Судя по всему, известие о смерти отца затерялось в пути. Конечно, основную часть недвижимости и денег получил наследник маркиза, его троюродный брат и новый маркиз Кейни.
Отца теперь не было в живых, и не было причины сожалеть о том, что горечь и утрата иллюзий заставили их прервать всякие отношения.
Роберт не сожалел о разрыве. Он бы не смог прожить всю жизнь, испытывая унижение от человека, который произвел его на свет. Как будто человек не имеет права на заботу со стороны отца. Как будто на такую заботу имеет право только тот, кто родился в законном браке.
И все же лишь теперь он оказался по-настоящему один во всем мире, думал Роберт, шагая по горной дороге маршрутом, намеченным штаб-квартирой. Ему вспомнилось, как радовалась и хорошела его мать в те дни, когда они ожидали отца. Как родители держались за руки или обнимали друг друга за талию, сияя от радости, — и всегда улыбались ему. Вспомнилось, как отец держал его над головой и подбрасывал высоко вверх, прямо к небу, как мать визжала от страха, а он заливался смехом от восторга.
Он вспоминал о любви. И ненависти. О том времени, когда ему не казалось странным, что отец, любовник его матери, живет не с ними, а в большом доме со своей женой. О том времени, когда он не знал, что именно этот факт перевернет всю его жизнь. Когда он не сознавал, что забота о сыне будет для отца лишь актом благотворительности.
Маркиз умер, а он сам теперь в некотором смысле джентльмен. По крайней мере у него теперь есть собственность и деньги, чтобы обустроиться в жизни как подобает джентльмену. У него теперь есть деньги, чтобы покупать офицерские чины, если он того пожелает, и не ждать, когда откроется вакансия для их приобретения, которая чаще всего появлялась после гибели в бою одного из офицеров.
Возможно, его положение и деньги позволят ему теперь…
Нет! Много лет назад он решил, что жизнь надо прожить одному. Что в его жизни нет места женщине.
Нет места для цепей любви.
Он умышленно не горевал по отцу. Горевать было бы лицемерием. Но он не мог не горевать по давно прошедшему детству, по утраченной наивности и безоблачному счастью. Он горевал по ребенку, каким он был, и по мужчине, каким он мог бы стать.
Описывая другого Роберта, которого она некогда знала, Жуана сказала, что он был милым и нежным мальчиком. Мальчиком с мечтательными глазами. И он горевал по тому мальчику, каким он был, которого она, судя по всему, считала умершим.
И еще он помнил, как она однажды назвала этого милого, нежного мальчика ублюдком и высмеяла. И он снова попытался раз и навсегда выбросить ее из головы и из сердца.
Дуарте Рибейру покинул свой дом и земельные угодья на юге, опустошенные армией Жюно, которая шла на Лиссабон три года назад. Как он слышал и даже видел собственными глазами, когда время от времени ненадолго появлялся там, друзья из арендаторов и крестьян восстанавливали хозяйство. Но он не собирался возвращаться домой до тех пор, пока с родной земли не прогонят окончательно и бесповоротно ненавистных французов.
Он не мог бы сосчитать, сколько французов убил собственными руками за последние три года. Он не мог бы даже приблизительно подсчитать число убитых бойцами его отряда, в состав которого входили около сорока мужчин и несколько женщин. Но всегда казалось, что этого мало. Совсем недостаточно, чтобы отомстить за смерть семьи его брата и зверское изнасилование и убийство его сестры. Он не смог простить себя за то, что не был в тот день дома. Теперь он утолял жажду мести свою и членов своего отряда — за зверства французов. Дуарте Рибейру, когда более или менее продолжительное время находился на одном месте, жил в деревне Мортагоа, расположенной в скалистых горах к востоку от Буссако. Он находился здесь большую часть весны благодаря тому, что английская армия с успехом сдерживала французов, очистив территорию Португалии и от отдельных солдат, отставших от своих частей. Его люди даже начинали ворчать, жалуясь на бездействие.
Однако все же чувствовалось постепенно нарастающее возбуждение. Все полагали, что если французам удастся прорваться сквозь линии обороны фортов Сьюдад-Родриго и Алмейда, а виконт Веллингтон не сможет оказать существенную поддержку их гарнизонам, то французы в скором времени появятся здесь. Но если даже виконт Веллингтон их и поддержит, французы, наступая на Алмейду, будут находиться на португальской земле. А как только они попадут на землю Португалии, тут же превратятся в законный объект охоты для бойцов «Орденанзы».
Дуарте, стоя в дверном проеме белого каменного коттеджа, который временно называл своим домом, наблюдал, как Карлота Мендес, его жена, сидя на скамейке в лучах послеполуденного солнца, кормит грудью их новорожденного сына.
— Думаешь, он придет сегодня? — спросила она.
— Сегодня или завтра. Когда-нибудь да придет. Мне надоело сидеть без дела.
