Он может быть поражен тем, что, несмотря на большую проделанную работу, несмотря на достигнутый инсайт, пациент никак не меняется. В таких случаях он должен оставить свою роль интерпретатора и открыто заявить пациенту о расхождении между инсайтом и изменением, поднимая, возможно, вопрос о бессознательных «заповедных зонах» у пациента, из-за наличия которых ни один инсайт по-настоящему его не затрагивает.
До сих пор работа аналитика носит интеллектуальный характер: он отдает все свои знания на службу пациенту. Но его помощь выходит за пределы того, что он может непосредственно дать как специалист, даже если сам он при этом не сознает, что предлагает нечто большее, чем просто свои технические приемы.
Во-первых, самим своим присутствием он предоставляет пациенту уникальную возможность осознать свое поведение по отношению к людям. В общении с окружающими пациент, вероятнее всего, сосредоточивает свои мысли в первую очередь на особенностях других людей, на их несправедливости, эгоизме, недобросовестности, ненадежности, враждебности. Даже если он и сознает собственные реакции, то все равно склонен считать, что они спровоцированы другими. В анализе, однако, подобного рода проблемы практически отсутствуют, причем не только потому, что аналитик ранее подвергался анализу и продолжает анализировать себя, но также и потому, что жизнь аналитика не пересекается с жизнью пациента. Эта беспристрастность помогает отделить особенности пациента от вносящих неясность обстоятельств, которые обычно их окружают.
Во-вторых, своим дружеским интересом аналитик оказывает пациенту то, что можно назвать обычной человеческой помощью. В какой-то мере она неотделима от помощи интеллектуальной. Так, сам факт, что аналитик хочет понять пациента, подразумевает, что он принимает пациента всерьез. А это уже само по себе является эмоциональной поддержкой первостепенной важности, особенно в то время, когда пациента тревожат страхи и сомнения, когда покачнулись его хрупкие опоры, подвергается ударам гордость и подорваны иллюзии, ибо зачастую пациент слишком отчужден от себя, чтобы принимать себя всерьез. Это утверждение, возможно, звучит неправдоподобно, потому что большинство невротиков имеют завышенное представление о собственной важности, уникальных способностях, уникальных потребностях. Но думать о себе как о самом важном — это нечто в корне отличное от того, чтобы принимать себя всерьез. Первое проистекает из раздутого образа «я»; второе относится к реальному «я» и его развитию. Невротик часто рационализирует отсутствие серьезного отношения к себе, объясняя это «бескорыстием» или утверждая, что нелепо или самонадеянно много о себе думать. Такая фундаментальная незаинтересованность в себе является одной из наиболее серьезных трудностей в самоанализе. И наоборот, одно из огромных преимуществ профессионального анализа состоит в том, что он предполагает работу с человеком, который своим отношением вселяет в пациента мужество, которое позволяет ему быть в ладах с собой.
Человеческая поддержка является особенно ценной, когда пациент находится в тисках растущей тревоги. В таких ситуациях аналитику сложно успокоить пациента непосредственно. Но то, что над его тревогой бьются как над конкретной проблемой, которая в конечном счете разрешима, ослабляет страх перед неизвестным, независимо от содержания интерпретации. Если же пациент потерял надежду и склонен прекратить борьбу, аналитик пытается не просто дать интерпретацию, а понять эту установку как результат конфликта, что является куда большей поддержкой для пациента, чем «похлопывание по плечу» или многоречивые попытки его ободрить.
Бывают также периоды, когда фиктивные основания, на которые опирается гордость пациента, становятся шаткими и он сам начинает в них сомневаться. Прекрасно, когда пациент утрачивает вредные иллюзии о себе. Но мы не должны забывать, что во всех неврозах настоящая уверенность в себе очень ослаблена. Ее замешают фиктивные представления о собственном превосходстве. Пациент же в разгар своей борьбы не может провести различие между ними. Подрыв его раздутых представлений о себе означает разрушение веры в себя. Он сознает, что является далеко не таким праведным, любящим, могущественным, независимым, как думал раньше, но не может принять себя, лишенного ореола. И в этот момент ему как никогда нужен кто-то, кто не теряет веры в него, даже если сам он ее потерял.
