Сестра была возле нее.
– Ты дал согласие? – спросила она.
– Да.
– Ну, вот и хорошо. Теперь через час все пройдет. У меня уже нет больше сил, милый. Я больше не могу. {Дай, дай скорее}. Не помогает. {Боже мой, не помогает}.
– Дыши глубже.
– Я дышу. Боже мой, уже не помогает. Не помогает.
– Дайте другой цилиндр, – сказал я сестре.
– Это новый цилиндр.
– Я такая глупая, милый, – сказала Кэтрин. – Но только правда, больше не помогает. – Она вдруг заплакала. – Я так хотела родить маленького и никому не причинять неприятностей, и теперь у меня уже нет сил, и я больше не могу, и газ уже не помогает. Милый, уже совсем не помогает. Пусть я умру, только чтоб это кончилось. О милый, милый, сделай так, чтобы все кончилось. Вот опять. О-о, о-о, о-о! – она, всхлипывая, дышала под маской. – Не помогает. Не помогает. Не помогает. Прости меня, милый. Не надо плакать. Прости меня. Я больше не могу. Бедный ты мой! Я тебя так люблю, я еще постараюсь. Вот сейчас я постараюсь. Разве нельзя дать еще что-нибудь? Если бы только мне дали еще что-нибудь!
– Я сделаю так, что газ подействует. Я поверну до отказа.
– Вот сейчас дай.
Я повернул диск до отказа, и когда она задышала тяжело и глубоко, ее пальцы, державшие маску, разжались. Я выключил аппарат и снял с нее маску. Она вернулась очень издалека.
– Как хорошо, милый. Какой ты добрый.
– Потерпи, ведь ты у меня храбрая. А то я не могу все время так делать. Это может убить тебя.
– Я уже не храбрая, милый. Я совсем сломлена. Меня сломили. Я теперь знаю.
– Со всеми так бывает.
– Но ведь это ужасно. Мучают до тех пор, пока не сломят.
– Еще час, и все кончится.
– Как хорошо! Милый, я ведь не умру, правда?
– Нет. Я тебе обещаю, что ты не умрешь.
– А то я не хочу умереть и оставить тебя одного, но только я так устала, и я чувствую, что умру.
– Глупости. Все так чувствуют.
– Иногда я просто знаю, что так будет.
– Так не будет. Так не может быть.
– А если?
– Я тебе не позволю.
– Дай мне скорее. {Дай, дай мне}.
Потом опять:
– Я не умру. Я сама себе не позволю.
– Конечно, ты не умрешь.
– Ты будешь со мной?
– Да, только я не буду смотреть.
– Хорошо. Но ты не уходи.
– Нет, нет. Я никуда не уйду.
– Ты такой добрый. Вот опять дай. Дай еще. {Не помогает}!
Я повернул диск до цифры три, потом до цифры четыре. Я хотел, чтобы доктор скорей вернулся. Я боялся цифр, которые идут после двух.
Наконец пришел другой доктор и две сестры, и они переложили Кэтрин на носилки с колесами, и мы двинулись по коридору. Носилки быстро проехали по коридору и въехали в лифт, где всем пришлось тесниться к стенкам, чтобы дать им место; потом вверх, потом дверь настежь, и из лифта на площадку, и по коридору на резиновых шинах в операционную. Я не узнал доктора в маске и в шапочке. Там был еще один доктор и еще сестры.
– Пусть мне дадут что-нибудь, – сказала Кэтрин. – Пусть мне дадут что-нибудь. Доктор, пожалуйста, дайте мне столько, чтобы подействовало.
Один из докторов накрыл ей лицо маской, и я заглянул в дверь и увидел яркий маленький амфитеатр операционной.
– Вы можете войти вон в ту дверь и там посидеть, – сказала мне сестра.
За барьером стояли скамьи, откуда виден был белый стол и лампы. Я посмотрел на Кэтрин. Ее лицо было накрыто маской, и она лежала теперь неподвижно. Носилки повезли вперед. Я повернулся и пошел по коридору. Ко входу на галерею торопливо шли две сестры.
– Кесарево сечение, – сказала одна. – Сейчас будут делать кесарево сечение.
Другая засмеялась. – Мы как раз вовремя. Вот повезло! – они вошли в дверь, которая вела на галерею.
