Фараон присутствовал на похоронах, но сидел в молчании, временами кивая или начиная покачиваться, и никто не знал, действительно ли он понимал, что случилось с его ребенком.
В конце хояка, когда Нил начал выходить из берегов и покрывать жаждущие воды поля, Анхесенпаатон разрешилась от бремени девочкой. Избранные аристократы, заполнившие опочивальню, чтобы свидетельствовать Египту о рождении царственного дитяти, все еще пребывали в праздничном настроении. Сидя на полу, придворные шутили и смеялись, заключая пари или играя в настольные игры, в то время как маленькая царевна кричала и тужилась. Ее роды были почти такими же длительными, как роды Мекетатон, и когда они закончились, девочка была слишком слаба, чтобы осознать поздравления Эйе или поцелуи Мериатон. Эхнатон, хотя его известили о близких родах, не пришел, и слуги Анхесенпаатон втайне этому были рады.
В минуты просветления, когда фараона отпускало безумие, он посвящал себя Сменхаре. Он превратил юношу в амулет, в счастливый талисман, прикипев к нему и душой и телом, но здоровье его все ухудшалось. Он приказал, чтобы царевича переселили в анфиладу комнат, примыкающих к царским покоям. Сменхара уступил, надеясь, что брат теперь будет чувствовать себя более спокойно и ослабит, наконец, свою хватку, которая постепенно сводила царевича с ума, но фараон только крепче цеплялся за него. Анхесенпаатон была еще слишком слаба, чтобы разделить царское ложе, даже если бы Эхнатон и желал ее. Казалось, что он, как прежде его отец, подпитывался некими таинственными силами, которые вытягивал из тела юноши. Сменхара испытывал мучительный стыд, появляясь в обнимку с фараоном у окна явления во время все более редких шествий царя к храму, но в остальное время он скрывался в полутьме своих тесных покоев, огрызаясь и набрасываясь на любого, кто приближался к нему. Однажды к нему пришла Мериатон, но даже на нее он накричал с такой злобой, что она ушла в слезах. И хотя уже феллахи наскребали по амбарам чудом сохранившиеся семена, готовясь к севу, и деревья уже вспыхивали свежей зеленью, которой люди не видели почти три года, и шадуфы снова проливали живительную влагу на иссушенные царские лужайки, в сердце Египта все еще лежала губительная тьма.
Хоремхеб обошел вставших на его пути стражников Сменхары, обругав их, с грохотом захлопнул за собой тяжелые кедровые двери и небрежно поклонился царевичу. Сменхара стоял у окна, сложив руки на груди, глядя поверх крытой колоннады на залитый солнцем садик. Хотя в комнате было тепло, он зябко кутался в плотные белые одежды. Он не подал виду, что услышал, как кто-то вошел в комнату. Хоремхеб подождал некоторое время, потом учтиво произнес:
– Царь…
– Убирайся, военачальник.
Хоремхеб подошел к нему и снова поклонился.
– Прошу прощения, но я не могу уйти, не получив твою печать на этом документе.
Сменхара мельком глянул на свиток и снова отвел взгляд.
– Ты уберешься прямо сейчас, вместе со своим документом.
Взгляд Хоремхеба задумчиво скользнул по вздутым, опухшим губам, бледной багровой отметине блекнущего кровоподтека на длинной шее, напряженным пальцам, впившимся в измятую ткань. Он шагнул вперед, вставая между царевичем и окном, и Сменхара отступил.
– Фараон не будет жить вечно, – мягко начал Хоремхеб.
Он хотел было продолжить, но лицо Сменхары вдруг исказилось злобной гримасой.
– Да как смеешь ты жалеть меня! – зашипел он. – Меня, царевича крови и наследника трона! Я заставлю наказать тебя, солдат!
Хоремхеб равнодушно перенес оскорбление.
– Я не жалею тебя, Птенец-в-гнезде, – сухо ответил он. – Настало время готовиться к новому правлению.