Говоря общими словами, человеческая помощь, оказываемая аналитиком пациенту, похожа на то, что человек может дать своему другу: эмоциональную поддержку, ободрение, заинтересованность в его счастье. Это может стать у пациента первым опытом возможности человеческого понимания, первым случаем, когда другой человек видит в нем не только зависть, подозрительность, цинизм, претенциозность, лживость, но, отдавая себе полный отчет в этих наклонностях, по-прежнему относится к нему с симпатией и уважает его за борьбу и стремление измениться. И если аналитик доказал, что он надежный друг, то подобный положительный опыт способен также помочь пациенту вернуть веру в других людей.
Поскольку нас здесь интересует возможность самоанализа, пожалуй, будет уместно обсудить функции аналитика и посмотреть, в какой мере их может взять на себя пациент, работающий самостоятельно.
Нет сомнений в том, что наблюдения, сделанные извне опытным наблюдателем, будут более точными, чем наше самонаблюдение, в частности потому, что в отношении самих себя мы весьма далеки от беспристрастности. Однако такому недостатку противостоит уже обсуждавшийся факт, что мы знаем себя гораздо лучше, чем любой посторонний человек. Опыт психоаналитической терапии, безусловно, показывает, что пациенты, пришедшие к твердому решению понять собственные проблемы, могут развить поразительную способность тонкого самонаблюдения.
Понимание и интерпретация в самоанализе являются единым процессом. Специалист благодаря своему опыту быстрее поймет возможный смысл и значение наблюдений, чем это может сделать человек, работающий самостоятельно, точно так же, как хороший механик быстрее найдет неисправность в машине, чем автомобилист-любитель. Как правило, его понимание будет также более полным, потому что он лучше улавливает многозначность внутренних подтекстов и легче выявляет их взаимосвязи с уже выявленными факторами. Психологические знания пациента будут здесь некоторой помощью, хотя, разумеется, они не могут заменить опыта, полученного в ежедневной работе над психологическими проблемами. Однако, без всякого сомнения, он может уловить смысл собственных наблюдений, как это будет показано на примере в 8-й главе. Конечно, он будет продвигаться более медленно и с меньшей точностью, но следует помнить, что и в профессиональном анализе темп процесса определяется главным образом не способностью аналитика к пониманию, а способностью пациента к принятию инсайтов. Здесь уместно напомнить о словах утешения, которые адресовал Фрейд начинающим аналитикам. Он подчеркивал, что им не нужно слишком беспокоиться о своей способности оценивать ассоциации. Реальная трудность в психоанализе заключается не в интеллектуальном понимании, а в том, как справиться с сопротивлениями пациента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
До сих пор работа аналитика носит интеллектуальный характер: он отдает все свои знания на службу пациенту. Но его помощь выходит за пределы того, что он может непосредственно дать как специалист, даже если сам он при этом не сознает, что предлагает нечто большее, чем просто свои технические приемы.
Во-первых, самим своим присутствием он предоставляет пациенту уникальную возможность осознать свое поведение по отношению к людям. В общении с окружающими пациент, вероятнее всего, сосредоточивает свои мысли в первую очередь на особенностях других людей, на их несправедливости, эгоизме, недобросовестности, ненадежности, враждебности. Даже если он и сознает собственные реакции, то все равно склонен считать, что они спровоцированы другими. В анализе, однако, подобного рода проблемы практически отсутствуют, причем не только потому, что аналитик ранее подвергался анализу и продолжает анализировать себя, но также и потому, что жизнь аналитика не пересекается с жизнью пациента. Эта беспристрастность помогает отделить особенности пациента от вносящих неясность обстоятельств, которые обычно их окружают.
Во-вторых, своим дружеским интересом аналитик оказывает пациенту то, что можно назвать обычной человеческой помощью. В какой-то мере она неотделима от помощи интеллектуальной. Так, сам факт, что аналитик хочет понять пациента, подразумевает, что он принимает пациента всерьез. А это уже само по себе является эмоциональной поддержкой первостепенной важности, особенно в то время, когда пациента тревожат страхи и сомнения, когда покачнулись его хрупкие опоры, подвергается ударам гордость и подорваны иллюзии, ибо зачастую пациент слишком отчужден от себя, чтобы принимать себя всерьез. Это утверждение, возможно, звучит неправдоподобно, потому что большинство невротиков имеют завышенное представление о собственной важности, уникальных способностях, уникальных потребностях. Но думать о себе как о самом важном — это нечто в корне отличное от того, чтобы принимать себя всерьез. Первое проистекает из раздутого образа «я»; второе относится к реальному «я» и его развитию. Невротик часто рационализирует отсутствие серьезного отношения к себе, объясняя это «бескорыстием» или утверждая, что нелепо или самонадеянно много о себе думать. Такая фундаментальная незаинтересованность в себе является одной из наиболее серьезных трудностей в самоанализе. И наоборот, одно из огромных преимуществ профессионального анализа состоит в том, что он предполагает работу с человеком, который своим отношением вселяет в пациента мужество, которое позволяет ему быть в ладах с собой.
