Она дико вздрогнула, ударилась головой о ствол и пришла в себя. Громко жужжали и стрекотали насекомые, а над склоном холма взвивался безумный красный
свет. Он взмывал вверх, ширился над горизонтом и падал обратно, туда, где пылал огонь. Софи, дрожа от страсти мнимого убийства, начала спускаться по древесному туннелю обратно к старой барже. У нее подгибались колени. Она подошла к деревенскому мосту над каналом — и тут же подъехала с выключенными фарами машина, покачиваясь на неровной дороге. Софи не могла бежать навстречу, просто ждала. Машина остановилась, сдала назад, развернулась, готовая умчаться прочь. Тогда Софи подошла к ней, хихикая и шатаясь, чтобы предупредить Джерри о стариках в конюшне и о том, что придется воспользоваться баржей, но на водительском месте сидел Билл.
— Билл? Где он? Где мальчишка?
— Нет мальчишки! Я его сцапал, но какой-то горящий козел выскочил на меня, и… Софи, все пропало. Надо сматываться!
Она стояла, уставившись в его лицо, мертвенно-белое с одной стороны и пылающее с другой, той, где в небе повисло огненное облако.
— Мисс! Софи! Поехали отсюда на хер! У нас мало времени…
— А Джерри?!
— Он в порядке… Они взяли твоего приятеля в заложники… Ну поехали же!..
— Они?
Я поняла сразу же, как только он увидел ее без парика. Что-то говорило мне, но я отказывалась верить. Предательство. Думают, что удачно обменялись.
Вспыхнувшая в ней злоба захлестнула и триумф, и ярость, взвинтила ее до криков — в его, в их адрес, — до проклятий и плевков; а потом она упала на четвереньки и снова и снова кричала в траву, где не было мальчика, только Софи, всеми использованная и одураченная.
— Софи!
— Убирайся, тупая тварь! О черт, черт!
— В последний раз…
— Отваливай!
И когда она, наконец, перестала кричать и начала соображать, что разодрала себе щеки, что у нее в руках зажаты пучки волос и что больше ничего нет — ни его, ни их, ни ее, только темная ночь с угасающим пожаром за гребнем холмов, по ее щекам, смывая кровь, хлынули слезы.
Вскоре она поднялась на колени и заговорила, словно он был рядом.
— Понимаешь, ничего из этого не выйдет ! Все эти годы никто… Ты думаешь, она чудесная, да? Все мужчины так думают поначалу. Но в ней ничего нет, Джерри, совсем ничего. Чуть-чуть мяса и костей, и больше ничего, не с кем встречаться, не с кем идти, не с кем быть, не с кем делиться. Одни идеи. Призраки. Идеи и пустота — идеальная террористка.
Софи тяжело поднялась и взглянула на старую баржу, где не было мальчика, не было тела. Повесив на плечо сумку, она подумала, не сильно ли изувечила себе лицо, отвернулась от судна и от пожара и побрела вдоль канала туда, где сейчас не было ничего зримого, кроме тьмы.
— Я все расскажу. Меня использовали. У них против меня ничего нет. Отвяжу веревки от стула. Он сказал, что мы отправляемся на пикник, ваша честь. Я была такой дурой, ваша честь, мне так жаль, не могу сдержать слез. Я думаю, мой жених тоже в этом замешан, ваша честь, он дружил с, с… Я уверена, мой папа тут ни при чем, ваша честь. Он хотел выселить нас из конюшен, ваша честь, сказал, что они нужны ему для чего-то другого. Нет, ваша честь, это было после того, как он ездил на шахматную конференцию в Россию. Нет, ваша честь, никогда не говорил.