– Если ты пришел тереться об меня, как ласковый кот, иди сам поиграй со своим дружком. – Он употребил особенно непристойное выражение, но Хоремхеб не дал втянуть себя в ссору.
– Это приказ о немедленной мобилизации армии, – резко сказал он, поднимая свиток. – Я хочу, чтобы ты дал ему официальное одобрение, чтобы от Египта осталось хоть что-то, чем ты мог бы править.
– Мне наплевать на Египет.
– Я знаю. Но если ты хочешь получить двойную корону и будешь вести себя достаточно умно, то мое содействие тебе обеспечено.
– Угрожаешь? – презрительно фыркнул Сменхара. – А ведь, в самом деле, военачальник, стоит мне поднять палец, и тебя пронзят копьями и бросят в Нил.
– Не думаю, что ты сможешь так поступить, царевич, – тихо ответил Хоремхеб. – Так или иначе, в твоих интересах заручиться моим доверием. Твоя мать хотела добиться трона для тебя, и если ты захочешь заполучить его, тебе понадобится моя помощь.
Не знавшие солнца щеки Сменхары запылали.
– Твоя дерзость непростительна, Хоремхеб! Я его, считай, уже заполучил!
– Не совсем. Под защитой царицы Нефертити подрастает твой единокровный брат. Если бы наследование было только вопросом крови, его притязания были бы сильнее твоих.
Глаза Сменхары сузились.
– Ты осмеливаешься заявлять, – тихо сказал он, – что, если я не сделаю так, как ты хочешь, ты перенесешь свою преданность на незаконнорожденного отпрыска от противозаконного брака? Моим отцом был Аменхотеп Третий, величайший фараон, какого только видел Египет. Ни у кого нет больших прав на трон, чем у меня.
– Царевич, не думаю, что притязания крови будут иметь большое значение, когда фараон умрет. Казна пуста, управители развращены бездействием и взятками, страна в целом почти безнадежно доведена до нищеты. Власть перейдет к тому, кто сможет удержать ее, а не к тому, чья кровь самая чистая. Тебя должны считать достаточно сильным, чтобы признать твое право на трон. Я любил твоего отца и восхищался им, а твоя мать была для меня богиней. Помоги мне помочь тебе.
Сменхара внимательно посмотрел ему в лицо.
– Твои глаза лгут, – сказал он. Его пальцы коснулись кровоподтека на шее, и он рассеянно потер его. – Если ты хочешь помочь мне, убей моего брата.
– В этом нет необходимости. Я уверен, что он и так умирает. Мы можем издавать любые указы, какие пожелаем, и он не станет вмешиваться. Его дни свелись к мрачной череде видений и кошмаров. Он утратил связь с миром.
– Ты не был бы так уверен в этом, если бы это тебя он целовал и ласкал с таким вожделением. – Голос Сменхары дрогнул. – Я думал, ты ему друг. Я не могу доверять тебе.
– Это не важно. Я тебе тоже не доверяю.
– Твои речи – богохульство. А что же Эйе?
Хоремхеб улыбнулся:
– Носитель опахала очень стар.
– О боги, ты отвратителен. – Сменхара резко отвернулся от него.
Рядом с ложем стояло вино, он налил себе и жадно выпил, вытирая губы тыльной стороной ладони.
– Давай свиток. Мобилизация?