Человеческая поддержка является особенно ценной, когда пациент находится в тисках растущей тревоги. В таких ситуациях аналитику сложно успокоить пациента непосредственно. Но то, что над его тревогой бьются как над конкретной проблемой, которая в конечном счете разрешима, ослабляет страх перед неизвестным, независимо от содержания интерпретации. Если же пациент потерял надежду и склонен прекратить борьбу, аналитик пытается не просто дать интерпретацию, а понять эту установку как результат конфликта, что является куда большей поддержкой для пациента, чем «похлопывание по плечу» или многоречивые попытки его ободрить.
Бывают также периоды, когда фиктивные основания, на которые опирается гордость пациента, становятся шаткими и он сам начинает в них сомневаться. Прекрасно, когда пациент утрачивает вредные иллюзии о себе. Но мы не должны забывать, что во всех неврозах настоящая уверенность в себе очень ослаблена. Ее замешают фиктивные представления о собственном превосходстве. Пациент же в разгар своей борьбы не может провести различие между ними. Подрыв его раздутых представлений о себе означает разрушение веры в себя. Он сознает, что является далеко не таким праведным, любящим, могущественным, независимым, как думал раньше, но не может принять себя, лишенного ореола. И в этот момент ему как никогда нужен кто-то, кто не теряет веры в него, даже если сам он ее потерял.
Говоря общими словами, человеческая помощь, оказываемая аналитиком пациенту, похожа на то, что человек может дать своему другу: эмоциональную поддержку, ободрение, заинтересованность в его счастье. Это может стать у пациента первым опытом возможности человеческого понимания, первым случаем, когда другой человек видит в нем не только зависть, подозрительность, цинизм, претенциозность, лживость, но, отдавая себе полный отчет в этих наклонностях, по-прежнему относится к нему с симпатией и уважает его за борьбу и стремление измениться. И если аналитик доказал, что он надежный друг, то подобный положительный опыт способен также помочь пациенту вернуть веру в других людей.
Поскольку нас здесь интересует возможность самоанализа, пожалуй, будет уместно обсудить функции аналитика и посмотреть, в какой мере их может взять на себя пациент, работающий самостоятельно.
Нет сомнений в том, что наблюдения, сделанные извне опытным наблюдателем, будут более точными, чем наше самонаблюдение, в частности потому, что в отношении самих себя мы весьма далеки от беспристрастности. Однако такому недостатку противостоит уже обсуждавшийся факт, что мы знаем себя гораздо лучше, чем любой посторонний человек. Опыт психоаналитической терапии, безусловно, показывает, что пациенты, пришедшие к твердому решению понять собственные проблемы, могут развить поразительную способность тонкого самонаблюдения.
Понимание и интерпретация в самоанализе являются единым процессом. Специалист благодаря своему опыту быстрее поймет возможный смысл и значение наблюдений, чем это может сделать человек, работающий самостоятельно, точно так же, как хороший механик быстрее найдет неисправность в машине, чем автомобилист-любитель. Как правило, его понимание будет также более полным, потому что он лучше улавливает многозначность внутренних подтекстов и легче выявляет их взаимосвязи с уже выявленными факторами. Психологические знания пациента будут здесь некоторой помощью, хотя, разумеется, они не могут заменить опыта, полученного в ежедневной работе над психологическими проблемами. Однако, без всякого сомнения, он может уловить смысл собственных наблюдений, как это будет показано на примере в 8-й главе. Конечно, он будет продвигаться более медленно и с меньшей точностью, но следует помнить, что и в профессиональном анализе темп процесса определяется главным образом не способностью аналитика к пониманию, а способностью пациента к принятию инсайтов. Здесь уместно напомнить о словах утешения, которые адресовал Фрейд начинающим аналитикам. Он подчеркивал, что им не нужно слишком беспокоиться о своей способности оценивать ассоциации. Реальная трудность в психоанализе заключается не в интеллектуальном понимании, а в том, как справиться с сопротивлениями пациента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65