Все это напоминает мне кукольное чаепитие. Я же тебе о нем рассказывал, да?
— Да.
— Бог знает, зачем ей понадобился этот стул, веревки и прочее.
— Эдвин…
— Да?
— Слушай внимательно, пока другие не пришли. Понимаешь, мы залезли туда, куда не надо. Мы не должны были видеть этот стул.
— Что плохого…
— Слушай. Это секс. Не понимаешь? Мазохизм. Сексуальные игры, тайные и… постыдные.
— Боже мой!
— Пока не пришли остальные… Это самое меньшее, что я — мы — можем сделать. Мы, ты и я, никогда, никогда, никогда не должны проговориться, никогда ни единого слова… Вспомни, как она испугалась, когда мы включили свет и когда потом увидела, кто пришел, — она сидела в темноте, кого-то ожидая, или, может быть, подготавливая все к его приходу… А теперь у нее в голове одна мысль: «О Боже, прошу тебя, пусть им не придет в голову открывать этот шкаф…»
— Боже мой!
— Так что мы не должны никогда…
— Я и не собирался… разумеется, кроме Эдвины!
— Все-таки я имею в виду… Никто от этого не застрахован, я имею в виду… Все-таки, я имею в виду, мы все…
— Что ты имеешь в виду?
— Это самое.
Потом в розовой комнате надолго воцарилась тишина. Сим думал вовсе не о собрании, которое было бы лучше называть сеансом. Он думал о том, как обстоятельства порой имитируют интуитивное прозрение, на обладание которым претендует немало людей — а немало других отрицают его существование. Здесь, при розовом свете, в закрытом шкафу, несколько узлов и изгибов капроновой веревки выдали тайну так же бесстыдно, как слова, отпечатанные на бумаге; и двое мужчин, не прибегая ни к какой мистике, а благодаря живости воображения получили доступ к знанию, не предназначавшемуся для них, запретному для них. Мужчина, выглядевший слишком старым для Софи, и бордельный свет… Его разум погрузился в поиски объяснений всего этого едкого обаяния; воображение так разыгралось, что дух перехватило от благоухания и вони…
— Боже, помоги нам всем!
— Да. Всем.
Снова молчание. Наконец, Эдвин заговорил не без робости:
— Очень они сильно припозднились.
— Педигри без него не придет.
— А он не придет без Педигри.
— Как же быть? Позвонить в школу?
— Вряд ли мы его разыщем. У меня такое чувство, что он появится с минуты на минуту.
— Нехорошо с их стороны. Могли бы нам сказать, если…
— Мы же дали слово.
— Подождем, скажем, час. Потом уйдем.
Эдвин наклонился, снял туфли, залез на диван и сел, скрестив ноги. Локти он прижал к бокам, потом развел предплечья с обращенными вверх ладонями, закрыл глаза и глубоко задышал.
Сим сидел, погруженный в собственные мысли. Все дело в этом месте, только в нем и ни в чем другом, в месте, которое он так часто воображал и затем обрел, с его тишиной, но также и с его пылью, грязью и вонью; а сейчас добавился и образ борделя, розовый свет и женственная бахрома — и под конец, словно появившись из книги, спрятанной в его столе, — извращенческий стул.
Все это мне знакомо, — думал он, — вплоть до самого горького конца.
Однако умирание старых фантазий все-таки несло в себе известное грустное удовлетворение и даже дрожь непристойной страсти. Малышки Стэнхоуп обречены были вырасти и лишиться изысканного сияния своего детства. Они не могли не попасть в жернова, как и все люди; и без сомнения, в данный момент это вылилось в приятное времяпрепровождение или в то, о чем не говорят вслух , или в секс, мазохистские извращения . Только в детстве мы живем на небесах.
Эдвин внезапно всхрапнул. Бросив на него взгляд, Сим увидел, что он резко вскинул голову. Эдвин усыпил себя своими медитациями, а потом проснулся от собственного храпа. Это была последняя капля. Храп Эдвина вызвал у Сима пронзительное чувство безысходности. Он пытался представить себе какую-нибудь глубокую, значительную духовную драму, какой-нибудь замысел, план, который бы объединил их обоих ради достижения единственной цели — спасти Педигри из ада, в котором тот жил; а потом ему пришлось согласиться с самим собой, что вся эта затея касается либо Сима, стареющего книготорговца, либо никого.
В конце концов, все будет в порядке, как всегда. Ничего не случится. Обычная жизнь среди целой груды верований — первого, второго, третьего и так далее сортов, вплоть до глухой стены повседневного безразличия и невежества.
Девять часов.
— Он уже не придет, Эдвин. Пошли.