Подошла еще одна сестра. Она тоже торопилась.
– Входите, что же вы. Входите, – сказала она.
– Я подожду здесь.
Она торопливо вошла. Я стал ходить взад и вперед по коридору. Я боялся войти. Я посмотрел в окно. Было темно, но в свете от окна я увидел, что идет дождь. Я вошел в какую-то комнату в конце коридора и посмотрел на ярлыки бутылок в стеклянном шкафу. Потом я вышел, и стоял в пустом коридоре, и смотрел на дверь операционной.
Вышел второй доктор и за ним сестра. Доктор держал обеими руками что-то похожее на свежеободранного кролика и, торопливо пройдя по коридору, вошел в другую дверь. Я подошел к двери, в которую он вошел, и увидел, что они что-то делают с новорожденным ребенком. Доктор поднял его, чтоб показать мне. Он поднял его за ноги и шлепнул.
– У него все в порядке?
– Прекрасный мальчишка. Кило пять будет.
Я не испытывал к нему никаких чувств. Он как будто не имел ко мне отношения. У меня не было отцовского чувства.
– Разве вы не гордитесь своим сыном? – спросила сестра. Они обмывали его и заворачивали во что-то. Я видел маленькое темное личико и темную ручку, но не замечал никаких движений и не слышал крика. Доктор снова стал что-то с ним делать. У него был озабоченный вид.
– Нет, – сказал я. – Он едва не убил свою мать.
– Он не виноват в этом, бедный малыш. Разве вы не хотели мальчика?
– Нет, – сказал я. Доктор все возился над ним. Он поднял его за ноги и шлепал. Я не стал смотреть на это. Я вышел в коридор. Я теперь мог войти и посмотреть. Я вошел через дверь, которая вела на галерею, и спустился на несколько ступеней. Сестры, сидевшие у барьера, сделали мне знак спуститься к ним. Я покачал головой. Мне достаточно было видно с моего места.
Я думал, что Кэтрин умерла. Она казалась мертвой. Ее лицо, та часть его, которую я мог видеть, было серое. Там, внизу, под лампой, доктор зашивал широкую, длинную, с толстыми краями, раздвинутую пинцетами рану. Другой доктор в маске давал наркоз. Две сестры в масках подавали инструменты. Это было похоже на картину, изображающую инквизицию. Я знал, что я мог быть там и видеть все, но я был рад, что не видел. Вероятно, я бы не смог смотреть, как делали разрез, но теперь я смотрел, как края раны смыкались в широкий торчащий рубец под быстрыми, искусными на вид стежками, похожими на работу сапожника, и я был рад. Когда края раны сомкнулись до конца, я вышел в коридор и снова стал ходить взад и вперед. Немного погодя вышел доктор.
– Ну, как она?
– Ничего. Вы смотрели?
У него был усталый вид.
– Я видел, как вы зашивали. Мне показалось, что разрез очень длинный.
– Вы думаете?
– Да. Шрам потом сгладится?
– Ну конечно.
Немного погодя выкатили носилки и очень быстро повезли их коридором к лифту. Я пошел рядом. Кэтрин стонала. Внизу, в палате, ее уложили в постель. Я сел на стул в ногах постели. Сестра уже была в палате. Я поднялся и стал у постели. В палате было темно. Кэтрин протянула руку.
– Ты здесь, милый? – сказала она. Голос у нее был очень слабый и усталый.
– Здесь, родная.
– Какой ребенок?
– Ш-ш, не разговаривайте, – сказала сестра.
– Мальчик. Он длинный, и толстый, и темный.
– У него все в порядке?
– Да, – сказал я. – Прекрасный мальчик.
Я видел, что сестра как-то странно посмотрела на меня.
– Я страшно устала, – сказала Кэтрин. – И у меня все так болит. А как ты, милый?
– Очень хорошо. Не разговаривай.
– Ты такой хороший. О милый, как у меня все болит! А на кого он похож?
– Он похож на ободранного кролика со сморщенным стариковским лицом.
– Вы лучше уйдите, – сказала сестра. – Madame Генри нельзя разговаривать.
– Я побуду в коридоре, – сказал я.
– Иди поешь чего-нибудь.
– Нет. Я побуду в коридоре.
Я поцеловал Кэтрин. Лицо у нее было совсем серое, измученное и усталое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Ты дал согласие? – спросила она.
