Я ведь вовсе не брат ему.
- Кому не брат?
- Ну, ясно кому - Черемышу Климентию.
- Как не брат?! - ахнула Аня. - А кто же?
- Ну просто одноимёнец. Мы с ним только по фамилии тезки. Я тоже из того села Холодаева. У нас там полсела, и все Черемыш. Даже улицы есть: Малая Черемышская, Большая Черемышская, Средняя... Мы с ним, понимаешь, только по фамилии тезки, а никакой я ему вовсе не брат. Я его и не видал сроду. Ну просто, понимаешь, я это себе выдумал. Такое воображение сделал. Наши все померли давно, а я один остался, как дурак. И сестра тогда потерялась куда-то. Сперва в детдоме был, потом так мотался. Вот я себе и выдумал. Смешно, конечно... Прочел в газетах, что есть такой летчик... Черемыш. Смелый. И портрет был. А я и подумал: вот бы был у меня в жизни такой брат... И я б не такой был. И стал так воображать каждый день. Даже привык: как будто вроде и на самом деле есть такой брат... Я знаю... тебе смешно, наверно?..
Но Аня не смеялась.
- А письма как же? - ужаснулась она. - Письма тоже сам?..
- Письма - это правда... Это мне сестра из Москвы присылает. Ей тоже фамилия Черемыш. Клавдия. Сестра.
Галка села на дерево, тряхнула ветку, и на них посыпался сверху бертолетовый порошок инея. Аня вздрогнула:
- Как же это, Гешка?.. Ну-ну, и бессовестный же ты все-таки.. Надо ведь так врать! А мы-то все думали... Фу!..
- Нет, ты слушай... Ведь это почему я так? Для уваженья, может, думаешь? Нет же! Честное слово... Для себя просто... Вот я и подтягивался, и дисциплину, понимаешь, стал в себе развивать, и по ученью тоже старался, чтобы не подводить брата. Ну, не брата то есть, а вот этого... Смешно, конечно... Он сперва, Аня, был не такой уж всем известный, а потом вот как пошел, как принялся ордена отхватывать... И все его стали знать. Мне даже нелегко стало. Все говорят: "Ах, вы брат того, брат Черемыша!" А отпираться уже не могу. Да и неохота. У меня это прямо главное было во всей жизни. Только знаешь, когда мне вот очень неловко было? Это когда, помнишь, во время перелета, когда брат пропал... Ну, не брат то есть... Ясно кто. И все в классе ко мне так отнеслись тогда. Мне вдруг до того совестно стало - очень все по-настоящему переживали. Ты не думай, я тоже тогда взаправду волновался. Еще как! Я ведь как-никак уже привык, третий год братом себя воображаю...
Аня слушала Гешку и с трудом уясняла себе, что произошло. Как это можно изо дня в день, из года в год играть в такую странную и трудную игру!
Мечта о старшем брате!.. Она возникла у Гешки давно, когда он был еще беспризорником. Это была мечта высокая, ослепительная и дальнозоркая, - мечта, как маяк. Она помогала Гешке в жизни, направляла. В самые черные дни Гешкиной жизни светил ему образ славного, бесстрашного человека, коммуниста, летчика. Ведь есть такие люди на свете, и разве виноват Гешка, что он не состоит в кровном родстве с ними? А теперь...
- Как же теперь быть? - растерялась Аня.
- Я и сам не знаю, - сказал Гешка. - Мне еще Кирилл Степанович записку ему велел передать о моей неуспеваемости и насчет недисциплинированности. Вот я попал, Аня... Я лучше уеду куда-нибудь, все равно мне уже тут нельзя... Ребята засмеют на всю жизнь. Ни пройти, ни проехать... Приходится мне "фортнаус" отсюда...
- Слушай, Геша, - заявила Аня, - чепуха это все! Куда ты уйдешь?! Опять беспризорничать будешь, что ли? Просто стыдно это слушать. Видно, тебя геройское твое это братство ровно ничему не научило, вот и все, если ты так говоришь! А по-моему, надо пойти сейчас в гостиницу прямо к товарищу Черемышу и все ему рассказать, как есть. Я почему-то уверена, что он не рассердится.
