Тукая, и причин, его вызывавших.
Читая эти стихи, можно предположить, что целых два года Тукай предавался лишь отчаянию и думам о смерти. Так, конечно, не бывает. Сам Тукай говорил: «Див и тот не выдержал, если бы постоянно был объят пламенем горя».
За 1909–1910 годы поэт написал около ста стихотворений, две стихотворные сказки, автобиографический очерк «Что я помню о себе», статью о татарском народном творчестве, около тридцати фельетонов и рецензий, выпустил в свет двенадцать книжек. Само обилие бед, сыпавшихся на него одна за другой, не позволяло, замкнуться в отчаянии, он вынужден был им противостоять.
Над своей смеюсь печалью и смеяться буду впредь, –
Слезы высохли от горя, и не в силах я скорбеть.
Как смертельно уставшему человеку твердый камень кажется мягче пуховой подушки, а голодному – корка черствого хлеба вкуснее райских яств, так маленькие радости могли вдохновить Тукая на создание пронизанного светлой надеждой стихотворения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Карахмет ломает ворота и входит во дворец. В первой комнате он натыкается на ясноликую жену Кисекбаша, во второй – пятьсот мусульман со связанными руками и ногами, то есть мюридов ишана. Входит в следующую: там спит сам див.
Вон башка, что купол, велика, грузна,
Феска на макушке дьявольской видна,
А с губы усищи виснут, как жгуты.
Длинны и противны, словно крыс хвосты.
Портрет Гайнана Ваисова и в этих строках нарисован довольно точно.
Карахмет расталкивает дива. Тот просыпается и начинает плевать огнем.
– По какому праву входишь, не спросись,
Сон мой нарушаешь сладкий, не стыдясь?
– Здесь мой суд и право, – заявляю я. –
Здесь моя держава, – заявляю я.
В словах дива содержится недвусмысленный намек на бредовые планы руководителей секты.
Поэт не рассказывает, как происходила схватка дива с Карахметом, а возвращает нас на Сенной базар. Сеннобазарцы мрачны и подавлены, мусульмане в печали. Вот уже целый месяц нет вестей от Карахмета. И вдруг:
Будто загремела тысяча громов,
Расколовши землю до ее основ;
Будто львы пустыни появились тут,
Будто, сбившись в кучу, все ослы ревут.
Поднялась песчаная буря, померк день. Наконец из пыли, поднятой бесноватым дивом, показался трамвай. Через три дня он подъезжает к базару. Из вагона, гордо подняв голову, выходит Карахмет. Затем появляются мальчик – сын Кисекбаша и его жена в чапане. Народ ликует. Приходит духовник Камчылы-ишан и совершает молитвенный обряд перед отрубленной головой. Кисекбаш превращается в юношу. Див же, обернувшись пламенем, укрывается в Новотатарской слободе.
А за то, что веру поддержал батыр
И за веру храбро воевал батыр,
Парню золотые поднесли часы.
Только без цепочки полной нет красы.
Так кончается эта поэма, ставшая классическим образцом сатиры в татарской поэзии. Тукай написал ее за пять дней. И радовался и гордился этим.
В стихотворении «Добавление к Кисекбашу», напечатанном в газете «Эль-ислах» 5 ноября 1908 года, он писал, что когда закончил поэму, то ходил, «выпятив грудь, как командир перед стройными рядами своих войск».
Летом при газете «Эль-ислах» был организован «Литературный кружок», где раз в неделю читали и обсуждали новые произведения. В начале октября сюда принес свою поэму и Тукай. Шараф, присутствовавший на чтении, пишет: «Слушатели не раз прерывали Тукая аплодисментами – творческая фантазия поэта вызвала всеобщий восторг. Я не припомню ни одного произведения, которое могло бы произвести такое же сильное впечатление, как „Новый Кисекбаш, или Сенной базар“.
Очевидно, на этом же заседании решили провести литературно-музыкальный вечер в пользу газеты «Эль-ислах». И чтобы сделать сбор, уговорили Тукая прочесть на нем новую поэму.
Вечер состоялся 14 октября в зале Купеческого собрания, где ныне помещается казанский ТЮЗ.
Перед началом Тукай казался встревоженным, взволнованным. Он подошел к одному из товарищей, наблюдавших за порядком, и спросил: «Посмотри-ка, Карахмет не пришел?» Заметив недоумение на лице товарища, он пояснил с усмешкой: «Ты что, не видел, какие у него кулачищи?»