ГЛАВА 16
Когда Сима выпустили из здания через заднюю дверь, он сразу же нацепил темные очки — жест ставший настолько привычным, что, казалось, он являлся непременной частью его механического существования. За несколько недель следствия он купил уже три пары очков. Его походка тоже превратилась в механическую, церемонную поступь. Он уже знал, какой фатальной — едва ли не в буквальном смысле — может оказаться торопливость. Спешка привлекала к нему внимание и вызывала восклицания вроде: «Вот один из них!», или «Это тот тип, который сегодня давал показания!», или даже — «Это Гудчайлд!» Его фамилию, похоже, выкрикивали с особенным удовольствием.
Он величаво прошествовал по проулку, выходящему на Флит-стрит, миновав тем самым очередь из тех, кто еще не сумел попасть внутрь. Проходивший мимо полицейский присмотрелся к нему, и Симу даже в полумраке темных очков показалось, что тот глядит на него с усмешкой и презрением.
Выпить бы чашку чаю.
Можно ли надеяться, что чем дальше ты уходишь от места следствия, тем меньше шансов быть узнанным? Ничего подобного! Телевидение стерло эту разницу. «Вон тот тип, который давал показания!» Спасения нет. Настоящая травля, настоящее общественное презрение — удел не тех, кто оказался хорошим или плохим; даже у последних из последних остается какое-то достоинство; но оказаться дураком, притом признать это публично…
В конце концов, когда нас отпустят, мы будем реабилитированы. До тех пор мы стоим у позорного столба. А потом?
Женщина в автобусе — «Вот один из них! Вы ведь тот тип из конюшен?» И плевок, неумелый, плохо нацеленный, повисший на рукаве его пальто… Мы же ничего не делали! Это было вроде молитвы!
Магазин, вокруг которого собралась толпа. Как обычно, влекомый помимо своей воли к этому расширению пространства и времени, Сим остановился и пристроился сзади. Изворачиваясь так и сяк, он урывками ухитрялся видеть витрину, где по крайней мере пятнадцать телевизоров показывали одну и ту же картинку; потом увидел экран поменьше, в верхнем углу, и перестал вертеться.
Шла дневная сводка новостей. Нижнюю треть разделенного на части экрана занимали судья Мэллори и два его помощника, над ними — дымящаяся школа: кадры, ставшие знаменитыми. Хотя Сим ни разу не видел школу в те дни, когда она стояла целая и величественная, он тем не менее сумел распознать окна, из которых выпрыгивали или были выброшены дети того-то величества, или того-то высочества, или того-то финансового воротилы. Верхняя картинка поменялась. Снова лондонский аэропорт — вот Тони с волосами во всем их великолепии, вот молодой экс-офицер (какая жалость!), ее сообщник, вот рядом с ними, под дулом пистолета, штангист, обрученный со второй сестрой, — участвовал ли он в заговоре? Просто невероятно — кто за кого и кто есть кто? Вот взлетает самолет… Картинка снова изменилась, и с тупой болью в сердце Сим увидел продолжение. Жучок смотрел с потолка в маленькую комнату, где вокруг стола сидело трое людей. Один из них кривил лицо, а затем внезапно опустил голову на стол. Они держали друг друга за руки. Человек напротив поднял голову и открыл рот.
Экран снова показывал допрос; смеялись все — судья, юристы, журналисты, и те странные личности, в чьих обязанностях он так толком и не разобрался, возможно, это были специальные агенты в подмогу вооруженным солдатам, тут и там подпирающим стены. Новый кадр, теперь — три человека в замедленном движении, его собственная голова резко опускается, затем открывается рот Эдвина — и зеваки, собравшиеся у витрины, захохотали так же, как зрители в суде.
— Все было не так!
К счастью, на его реплику никто не обратил внимания. Сим поспешил прочь, не в силах вынести мысли о том, что может снова услышать (это была такая популярная тема) свои собственные показания, о которых судья Мэллори отозвался как о непристойном фарсе посреди всей этой ужасной трагедии…
«Вы говорите, мистер Гудчайлд, что вы не были в трансе?»
«Нет, ваша честь. Мои руки были заняты, и я пытался почесать нос».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71