Казна была постыдно и угрожающе пуста, а за памятники, однако, нужно было платить, крестьяне едва бы выжили, если бы продолжали выращивать пищу и одновременно работать на строительстве, а иноземных сановников нужно было содержать и развлекать. Посольства начали возвращаться в город, который оставался все таким же нереально прекрасным, ко двору, который еще мог претендовать на звание самого роскошного в мире, и к молодому фараону с его царицей, которые выступали в роли самовлюбленных божеств. Но они прибывали, не привозя дани, и уезжали, не заключив соглашений, потому что у Египта не осталось ничего, чем можно было бы подкрепить эти соглашения. Хоремхеб старался удерживать открытыми золотые пути Нубии, но богатство только из одного этого источника не могло наполнить казну. Все чаще караваны, которые прежде доставляли в Египет горы экзотических и дорогостоящих товаров, теперь направлялись в Вавилон или Хеттское царство, а корабли, которые когда-то приходили из-за Великого Зеленого моря, страшась пиратов, увозили свои грузы в другие страны, зная, что Египет не в состоянии больше обеспечить им надежную защиту. И при этом фараон не мог обратиться к храмам, потому что его брат довел их все до полного обнищания.
Сменхара, вынужденный изыскивать средства для оплаты государственных долгов, начал продавать за границу зерно из закромов, которые снова были наполнены. Никто из его молодых друзей – теперь членов нового правления – не пытался отговорить его от этого опрометчивого шага в страхе впасть в немилость, и, наконец, за несколько дней до начала хояка Эйе набрался мужества и попросил фараона принять его. Почти закончился ахет, сезон половодья, и в воздухе веяло прохладой. Люди с радостью в сердцах ждали перет и начало сева.
Сменхара с видимым облегчением принял ритуальный поклон дядюшки. Когда Эйе вошел, фараон бесцельно прохаживался между столиками, на которых были разложены сладости, и лениво отщипывал кусочки то тут, то там, отгоняя при этом мошкару, роившуюся во влажном воздухе, его свита ходила следом. Он стоял, пока Эйе целовал его накрашенные хной ступни, потом поднялся по ступенькам трона. Усевшись, он указал жестом на эбеновый табурет у подножия. Эйе сел, и с едва слышными вздохами свита опустилась на подушки на полу.
– Ненавижу ахет, – сказал Сменхара. – Первая половина его слишком жаркая, и ничем не хочется заниматься, а вторая половина слишком влажная. Повсюду одна вода, и течение реки слишком быстрое, чтобы плавать по ней в лодке. Кому-то нравится охотиться за городом, но я не люблю убивать животных. Когда я был маленьким, то с нетерпением ждал, пока вода в реке спадет, потому что тогда бывает потрясающая рыбалка, но, конечно, теперь, когда я сделался фараоном, мне нельзя ни ловить ее, ни есть. Эхнатон ел рыбу, но он не признавал бога Хапи, живущего в Ниле, которого он мог бы оскорбить этим.
– Великий царь всегда может поплавать на лодке по озеру или прогуляться по Мару-Атону.
– Нет, не всегда. Например, сегодня я должен сидеть здесь и выслушивать жалобы жрецов.
О, – подумал Эйе. – Вот в чем причина его недовольства.
– Не соблаговолит ли великий царь рассказать мне, о чем они просят?
– Если хочешь. – Сменхара потянул за свою болтающуюся золотую серьгу. – Подношения скудеют. Все меньше верующих приходит в храм, и жертвенники на улицах убирают. Короче говоря, дядюшка, им стало нечего делать, и они начинают скучать.
– И что великий царь ответил им?
– Пойти и развлечься чем-нибудь.
Эйе смотрел на длинные пальцы с накрашенными ногтями, теребившие серьгу.
– Не сочтет ли благоразумным великий царь закрыть несколько мелких храмов Атона и послать жрецов в селения, чтобы поправить и снова открыть дома других богов?
Сменхара уставился на него.
– Ты сошел с ума? Кто же будет их кормить, пока они притворяются, что работают? И, кроме того, жрецы не любят грязной работы.
– У них не будет выбора. Их можно было бы поддерживать из запасов нового урожая во владениях Дельты, которые прежде принадлежали Амону.
Сменхара рассмеялся.
– Ты хочешь, чтобы я вернул Амону его земли? Конечно, я не верну их. Мои феллахи даже сейчас ждут, когда схлынет вода, чтобы начать засеивать эти земли для меня. Мне нужно зерно.
Много раз Эйе хотел обратить внимание фараона на вопрос величайшей важности, но более подходящего момента, чем теперь, до сих пор не случалось. Разговор об Амоне дал ему возможность приступить к этому делу.