Для Габдуллы, который тяжело переносил любой пренебрежительный взгляд, даже намек на жалость, сама мысль, что на него могут поднять руку, была оскорбительна. А фантазия работала быстро. Как бы там ни было, Тукай выступил.
Успех был грандиозным. Чтение то и дело прерывалось смехом. Амирхан писал своему другу: «Публика от смеха надорвала животы, а Тукаева непрерывно награждали аплодисментами».
Тукай писал «Кисекбаш» для журнала «Яшен», но товарищи убедили его, что выпускать поэму по частям – только портить впечатление. Ее надо издать отдельной книгой. Тукай согласился и отдал поэму Гильметдину Шарафу.
Ловкий и энергичный Гильметдин выпустил ее пятитысячным тиражом через неделю. Весь огромный по тем временам тираж разошелся в течение месяца. Шараф пишет, что из двадцати изданных им до 1914 года книг ни одна не имела такого успеха.
,Единодушна была и вся прогрессивная критика. Фатых Амирхан, одним из первых откликнувшийся на поэму, писал: «Познакомившись с последним произведением Г. Тукаева и его юмористическими стихотворениями в журнале „Яшен“, мне хочется сказать ему, что отныне он стал крупнейшим мастером юмора во всем татарском мире».
Глава пятая
Звуки печального саза
1
В стихах 1909–1910 годов Тукай пишет о боли своей израненной души.
Что свершил на этом свете? Право, не на что взглянуть!
Только ясно мне, что где-то мимо – настоящий путь.
В песне есть ли толк народу, не пойму я никогда.
Кто? Шайтан иль ангел света с песнями идет сюда?
Как бы тяжко ни приходилось Тукаю, никогда прежде его не посещали сомнения в полезности дела, которое он делает. Но наступила эпоха столыпинской реакции – освободительное движение было разгромлено, страна залита кровью, воцарились гнетущая тишина и молчание. Казалось, этому не будет конца.
Духота какая! Нечем мне дышать.
Что мне дальше делать, надобно решать.
Если хватит силы, – мрак тюрьмы покинь,
А не хватит силы, – сдайся, сдохни, сгинь!
Единственным, что связывало его с жизнью, оставалось творчество.
Когда за горем – горе у дверей
И ясный день ненастной тьмы темней;
Когда сквозь слезы белый свет не мил,
Когда не станет сил в душе моей, –
Тогда я в книгу устремляю взгляд,
Нетленные страницы шелестят.
Чрезвычайно мрачным стихотворением «Татарскому писателю» открывает Тукай и 1910 год. Весною, когда просыпается природа, он пишет стихотворение «Отчаяние».
На мир, испорченный вконец, о солнце, больше не свети!
Стань кругом черным, закатись, не сей живую благодать!
И наконец, глухой осенью 1910 года из-под его пера выходит «Разбитая надежда». Имея в виду это стихотворение, Максим Горький в письме к Сергееву-Ценскому писал: «Вы жалуетесь, что проповедники хватают за горло художников. Это ведь всегда было. Мир не для художников, – им всегда было тесно и неловко в нем, – тем почтенней и героичней их роль. Очень хорошо сказал один казанский татарин-поэт, умирая от голода и чахотки: „Из железной клетки мира улетает, улетает – юная душа моя“… В повторении „улетает“ я слышу радость. Но лично я, разумеется, предпочитаю радость жить: страшно интересно это – жить». В этих словах содержится точная оценка и душевного состояния Тукая, и причин, его вызывавших.
Читая эти стихи, можно предположить, что целых два года Тукай предавался лишь отчаянию и думам о смерти. Так, конечно, не бывает. Сам Тукай говорил: «Див и тот не выдержал, если бы постоянно был объят пламенем горя».
За 1909–1910 годы поэт написал около ста стихотворений, две стихотворные сказки, автобиографический очерк «Что я помню о себе», статью о татарском народном творчестве, около тридцати фельетонов и рецензий, выпустил в свет двенадцать книжек. Само обилие бед, сыпавшихся на него одна за другой, не позволяло, замкнуться в отчаянии, он вынужден был им противостоять.
Над своей смеюсь печалью и смеяться буду впредь, –
Слезы высохли от горя, и не в силах я скорбеть.
Как смертельно уставшему человеку твердый камень кажется мягче пуховой подушки, а голодному – корка черствого хлеба вкуснее райских яств, так маленькие радости могли вдохновить Тукая на создание пронизанного светлой надеждой стихотворения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64