– И война. – Хоремхеб отошел от окна и, протянув документ Сменхаре, настойчиво сказал, глядя в лицо юноше: – Я гордился своей страной, царевич. Когда я был маленьким мальчиком в Хнесе, мой отец учил меня служить богам, чтить царя и каждый день возносить благодарение за счастье родиться египтянином. Все люди завидуют нам, говорил он, потому что Египет – процветающая страна и его законы справедливы. У меня не было причин сомневаться в его словах. – Он отступил и, подойдя к окну, устало прислонился к стене. – Он много и усердно работал, но у нас была хорошая жизнь. Наша земля приносила неплохие урожаи, и даже после уплаты ежегодных налогов сборщикам фараона у нас оставалось достаточно зерна, чтобы отец мог обменять его на пару безделушек для матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
В конце хояка, когда Нил начал выходить из берегов и покрывать жаждущие воды поля, Анхесенпаатон разрешилась от бремени девочкой. Избранные аристократы, заполнившие опочивальню, чтобы свидетельствовать Египту о рождении царственного дитяти, все еще пребывали в праздничном настроении. Сидя на полу, придворные шутили и смеялись, заключая пари или играя в настольные игры, в то время как маленькая царевна кричала и тужилась. Ее роды были почти такими же длительными, как роды Мекетатон, и когда они закончились, девочка была слишком слаба, чтобы осознать поздравления Эйе или поцелуи Мериатон. Эхнатон, хотя его известили о близких родах, не пришел, и слуги Анхесенпаатон втайне этому были рады.
В минуты просветления, когда фараона отпускало безумие, он посвящал себя Сменхаре. Он превратил юношу в амулет, в счастливый талисман, прикипев к нему и душой и телом, но здоровье его все ухудшалось. Он приказал, чтобы царевича переселили в анфиладу комнат, примыкающих к царским покоям. Сменхара уступил, надеясь, что брат теперь будет чувствовать себя более спокойно и ослабит, наконец, свою хватку, которая постепенно сводила царевича с ума, но фараон только крепче цеплялся за него. Анхесенпаатон была еще слишком слаба, чтобы разделить царское ложе, даже если бы Эхнатон и желал ее. Казалось, что он, как прежде его отец, подпитывался некими таинственными силами, которые вытягивал из тела юноши. Сменхара испытывал мучительный стыд, появляясь в обнимку с фараоном у окна явления во время все более редких шествий царя к храму, но в остальное время он скрывался в полутьме своих тесных покоев, огрызаясь и набрасываясь на любого, кто приближался к нему. Однажды к нему пришла Мериатон, но даже на нее он накричал с такой злобой, что она ушла в слезах. И хотя уже феллахи наскребали по амбарам чудом сохранившиеся семена, готовясь к севу, и деревья уже вспыхивали свежей зеленью, которой люди не видели почти три года, и шадуфы снова проливали живительную влагу на иссушенные царские лужайки, в сердце Египта все еще лежала губительная тьма.
Хоремхеб обошел вставших на его пути стражников Сменхары, обругав их, с грохотом захлопнул за собой тяжелые кедровые двери и небрежно поклонился царевичу. Сменхара стоял у окна, сложив руки на груди, глядя поверх крытой колоннады на залитый солнцем садик. Хотя в комнате было тепло, он зябко кутался в плотные белые одежды. Он не подал виду, что услышал, как кто-то вошел в комнату. Хоремхеб подождал некоторое время, потом учтиво произнес:
– Царь…
– Убирайся, военачальник.
Хоремхеб подошел к нему и снова поклонился.
– Прошу прощения, но я не могу уйти, не получив твою печать на этом документе.
Сменхара мельком глянул на свиток и снова отвел взгляд.
– Ты уберешься прямо сейчас, вместе со своим документом.
Взгляд Хоремхеба задумчиво скользнул по вздутым, опухшим губам, бледной багровой отметине блекнущего кровоподтека на длинной шее, напряженным пальцам, впившимся в измятую ткань. Он шагнул вперед, вставая между царевичем и окном, и Сменхара отступил.
– Фараон не будет жить вечно, – мягко начал Хоремхеб.
Он хотел было продолжить, но лицо Сменхары вдруг исказилось злобной гримасой.
– Да как смеешь ты жалеть меня! – зашипел он. – Меня, царевича крови и наследника трона! Я заставлю наказать тебя, солдат!
Хоремхеб равнодушно перенес оскорбление.
– Я не жалею тебя, Птенец-в-гнезде, – сухо ответил он. – Настало время готовиться к новому правлению.
– Если ты пришел тереться об меня, как ласковый кот, иди сам поиграй со своим дружком. – Он употребил особенно непристойное выражение, но Хоремхеб не дал втянуть себя в ссору.