– Да.
– Ну, вот и хорошо. Теперь через час все пройдет. У меня уже нет больше сил, милый. Я больше не могу. {Дай, дай скорее}. Не помогает. {Боже мой, не помогает}.
– Дыши глубже.
– Я дышу. Боже мой, уже не помогает. Не помогает.
– Дайте другой цилиндр, – сказал я сестре.
– Это новый цилиндр.
– Я такая глупая, милый, – сказала Кэтрин. – Но только правда, больше не помогает. – Она вдруг заплакала. – Я так хотела родить маленького и никому не причинять неприятностей, и теперь у меня уже нет сил, и я больше не могу, и газ уже не помогает. Милый, уже совсем не помогает. Пусть я умру, только чтоб это кончилось. О милый, милый, сделай так, чтобы все кончилось. Вот опять. О-о, о-о, о-о! – она, всхлипывая, дышала под маской. – Не помогает. Не помогает. Не помогает. Прости меня, милый. Не надо плакать. Прости меня. Я больше не могу. Бедный ты мой! Я тебя так люблю, я еще постараюсь. Вот сейчас я постараюсь. Разве нельзя дать еще что-нибудь? Если бы только мне дали еще что-нибудь!
– Я сделаю так, что газ подействует. Я поверну до отказа.
– Вот сейчас дай.
Я повернул диск до отказа, и когда она задышала тяжело и глубоко, ее пальцы, державшие маску, разжались. Я выключил аппарат и снял с нее маску. Она вернулась очень издалека.
– Как хорошо, милый. Какой ты добрый.
– Потерпи, ведь ты у меня храбрая. А то я не могу все время так делать. Это может убить тебя.
– Я уже не храбрая, милый. Я совсем сломлена. Меня сломили. Я теперь знаю.
– Со всеми так бывает.
– Но ведь это ужасно. Мучают до тех пор, пока не сломят.
– Еще час, и все кончится.
– Как хорошо! Милый, я ведь не умру, правда?
– Нет. Я тебе обещаю, что ты не умрешь.
– А то я не хочу умереть и оставить тебя одного, но только я так устала, и я чувствую, что умру.
– Глупости. Все так чувствуют.
– Иногда я просто знаю, что так будет.
– Так не будет. Так не может быть.
– А если?
– Я тебе не позволю.
– Дай мне скорее. {Дай, дай мне}.
Потом опять:
– Я не умру. Я сама себе не позволю.
– Конечно, ты не умрешь.
– Ты будешь со мной?
– Да, только я не буду смотреть.
– Хорошо. Но ты не уходи.
– Нет, нет. Я никуда не уйду.
– Ты такой добрый. Вот опять дай. Дай еще. {Не помогает}!
Я повернул диск до цифры три, потом до цифры четыре. Я хотел, чтобы доктор скорей вернулся. Я боялся цифр, которые идут после двух.
Наконец пришел другой доктор и две сестры, и они переложили Кэтрин на носилки с колесами, и мы двинулись по коридору. Носилки быстро проехали по коридору и въехали в лифт, где всем пришлось тесниться к стенкам, чтобы дать им место; потом вверх, потом дверь настежь, и из лифта на площадку, и по коридору на резиновых шинах в операционную. Я не узнал доктора в маске и в шапочке. Там был еще один доктор и еще сестры.
– Пусть мне дадут что-нибудь, – сказала Кэтрин. – Пусть мне дадут что-нибудь. Доктор, пожалуйста, дайте мне столько, чтобы подействовало.
Один из докторов накрыл ей лицо маской, и я заглянул в дверь и увидел яркий маленький амфитеатр операционной.
– Вы можете войти вон в ту дверь и там посидеть, – сказала мне сестра.
За барьером стояли скамьи, откуда виден был белый стол и лампы. Я посмотрел на Кэтрин. Ее лицо было накрыто маской, и она лежала теперь неподвижно. Носилки повезли вперед. Я повернулся и пошел по коридору. Ко входу на галерею торопливо шли две сестры.
– Кесарево сечение, – сказала одна. – Сейчас будут делать кесарево сечение.
Другая засмеялась. – Мы как раз вовремя. Вот повезло! – они вошли в дверь, которая вела на галерею.