— Понятно, — скорчила она недовольную гримасу. — А я, значит, останусь здесь с женщинами и детьми. С нашим малышом можно было подождать до конца весны. — Она с нежностью взглянула на сына.
— Дети получаются в результате того, чем мы прошлым летом занимались с таким энтузиазмом, когда не воевали с незваными гостями нашей страны, Карлота. Запомни на будущее.
Она улыбнулась ему белозубой улыбкой и, отняв сонного малыша от груди, положила его головку себе на плечо и нежно похлопала по спинке.
— Мы занимались этим вдвоем, — сказала она. — А теперь я одна должна оставаться дома и скучать, вместо того чтобы бороться с убийцами моих родителей.
Отца Карлоты, известного врача, убили вместе с женой после того, как умер раненый французский офицер, которого он лечил. Карлоты в то время не было дома, она навещала семью брата.
— Я уйду ненадолго, — сказал Дуарте. — Мне надо всего-навсего проводить британского солдата до границы и передать его с рук на руки Бекеру и его людям. Судя по всему, ему предстоит выполнить какое-то секретное поручение в Испании.
— Вот видишь? — Карлота вложила в ротик сына сосок другой груди. — Будь твоя воля, ты бросил бы меня до конца лета.
Он погладил ее по голове.
— Ничего подобного. Если бы не печальная необходимость, Карлота, я ни на один день не оставил бы тебя. Но маленькому Мигелю нужен теплый, надежный дом. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности, особенно теперь, когда ты стала матерью моего сына.
— Вот как? — возмущенно воскликнула она. — Значит, отцу моего сына подвергать себя опасности можно?
— Да, — спокойно ответил он. — Наш сын должен иметь возможность мирно жить и расти в своей стране, Карлота.
Она погладила его руку и улыбнулась. Дуарте оглянулся и, указав кивком на узкую улочку за спиной, сказал:
— Похоже, Франсишку и Теофилу нашли нашего человека и ведут его сюда.
Вдоль по улице между двумя его друзьями шагал высокий светловолосый мужчина в зеленом мундире британских вооруженных сил, с кривой саблей на боку, красной лентой, означающей, что он офицер, и ружьем за спиной, означающим, что он офицер боевой.
— Вот и он, — заявил Теофилу Кошта, одаривая всех белозубой улыбкой, — он даже ни разу не сбился с пути в горах. Может быть, ему помог его кривой нос? Большинство англичан способны ходить только по прямой линии и могут заблудиться в трех соснах. — Он громко и оживленно говорил по-португальски, но, подойдя к коттеджу Дуарте, перешел на ломаный английский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Отца теперь не было в живых, и не было причины сожалеть о том, что горечь и утрата иллюзий заставили их прервать всякие отношения.
Роберт не сожалел о разрыве. Он бы не смог прожить всю жизнь, испытывая унижение от человека, который произвел его на свет. Как будто человек не имеет права на заботу со стороны отца. Как будто на такую заботу имеет право только тот, кто родился в законном браке.
И все же лишь теперь он оказался по-настоящему один во всем мире, думал Роберт, шагая по горной дороге маршрутом, намеченным штаб-квартирой. Ему вспомнилось, как радовалась и хорошела его мать в те дни, когда они ожидали отца. Как родители держались за руки или обнимали друг друга за талию, сияя от радости, — и всегда улыбались ему. Вспомнилось, как отец держал его над головой и подбрасывал высоко вверх, прямо к небу, как мать визжала от страха, а он заливался смехом от восторга.
Он вспоминал о любви. И ненависти. О том времени, когда ему не казалось странным, что отец, любовник его матери, живет не с ними, а в большом доме со своей женой. О том времени, когда он не знал, что именно этот факт перевернет всю его жизнь. Когда он не сознавал, что забота о сыне будет для отца лишь актом благотворительности.
Маркиз умер, а он сам теперь в некотором смысле джентльмен. По крайней мере у него теперь есть собственность и деньги, чтобы обустроиться в жизни как подобает джентльмену. У него теперь есть деньги, чтобы покупать офицерские чины, если он того пожелает, и не ждать, когда откроется вакансия для их приобретения, которая чаще всего появлялась после гибели в бою одного из офицеров.
Возможно, его положение и деньги позволят ему теперь…
Нет! Много лет назад он решил, что жизнь надо прожить одному. Что в его жизни нет места женщине.
Нет места для цепей любви.
Он умышленно не горевал по отцу. Горевать было бы лицемерием. Но он не мог не горевать по давно прошедшему детству, по утраченной наивности и безоблачному счастью. Он горевал по ребенку, каким он был, и по мужчине, каким он мог бы стать.
Описывая другого Роберта, которого она некогда знала, Жуана сказала, что он был милым и нежным мальчиком. Мальчиком с мечтательными глазами. И он горевал по тому мальчику, каким он был, которого она, судя по всему, считала умершим.