У Мэтью Септимуса Виндрова была самая уважительная на свете причина не прийти. Он медленно и методично заклеил шину. Потом, с необычной для него экономией времени и сил понес велосипед на плече к гаражу, чтобы за несколько секунд накачать шину механическим насосом. Но он не мог найти мистера Френча, чтобы попросить разрешения. Его удивило, что двери гаража открыты; он зашел внутрь, недоумевая, почему мистер Френч не включил свет. Когда он поравнялся с дверями каптерки, пристроенной к задней стене гаража, из-за машины выскользнул человек и ударил его по затылку гаечным ключом. Мэтти даже не почувствовал, как упал. Человек оттащил его, словно мешок, в каптерку и затолкал под стол. Затем вернулся к своей работе: он устанавливал тяжелый ящик у стены гаража, с другой стороны которой находилось книгохранилище. Вскоре после этого раздался взрыв. Бомба разнесла стену, обрушила резервуар с водой, расположенный над книгохранилищем, и разворотила крышку цистерны с бензином. В горящую цистерну хлынула вода, и, вместо того чтобы затушить пламя, стала выталкивать бензин наверх. Горящий бензин растекся ослепительной волной как раз тогда, когда сработала пожарная сигнализация.
К школе бежали какие-то неизвестные люди. Замысел Софи полностью удался. Противопожарные учения не предусматривали взрывов бомб. Всюду царил хаос. Кругом раздавались непонятные звуки, похожие на выстрелы. В общей суматохе чужому мужчине в солдатской одежде удалось вынести из школы ношу. Она была завернута в одеяло, из которого торчала лягающаяся детская нога. Человек спотыкался на гравии, но изо всех сил спешил во тьму деревьев. Волна пламени заставила его сделать крюк, и в это мгновение в огне произошло что-то странное; он словно принял очертания пылающей фигуры, которая выскочила из дверей гаража и завертелась, двигаясь все вперед и вперед, словно целенаправленно стремилась к человеку с его ношей. Она не издавала никаких звуков, кроме шума пламени. Она подкатилась к человеку так близко и была настолько чудовищной, что тот выронил сверток, из которого выскочил и помчался прочь мальчик — с воплем помчался туда, где собирали всех остальных. Человек в солдатской одежде дико пнул пылающее чудовище и побежал под прикрытие деревьев, крича на бегу. Огненное страшилище дергалось и вертелось. Некоторое время спустя оно упало; еще чуть позже перестало двигаться.
Выйдя из конюшни, Софи быстро зашагала вдоль канала к Старому мосту и затем по Хай-стрит. Она подбежала к телефонной трубке, набрала номер, однако в трубке раздавались только гудки. Она выскочила из будки, бросилась обратно к Старому мосту и к тропинке, но в слуховых окошках конюшни по-прежнему горел розовый свет. Софи топнула ногой, как ребенок. Какое-то время она металась в растерянности, сделала было несколько шагов к зеленой двери, потом кинулась прочь, шагнула к воде и снова вернулась. Опять помчалась к Старому мосту, там резко повернула и остановилась, подняв сжатые кулаки к плечам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Да.
— Бог знает, зачем ей понадобился этот стул, веревки и прочее.
— Эдвин…
— Да?
— Слушай внимательно, пока другие не пришли. Понимаешь, мы залезли туда, куда не надо. Мы не должны были видеть этот стул.
— Что плохого…
— Слушай. Это секс. Не понимаешь? Мазохизм. Сексуальные игры, тайные и… постыдные.
— Боже мой!
— Пока не пришли остальные… Это самое меньшее, что я — мы — можем сделать. Мы, ты и я, никогда, никогда, никогда не должны проговориться, никогда ни единого слова… Вспомни, как она испугалась, когда мы включили свет и когда потом увидела, кто пришел, — она сидела в темноте, кого-то ожидая, или, может быть, подготавливая все к его приходу… А теперь у нее в голове одна мысль: «О Боже, прошу тебя, пусть им не придет в голову открывать этот шкаф…»
— Боже мой!
— Так что мы не должны никогда…
— Я и не собирался… разумеется, кроме Эдвины!
— Все-таки я имею в виду… Никто от этого не застрахован, я имею в виду… Все-таки, я имею в виду, мы все…
— Что ты имеешь в виду?
— Это самое.
Потом в розовой комнате надолго воцарилась тишина. Сим думал вовсе не о собрании, которое было бы лучше называть сеансом. Он думал о том, как обстоятельства порой имитируют интуитивное прозрение, на обладание которым претендует немало людей — а немало других отрицают его существование. Здесь, при розовом свете, в закрытом шкафу, несколько узлов и изгибов капроновой веревки выдали тайну так же бесстыдно, как слова, отпечатанные на бумаге; и двое мужчин, не прибегая ни к какой мистике, а благодаря живости воображения получили доступ к знанию, не предназначавшемуся для них, запретному для них. Мужчина, выглядевший слишком старым для Софи, и бордельный свет… Его разум погрузился в поиски объяснений всего этого едкого обаяния; воображение так разыгралось, что дух перехватило от благоухания и вони…
— Боже, помоги нам всем!
— Да. Всем.
Снова молчание. Наконец, Эдвин заговорил не без робости:
— Очень они сильно припозднились.
— Педигри без него не придет.
— А он не придет без Педигри.
— Как же быть? Позвонить в школу?
— Вряд ли мы его разыщем. У меня такое чувство, что он появится с минуты на минуту.
— Нехорошо с их стороны. Могли бы нам сказать, если…
— Мы же дали слово.
— Подождем, скажем, час. Потом уйдем.