– Великий Гор, – пылко заговорил Эйе, – настало время послать официальную миссию посланников к Мэйе в Фивы, жалуя ему позволение снова открыть Карнак, и направить управляющего во дворец, чтобы он сделал все необходимое, чтобы снова сделать его пригодным для жизни. Ты не знаешь нравов своего народа. Поверь мне…
Сменхара поднял руку. Улыбка исчезла с его лица.
– Я уже сделал то, о чем ты просил, и поднял большой шум, когда строил свою гробницу в западных холмах близ Фив. Я нарочито громко произносил свои молитвы у жертвенника Амона здесь, во дворце. Я даже назначил Пва, – он взмахом указал на юношу, стоявшего позади него в белых жреческих одеждах, – писцом подношений Амону во дворце Анхеперура. В моем дворце. Моем. Я не намерен отдавать Амону обратно никаких земель в ущерб себе. Как не намерен и покидать Ахетатон. Долгие годы я ждал в Фивах, в пустом дворце со своей упрямой матушкой, тоскуя по Мериатон, печалясь, а здесь не смолкала музыка. Я презираю Фивы. Если там некогда было шумно и грязно, то сейчас там грязнее вдвойне. Поговорим о чем-нибудь другом!
Его голос сделался высоким, и покатые плечи в складках золотой ткани ссутулились от гнева.
Эйе вспомнились слова Хоремхеба, и, глядя на племянника, он с содроганием осознал, что впервые трезвым взглядом оценивает фараона.
Когда это началось? – в отчаянии думал он. – Когда боги наслали проклятие на Египет? Когда Тейе легла в постель со своим сыном? Или намного раньше, когда она предотвратила его убийство вопреки предупреждению оракула? Толстый зад Сменхары расплылся по сиденью трона, что было заметно даже под его просторным малиновым одеянием. Хотя он был еще молод, его живот уже начал обвисать.
– Великий царь, – с трудом вымолвил Эйе, почувствовав внезапную слабость, – хотя бы отправь визиря Юга в Фивы, чтобы он объявил людям, что они могут снова поклоняться кому пожелают.
Сменхара дернул головой.
– Нахтиаатон! Не хочешь ли отправиться в Фивы и поговорить об этом с народом?
Визирь подполз к нему, подобострастно коснувшись лбом царственной ступни.
– Полагаю, в этом нет необходимости, священный. Люди всегда втайне поклонялись кому хотели.
– Но им нужно открыто объявить об этом, их нужно заверить, иначе…
Эйе поднялся. Сменхара наклонился к нему.
– Иначе что, дядюшка? Ты намерен угрожать мне, как это делал Хоремхеб, когда я был еще царевичем? Я уступил ему, но поклялся себе, что никогда больше не стану слушать ни единого его слова. Если ты закончил, можешь идти.
– Еще одно, с твоего позволения. – Эйе знал, что не должен еще сильнее возбуждать гаев Сменхары, но он был исполнен решимости обсудить с ним вопрос, который первоначально привел его сюда. – Это касается продажи нашего зерна иноземцам. Еще в древности фараон запасал зерно на случай голода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Сменхара, вынужденный изыскивать средства для оплаты государственных долгов, начал продавать за границу зерно из закромов, которые снова были наполнены. Никто из его молодых друзей – теперь членов нового правления – не пытался отговорить его от этого опрометчивого шага в страхе впасть в немилость, и, наконец, за несколько дней до начала хояка Эйе набрался мужества и попросил фараона принять его. Почти закончился ахет, сезон половодья, и в воздухе веяло прохладой. Люди с радостью в сердцах ждали перет и начало сева.
Сменхара с видимым облегчением принял ритуальный поклон дядюшки. Когда Эйе вошел, фараон бесцельно прохаживался между столиками, на которых были разложены сладости, и лениво отщипывал кусочки то тут, то там, отгоняя при этом мошкару, роившуюся во влажном воздухе, его свита ходила следом. Он стоял, пока Эйе целовал его накрашенные хной ступни, потом поднялся по ступенькам трона. Усевшись, он указал жестом на эбеновый табурет у подножия. Эйе сел, и с едва слышными вздохами свита опустилась на подушки на полу.
– Ненавижу ахет, – сказал Сменхара. – Первая половина его слишком жаркая, и ничем не хочется заниматься, а вторая половина слишком влажная. Повсюду одна вода, и течение реки слишком быстрое, чтобы плавать по ней в лодке. Кому-то нравится охотиться за городом, но я не люблю убивать животных. Когда я был маленьким, то с нетерпением ждал, пока вода в реке спадет, потому что тогда бывает потрясающая рыбалка, но, конечно, теперь, когда я сделался фараоном, мне нельзя ни ловить ее, ни есть. Эхнатон ел рыбу, но он не признавал бога Хапи, живущего в Ниле, которого он мог бы оскорбить этим.
