Несколько землепашцев были еще заняты последними полевыми работами. Жан отворачивался, чтобы не отвечать на их радушные приветствия, желая пройти по деревне незамеченным и повидать Шамбли так, чтобы его там не увидели.
Было семь часов, когда за деревьями показалась остроконечная колокольня. Ветер донес до него звон колокола. Но Жану отнюдь не хотелось крикнуть в ответ: «Да, это я!.. Я пришел снова побыть среди всего того, что так любил когда-то!.. Я возвращаюсь в родное гнездо!.. Я возвращаюсь к своей колыбели!..»
Он шел молча, снова и снова с ужасом задавая себе один вопрос: «Зачем я пришел сюда?»
Однако колокол гудел не переставая, и Жан понял, что это звонили не к вечерне. К какой же службе тогда сзывал жителей Шамбли колокол в столь поздний час?
— Тем лучше! — сказал себе Жан. — Все будут в церкви, и мне не придется проходить мимо отворенных дверей домов. Меня никто не увидит. Со мной не станут заговаривать. А раз я ни у кого не собираюсь просить ночлег, значит, никто не узнает, что я приходил сюда.
Говоря себе это, он продолжал путь, хотя временами ему неудержимо хотелось повернуть назад. Но нет! Его словно толкала вперед какая-то неодолимая сила.
По мере того как Жан приближался к Шамбли, он все внимательнее смотрел по сторонам. Несмотря на происшедшие за двенадцать лет перемены, он узнавал дома, огороженные загоны, фермы в окрестностях селения.
Добравшись до главной улицы, он пошел крадучись вдоль домов, внешний вид которых оставался столь французским, что можно было вообразить себя в центре какой-нибудь общины XVII века. Вот здесь проживал друг их семьи, у которого Жан проводил иногда свободные дни. Вот тут жил приходской священник, который давал ему первые уроки. Живы ли еще эти славные люди? Затем справа показалось строение повыше. Это было вытянутое в сторону верхнего квартала Шамбли здание училища, куда он ходил каждое утро, — оно возвышалось в нескольких сотнях шагов.
Улица упиралась в церковную площадь. Отцовский дом занимал один из ее углов, слева; фасадом он был обращен к площади, а его задняя стена выходила в сад, сливавшийся в одну зеленую массу с деревьями, со всех сторон обступавшими селение.
Было уже довольно темно. За полуотворенной дверью церкви виднелась толпа людей, слабо освещенная висевшей под сводами люстрой.
Жан уже перестал опасаться, что будет узнан, даже если его здесь еще не забыли, и ему вдруг пришла в голову мысль войти в церковь, смешаться с толпой и побыть на этом вечернем богослужении, преклонить колена на скамье, где он читал молитвы ребенком. Но гораздо сильнее его влекло в противоположный конец площади; взяв влево, он дошел до угла, где стоял отчий дом...
Ему вспомнились мельчайшие подробности: решетка, опоясывавшая небольшой передний дворик, голубятня, высившаяся над зубчатой стеной справа, четыре окна нижнего этажа, дверь посередине, окно на втором этаже, в котором среди украшавших его цветов так часто появлялось лицо матери. Ему было пятнадцать лет, когда он навсегда покинул Шамбли. В этом возрасте все предметы уже глубоко запечатлеваются в памяти. Именно здесь, вот на этом месте, должно было стоять жилище, построенное его предками, стоявшими у истоков возникновения канадской провинции.
Но никакого дома не было. На его месте — руины. Зловещие руины, но образовавшиеся не от воздействия времени, в этом нисколько не приходилось сомневаться. Почерневшие от копоти камни, закопченные куски стен, обломки обгорелых бревен, груды побелевшего пепла говорили о том, что дом уже очень давно стал добычей пламени.
Ужасная мысль промелькнула в голове Жана. Кто устроил пожар? Было ли это делом случая, неосторожности?.. Или дом подожгла мстительная рука?