Эдвин наклонился, снял туфли, залез на диван и сел, скрестив ноги. Локти он прижал к бокам, потом развел предплечья с обращенными вверх ладонями, закрыл глаза и глубоко задышал.
Сим сидел, погруженный в собственные мысли. Все дело в этом месте, только в нем и ни в чем другом, в месте, которое он так часто воображал и затем обрел, с его тишиной, но также и с его пылью, грязью и вонью; а сейчас добавился и образ борделя, розовый свет и женственная бахрома — и под конец, словно появившись из книги, спрятанной в его столе, — извращенческий стул.
Все это мне знакомо, — думал он, — вплоть до самого горького конца.
Однако умирание старых фантазий все-таки несло в себе известное грустное удовлетворение и даже дрожь непристойной страсти. Малышки Стэнхоуп обречены были вырасти и лишиться изысканного сияния своего детства. Они не могли не попасть в жернова, как и все люди; и без сомнения, в данный момент это вылилось в приятное времяпрепровождение или в то, о чем не говорят вслух , или в секс, мазохистские извращения . Только в детстве мы живем на небесах.
Эдвин внезапно всхрапнул. Бросив на него взгляд, Сим увидел, что он резко вскинул голову. Эдвин усыпил себя своими медитациями, а потом проснулся от собственного храпа. Это была последняя капля. Храп Эдвина вызвал у Сима пронзительное чувство безысходности. Он пытался представить себе какую-нибудь глубокую, значительную духовную драму, какой-нибудь замысел, план, который бы объединил их обоих ради достижения единственной цели — спасти Педигри из ада, в котором тот жил; а потом ему пришлось согласиться с самим собой, что вся эта затея касается либо Сима, стареющего книготорговца, либо никого.
В конце концов, все будет в порядке, как всегда. Ничего не случится. Обычная жизнь среди целой груды верований — первого, второго, третьего и так далее сортов, вплоть до глухой стены повседневного безразличия и невежества.
Девять часов.
— Он уже не придет, Эдвин. Пошли.
У Мэтью Септимуса Виндрова была самая уважительная на свете причина не прийти. Он медленно и методично заклеил шину. Потом, с необычной для него экономией времени и сил понес велосипед на плече к гаражу, чтобы за несколько секунд накачать шину механическим насосом. Но он не мог найти мистера Френча, чтобы попросить разрешения. Его удивило, что двери гаража открыты; он зашел внутрь, недоумевая, почему мистер Френч не включил свет. Когда он поравнялся с дверями каптерки, пристроенной к задней стене гаража, из-за машины выскользнул человек и ударил его по затылку гаечным ключом. Мэтти даже не почувствовал, как упал. Человек оттащил его, словно мешок, в каптерку и затолкал под стол. Затем вернулся к своей работе: он устанавливал тяжелый ящик у стены гаража, с другой стороны которой находилось книгохранилище. Вскоре после этого раздался взрыв. Бомба разнесла стену, обрушила резервуар с водой, расположенный над книгохранилищем, и разворотила крышку цистерны с бензином. В горящую цистерну хлынула вода, и, вместо того чтобы затушить пламя, стала выталкивать бензин наверх. Горящий бензин растекся ослепительной волной как раз тогда, когда сработала пожарная сигнализация.
К школе бежали какие-то неизвестные люди. Замысел Софи полностью удался. Противопожарные учения не предусматривали взрывов бомб. Всюду царил хаос. Кругом раздавались непонятные звуки, похожие на выстрелы. В общей суматохе чужому мужчине в солдатской одежде удалось вынести из школы ношу. Она была завернута в одеяло, из которого торчала лягающаяся детская нога. Человек спотыкался на гравии, но изо всех сил спешил во тьму деревьев. Волна пламени заставила его сделать крюк, и в это мгновение в огне произошло что-то странное; он словно принял очертания пылающей фигуры, которая выскочила из дверей гаража и завертелась, двигаясь все вперед и вперед, словно целенаправленно стремилась к человеку с его ношей. Она не издавала никаких звуков, кроме шума пламени. Она подкатилась к человеку так близко и была настолько чудовищной, что тот выронил сверток, из которого выскочил и помчался прочь мальчик — с воплем помчался туда, где собирали всех остальных. Человек в солдатской одежде дико пнул пылающее чудовище и побежал под прикрытие деревьев, крича на бегу. Огненное страшилище дергалось и вертелось. Некоторое время спустя оно упало; еще чуть позже перестало двигаться.
Выйдя из конюшни, Софи быстро зашагала вдоль канала к Старому мосту и затем по Хай-стрит. Она подбежала к телефонной трубке, набрала номер, однако в трубке раздавались только гудки. Она выскочила из будки, бросилась обратно к Старому мосту и к тропинке, но в слуховых окошках конюшни по-прежнему горел розовый свет. Софи топнула ногой, как ребенок. Какое-то время она металась в растерянности, сделала было несколько шагов к зеленой двери, потом кинулась прочь, шагнула к воде и снова вернулась. Опять помчалась к Старому мосту, там резко повернула и остановилась, подняв сжатые кулаки к плечам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71