– Это приказ о немедленной мобилизации армии, – резко сказал он, поднимая свиток. – Я хочу, чтобы ты дал ему официальное одобрение, чтобы от Египта осталось хоть что-то, чем ты мог бы править.
– Мне наплевать на Египет.
– Я знаю. Но если ты хочешь получить двойную корону и будешь вести себя достаточно умно, то мое содействие тебе обеспечено.
– Угрожаешь? – презрительно фыркнул Сменхара. – А ведь, в самом деле, военачальник, стоит мне поднять палец, и тебя пронзят копьями и бросят в Нил.
– Не думаю, что ты сможешь так поступить, царевич, – тихо ответил Хоремхеб. – Так или иначе, в твоих интересах заручиться моим доверием. Твоя мать хотела добиться трона для тебя, и если ты захочешь заполучить его, тебе понадобится моя помощь.
Не знавшие солнца щеки Сменхары запылали.
– Твоя дерзость непростительна, Хоремхеб! Я его, считай, уже заполучил!
– Не совсем. Под защитой царицы Нефертити подрастает твой единокровный брат. Если бы наследование было только вопросом крови, его притязания были бы сильнее твоих.
Глаза Сменхары сузились.
– Ты осмеливаешься заявлять, – тихо сказал он, – что, если я не сделаю так, как ты хочешь, ты перенесешь свою преданность на незаконнорожденного отпрыска от противозаконного брака? Моим отцом был Аменхотеп Третий, величайший фараон, какого только видел Египет. Ни у кого нет больших прав на трон, чем у меня.
– Царевич, не думаю, что притязания крови будут иметь большое значение, когда фараон умрет. Казна пуста, управители развращены бездействием и взятками, страна в целом почти безнадежно доведена до нищеты. Власть перейдет к тому, кто сможет удержать ее, а не к тому, чья кровь самая чистая. Тебя должны считать достаточно сильным, чтобы признать твое право на трон. Я любил твоего отца и восхищался им, а твоя мать была для меня богиней. Помоги мне помочь тебе.
Сменхара внимательно посмотрел ему в лицо.
– Твои глаза лгут, – сказал он. Его пальцы коснулись кровоподтека на шее, и он рассеянно потер его. – Если ты хочешь помочь мне, убей моего брата.
– В этом нет необходимости. Я уверен, что он и так умирает. Мы можем издавать любые указы, какие пожелаем, и он не станет вмешиваться. Его дни свелись к мрачной череде видений и кошмаров. Он утратил связь с миром.
– Ты не был бы так уверен в этом, если бы это тебя он целовал и ласкал с таким вожделением. – Голос Сменхары дрогнул. – Я думал, ты ему друг. Я не могу доверять тебе.
– Это не важно. Я тебе тоже не доверяю.
– Твои речи – богохульство. А что же Эйе?
Хоремхеб улыбнулся:
– Носитель опахала очень стар.
– О боги, ты отвратителен. – Сменхара резко отвернулся от него.
Рядом с ложем стояло вино, он налил себе и жадно выпил, вытирая губы тыльной стороной ладони.
– Давай свиток. Мобилизация?
– И война. – Хоремхеб отошел от окна и, протянув документ Сменхаре, настойчиво сказал, глядя в лицо юноше: – Я гордился своей страной, царевич. Когда я был маленьким мальчиком в Хнесе, мой отец учил меня служить богам, чтить царя и каждый день возносить благодарение за счастье родиться египтянином. Все люди завидуют нам, говорил он, потому что Египет – процветающая страна и его законы справедливы. У меня не было причин сомневаться в его словах. – Он отступил и, подойдя к окну, устало прислонился к стене. – Он много и усердно работал, но у нас была хорошая жизнь. Наша земля приносила неплохие урожаи, и даже после уплаты ежегодных налогов сборщикам фараона у нас оставалось достаточно зерна, чтобы отец мог обменять его на пару безделушек для матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152