Подошла еще одна сестра. Она тоже торопилась.
– Входите, что же вы. Входите, – сказала она.
– Я подожду здесь.
Она торопливо вошла. Я стал ходить взад и вперед по коридору. Я боялся войти. Я посмотрел в окно. Было темно, но в свете от окна я увидел, что идет дождь. Я вошел в какую-то комнату в конце коридора и посмотрел на ярлыки бутылок в стеклянном шкафу. Потом я вышел, и стоял в пустом коридоре, и смотрел на дверь операционной.
Вышел второй доктор и за ним сестра. Доктор держал обеими руками что-то похожее на свежеободранного кролика и, торопливо пройдя по коридору, вошел в другую дверь. Я подошел к двери, в которую он вошел, и увидел, что они что-то делают с новорожденным ребенком. Доктор поднял его, чтоб показать мне. Он поднял его за ноги и шлепнул.
– У него все в порядке?
– Прекрасный мальчишка. Кило пять будет.
Я не испытывал к нему никаких чувств. Он как будто не имел ко мне отношения. У меня не было отцовского чувства.
– Разве вы не гордитесь своим сыном? – спросила сестра. Они обмывали его и заворачивали во что-то. Я видел маленькое темное личико и темную ручку, но не замечал никаких движений и не слышал крика. Доктор снова стал что-то с ним делать. У него был озабоченный вид.
– Нет, – сказал я. – Он едва не убил свою мать.
– Он не виноват в этом, бедный малыш. Разве вы не хотели мальчика?
– Нет, – сказал я. Доктор все возился над ним. Он поднял его за ноги и шлепал. Я не стал смотреть на это. Я вышел в коридор. Я теперь мог войти и посмотреть. Я вошел через дверь, которая вела на галерею, и спустился на несколько ступеней. Сестры, сидевшие у барьера, сделали мне знак спуститься к ним. Я покачал головой. Мне достаточно было видно с моего места.
Я думал, что Кэтрин умерла. Она казалась мертвой. Ее лицо, та часть его, которую я мог видеть, было серое. Там, внизу, под лампой, доктор зашивал широкую, длинную, с толстыми краями, раздвинутую пинцетами рану. Другой доктор в маске давал наркоз. Две сестры в масках подавали инструменты. Это было похоже на картину, изображающую инквизицию. Я знал, что я мог быть там и видеть все, но я был рад, что не видел. Вероятно, я бы не смог смотреть, как делали разрез, но теперь я смотрел, как края раны смыкались в широкий торчащий рубец под быстрыми, искусными на вид стежками, похожими на работу сапожника, и я был рад. Когда края раны сомкнулись до конца, я вышел в коридор и снова стал ходить взад и вперед. Немного погодя вышел доктор.
– Ну, как она?
– Ничего. Вы смотрели?
У него был усталый вид.
– Я видел, как вы зашивали. Мне показалось, что разрез очень длинный.
– Вы думаете?
– Да. Шрам потом сгладится?
– Ну конечно.
Немного погодя выкатили носилки и очень быстро повезли их коридором к лифту. Я пошел рядом. Кэтрин стонала. Внизу, в палате, ее уложили в постель. Я сел на стул в ногах постели. Сестра уже была в палате. Я поднялся и стал у постели. В палате было темно. Кэтрин протянула руку.
– Ты здесь, милый? – сказала она. Голос у нее был очень слабый и усталый.
– Здесь, родная.
– Какой ребенок?
– Ш-ш, не разговаривайте, – сказала сестра.
– Мальчик. Он длинный, и толстый, и темный.
– У него все в порядке?
– Да, – сказал я. – Прекрасный мальчик.
Я видел, что сестра как-то странно посмотрела на меня.
– Я страшно устала, – сказала Кэтрин. – И у меня все так болит. А как ты, милый?
– Очень хорошо. Не разговаривай.
– Ты такой хороший. О милый, как у меня все болит! А на кого он похож?
– Он похож на ободранного кролика со сморщенным стариковским лицом.
– Вы лучше уйдите, – сказала сестра. – Madame Генри нельзя разговаривать.
– Я побуду в коридоре, – сказал я.
– Иди поешь чего-нибудь.
– Нет. Я побуду в коридоре.
Я поцеловал Кэтрин. Лицо у нее было совсем серое, измученное и усталое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65