И еще он помнил, как она однажды назвала этого милого, нежного мальчика ублюдком и высмеяла. И он снова попытался раз и навсегда выбросить ее из головы и из сердца.
Дуарте Рибейру покинул свой дом и земельные угодья на юге, опустошенные армией Жюно, которая шла на Лиссабон три года назад. Как он слышал и даже видел собственными глазами, когда время от времени ненадолго появлялся там, друзья из арендаторов и крестьян восстанавливали хозяйство. Но он не собирался возвращаться домой до тех пор, пока с родной земли не прогонят окончательно и бесповоротно ненавистных французов.
Он не мог бы сосчитать, сколько французов убил собственными руками за последние три года. Он не мог бы даже приблизительно подсчитать число убитых бойцами его отряда, в состав которого входили около сорока мужчин и несколько женщин. Но всегда казалось, что этого мало. Совсем недостаточно, чтобы отомстить за смерть семьи его брата и зверское изнасилование и убийство его сестры. Он не смог простить себя за то, что не был в тот день дома. Теперь он утолял жажду мести свою и членов своего отряда — за зверства французов. Дуарте Рибейру, когда более или менее продолжительное время находился на одном месте, жил в деревне Мортагоа, расположенной в скалистых горах к востоку от Буссако. Он находился здесь большую часть весны благодаря тому, что английская армия с успехом сдерживала французов, очистив территорию Португалии и от отдельных солдат, отставших от своих частей. Его люди даже начинали ворчать, жалуясь на бездействие.
Однако все же чувствовалось постепенно нарастающее возбуждение. Все полагали, что если французам удастся прорваться сквозь линии обороны фортов Сьюдад-Родриго и Алмейда, а виконт Веллингтон не сможет оказать существенную поддержку их гарнизонам, то французы в скором времени появятся здесь. Но если даже виконт Веллингтон их и поддержит, французы, наступая на Алмейду, будут находиться на португальской земле. А как только они попадут на землю Португалии, тут же превратятся в законный объект охоты для бойцов «Орденанзы».
Дуарте, стоя в дверном проеме белого каменного коттеджа, который временно называл своим домом, наблюдал, как Карлота Мендес, его жена, сидя на скамейке в лучах послеполуденного солнца, кормит грудью их новорожденного сына.
— Думаешь, он придет сегодня? — спросила она.
— Сегодня или завтра. Когда-нибудь да придет. Мне надоело сидеть без дела.
— Понятно, — скорчила она недовольную гримасу. — А я, значит, останусь здесь с женщинами и детьми. С нашим малышом можно было подождать до конца весны. — Она с нежностью взглянула на сына.
— Дети получаются в результате того, чем мы прошлым летом занимались с таким энтузиазмом, когда не воевали с незваными гостями нашей страны, Карлота. Запомни на будущее.
Она улыбнулась ему белозубой улыбкой и, отняв сонного малыша от груди, положила его головку себе на плечо и нежно похлопала по спинке.
— Мы занимались этим вдвоем, — сказала она. — А теперь я одна должна оставаться дома и скучать, вместо того чтобы бороться с убийцами моих родителей.
Отца Карлоты, известного врача, убили вместе с женой после того, как умер раненый французский офицер, которого он лечил. Карлоты в то время не было дома, она навещала семью брата.
— Я уйду ненадолго, — сказал Дуарте. — Мне надо всего-навсего проводить британского солдата до границы и передать его с рук на руки Бекеру и его людям. Судя по всему, ему предстоит выполнить какое-то секретное поручение в Испании.
— Вот видишь? — Карлота вложила в ротик сына сосок другой груди. — Будь твоя воля, ты бросил бы меня до конца лета.
Он погладил ее по голове.
— Ничего подобного. Если бы не печальная необходимость, Карлота, я ни на один день не оставил бы тебя. Но маленькому Мигелю нужен теплый, надежный дом. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности, особенно теперь, когда ты стала матерью моего сына.
— Вот как? — возмущенно воскликнула она. — Значит, отцу моего сына подвергать себя опасности можно?
— Да, — спокойно ответил он. — Наш сын должен иметь возможность мирно жить и расти в своей стране, Карлота.
Она погладила его руку и улыбнулась. Дуарте оглянулся и, указав кивком на узкую улочку за спиной, сказал:
— Похоже, Франсишку и Теофилу нашли нашего человека и ведут его сюда.
Вдоль по улице между двумя его друзьями шагал высокий светловолосый мужчина в зеленом мундире британских вооруженных сил, с кривой саблей на боку, красной лентой, означающей, что он офицер, и ружьем за спиной, означающим, что он офицер боевой.
— Вот и он, — заявил Теофилу Кошта, одаривая всех белозубой улыбкой, — он даже ни разу не сбился с пути в горах. Может быть, ему помог его кривой нос? Большинство англичан способны ходить только по прямой линии и могут заблудиться в трех соснах. — Он громко и оживленно говорил по-португальски, но, подойдя к коттеджу Дуарте, перешел на ломаный английский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92