Побуждаемый непреодолимой силой, Жан скользнул внутрь развалин... Разгреб ногою пепел, кучами лежавший на земле. Из-под обломков вылетели совы. Несомненно, никто и никогда не приходил сюда. Почему же здесь, в самом людном месте селения, почему здесь остались эти руины? По какой причине после пожара его не потрудились расчистить?
Все двенадцать лет после ухода из родного дома Жан не знал, что его фамильное гнездо разорено, что теперь это лишь груда почерневших от пламени обломков.
Застыв в неподвижности, он с тяжелым сердцем размышлял о своем печальном прошлом, о еще более печальном настоящем.
— Эй, что вы там делаете, сударь? — крикнул ему какой-то старик, направлявшийся в церковь и остановившийся напротив.
Жан, погруженный в свои мысли, ничего не ответил.
— Эй, — снова закричал старик, — вы что, глухой? Не стойте там! Если вас увидят, вам не поздоровится!
Жан выбрался из развалин, вышел на площадь и спросил у своего неожиданного собеседника:
— Это вы мне?
— Вам, сударь. Сюда ходить нельзя.
— А почему?
— Потому что это место проклято.
— Проклято? — прошептал Жан так тихо, что старик не расслышал.
— Вы, сударь, нездешний?
— Да, — ответил Жан.
— И, похоже, давненько не бывали в Шамбли?
— Да, много лет!
— Тогда неудивительно, что вы ничего не знаете... Послушайте меня... Я дам вам добрый совет... Не ходите в эти развалины!
— Но почему?..
— Потому что запятнаете себя даже тем, что ступите ногою на пепелище. Ведь это дом предателя!..
— Предателя?..
— Да, Симона Моргаза!
Однако несчастный юноша и сам слишком хорошо знал это.
Значит, от жилища, из которого его семья была изгнана двенадцать лет назад, от дома, который ему так захотелось повидать в последний раз и который, как он думал, еще стоит, остались лишь обломки разрушенных огнем стен! И с тех пор повелось, что место это стало позорищем, что никто не решался даже близко подойти к нему, и не было в Шамбли человека, который бы, взглянув на него, не послал ему проклятия! Да! Двенадцать лет прошло, а в этом селении, как и повсюду в канадских провинциях, ничто не избыло отвращения, внушаемого именем Симона Моргаза!
Жан опустил глаза, руки его дрожали, он чувствовал себя совсем разбитым. Не будь темноты, старик увидел бы, как краска стыда залила его лицо.
Старик снова заговорил:
— Вы канадец?
— Да, — ответил Жан.
— Тогда вы не можете не знать о преступлении, которое совершил Симон Моргаз.
— Кто в Канаде не знает об этом?
— Поистине, каждый, сударь. Вы, наверно, из восточных графств?
— Да, из восточных... из Нового Брауншвейга.
— О, издалека... очень издалека! Тогда вы наверно не знали, что дом этот сгорел?..
— Нет, не знал... Это произошло, вероятно, случайно?
— Отнюдь, сударь, отнюдь! — покачал головой старик. — Может быть, было бы лучше, если бы он загорелся от молнии! И, конечно, так бы и случилось рано или поздно, потому что Господь всевидящ! Но его правосудие опередили! На следующий же день после того, как Симона Моргаза с его семейством прогнали из Шамбли, все бросились к этому дому... И подожгли... А потом, чтобы память об этом никогда не стерлась, руины в назидание всем оставили в том виде, в каком вы их нашли! Приближаться к ним запрещено, да никто бы и не стал пятнать себя даже прахом этого дома!
Жан слушал, затаив дыхание. Запальчивость, с которой говорил этот человек, красноречиво свидетельствовала о том, что всеобщее презрение предателю сохранилось во всей своей силе! Там, куда Жан пришел искать семейных воспоминаний, сохранились лишь воспоминания позорные!
Однако собеседник его, продолжая разговор, понемногу удалялся от проклятого жилища, направляясь к церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82