– Великий царь всегда может поплавать на лодке по озеру или прогуляться по Мару-Атону.
– Нет, не всегда. Например, сегодня я должен сидеть здесь и выслушивать жалобы жрецов.
О, – подумал Эйе. – Вот в чем причина его недовольства.
– Не соблаговолит ли великий царь рассказать мне, о чем они просят?
– Если хочешь. – Сменхара потянул за свою болтающуюся золотую серьгу. – Подношения скудеют. Все меньше верующих приходит в храм, и жертвенники на улицах убирают. Короче говоря, дядюшка, им стало нечего делать, и они начинают скучать.
– И что великий царь ответил им?
– Пойти и развлечься чем-нибудь.
Эйе смотрел на длинные пальцы с накрашенными ногтями, теребившие серьгу.
– Не сочтет ли благоразумным великий царь закрыть несколько мелких храмов Атона и послать жрецов в селения, чтобы поправить и снова открыть дома других богов?
Сменхара уставился на него.
– Ты сошел с ума? Кто же будет их кормить, пока они притворяются, что работают? И, кроме того, жрецы не любят грязной работы.
– У них не будет выбора. Их можно было бы поддерживать из запасов нового урожая во владениях Дельты, которые прежде принадлежали Амону.
Сменхара рассмеялся.
– Ты хочешь, чтобы я вернул Амону его земли? Конечно, я не верну их. Мои феллахи даже сейчас ждут, когда схлынет вода, чтобы начать засеивать эти земли для меня. Мне нужно зерно.
Много раз Эйе хотел обратить внимание фараона на вопрос величайшей важности, но более подходящего момента, чем теперь, до сих пор не случалось. Разговор об Амоне дал ему возможность приступить к этому делу.
– Великий Гор, – пылко заговорил Эйе, – настало время послать официальную миссию посланников к Мэйе в Фивы, жалуя ему позволение снова открыть Карнак, и направить управляющего во дворец, чтобы он сделал все необходимое, чтобы снова сделать его пригодным для жизни. Ты не знаешь нравов своего народа. Поверь мне…
Сменхара поднял руку. Улыбка исчезла с его лица.
– Я уже сделал то, о чем ты просил, и поднял большой шум, когда строил свою гробницу в западных холмах близ Фив. Я нарочито громко произносил свои молитвы у жертвенника Амона здесь, во дворце. Я даже назначил Пва, – он взмахом указал на юношу, стоявшего позади него в белых жреческих одеждах, – писцом подношений Амону во дворце Анхеперура. В моем дворце. Моем. Я не намерен отдавать Амону обратно никаких земель в ущерб себе. Как не намерен и покидать Ахетатон. Долгие годы я ждал в Фивах, в пустом дворце со своей упрямой матушкой, тоскуя по Мериатон, печалясь, а здесь не смолкала музыка. Я презираю Фивы. Если там некогда было шумно и грязно, то сейчас там грязнее вдвойне. Поговорим о чем-нибудь другом!
Его голос сделался высоким, и покатые плечи в складках золотой ткани ссутулились от гнева.
Эйе вспомнились слова Хоремхеба, и, глядя на племянника, он с содроганием осознал, что впервые трезвым взглядом оценивает фараона.
Когда это началось? – в отчаянии думал он. – Когда боги наслали проклятие на Египет? Когда Тейе легла в постель со своим сыном? Или намного раньше, когда она предотвратила его убийство вопреки предупреждению оракула? Толстый зад Сменхары расплылся по сиденью трона, что было заметно даже под его просторным малиновым одеянием. Хотя он был еще молод, его живот уже начал обвисать.
– Великий царь, – с трудом вымолвил Эйе, почувствовав внезапную слабость, – хотя бы отправь визиря Юга в Фивы, чтобы он объявил людям, что они могут снова поклоняться кому пожелают.
Сменхара дернул головой.
– Нахтиаатон! Не хочешь ли отправиться в Фивы и поговорить об этом с народом?
Визирь подполз к нему, подобострастно коснувшись лбом царственной ступни.
– Полагаю, в этом нет необходимости, священный. Люди всегда втайне поклонялись кому хотели.
– Но им нужно открыто объявить об этом, их нужно заверить, иначе…
Эйе поднялся. Сменхара наклонился к нему.
– Иначе что, дядюшка? Ты намерен угрожать мне, как это делал Хоремхеб, когда я был еще царевичем? Я уступил ему, но поклялся себе, что никогда больше не стану слушать ни единого его слова. Если ты закончил, можешь идти.
– Еще одно, с твоего позволения. – Эйе знал, что не должен еще сильнее возбуждать гаев Сменхары, но он был исполнен решимости обсудить с ним вопрос, который первоначально привел его сюда. – Это касается продажи нашего зерна иноземцам. Еще в древности фараон запасал зерно на случай голода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152