- Ну, а дальше что будет?
- Там уж видно, что будет, - сказала Аня. - Или лучше вот что, погоди. Давай сперва я пойду, подготовлю, а потом уже ты пойдешь тоже, ну и все объяснишь в подробности.
- Сама ему все расскажешь?! - изумился Гешка, с уважением вглядываясь в решительное лицо девочки.
- Вот так сама пойду и скажу. А чего?! Он меня знает. Я его видела и даже приветствовала на вокзале. Он такой веселый, он поймет. А ты меня подожди здесь, я быстренько...
Свои и посторонние
- Да, пожалуйста, войдите! - сказал Климентий Черемыш, услышав осторожный стук в дверь. - Милости прошу.
Климентий уже привык к тому, что его никогда не оставляют в покое. Стоило ему лишь в Ленинграде, Воронеже, Одессе, Тбилиси, Владивостоке, Минске, Архангельске внести свой чемодан в номер гостиницы, как сейчас же начинал звонить телефон, раздавались разные тонкие и толстые стуки в дверь. Незнакомые люди, почтительно робея, звонили, входили, приглашали к себе на завод, в школу, в институт, в учреждение, просили автографов, советов, читали стихи, расспрашивали и восторгались. Климентий привык к этой шумихе и относился к ней с добродушной иронией и с терпеливой мягкостью, уделяя время каждому.
- Милости прошу, - повторил летчик, но никто не вошел. - Там отперто! крикнул Климентий.
У дверей поцарапались, но опять никто не явился. Посетитель, видимо, не мог справиться с ручкой двери. Черемыш встал с дивана и пошел открывать. За дверью оказалась девочка в меховой шапочке, из-под которой, словно наушники, с обоих боков вылезали свернутые кольцом косы.
- Пожалуйста, пожалуйста! - приветствовал ее Черемыш. - Где это я вас видел? А, вспомнил, вспомнил! Это вы меня на вокзале приветствовали? Как же, как же, старые знакомые! Здорово говорили! Ну, присаживайтесь. Что скажете?
Затрезвонил телефон на столе.
- Да, - сказал в трубку летчик, - я Черемыш. Ну, приходите. Только поскорее, а то мне скоро ехать на заседание горсовета, выступать.
И он взглянул на часы-браслет, надетые, как у всех летчиков, на внутренней стороне руки, над ладонью (чтоб можно было видеть часы, не снимая руки со штурвала управления).
А у Ани тем временем исчезла вся ее храбрость.
Удивительное дело: еще пять минут назад все казалось таким легким. Прийти и сказать: "Товарищ Черемыш, у нас в школе один мальчик играл в то, что вы его брат. А он вовсе не брат. Вот он теперь мучается и боится вам сказать... "
Но теперь, когда Аня осталась с глазу на глаз с этим знакомым всей стране человеком, который, поблескивая орденами, мягко ступал по ковру высокими белыми бурками, отвернутыми у колен, - теперь она вдруг растеряла все слова. Ну как тут сказать? А вдруг он рассердится и скажет: "Что вы мне всякими глупостями голову морочите! Я приехал по государственному делу, а тут какой-то хулиган-мальчишка в игрушки играет, в братья мне навязывается... "
- Ну, как вас величать? - спросил летчик.
- Баратова Аня.
- Ну, что скажете, Баратова Аня? Аня набрала в грудь побольше воздуху, проглотила волнение и решилась: - Видите, у нас, то есть... у вас есть брат, у нас...
- Это что такое: у нас, у вас? - засмеялся Климентий.
В дверь постучали. Вошла старуха, вся так и расплывающаяся от умиления. Она высвободила одно ухо из-под платка и так, двигаясь боком, ухом вперед, засеменила к летчику, протянув ему издали руку с плоской ладонью и выпрямленными, напряженными, плотно сжатыми пальцами.
- Ты прости меня, старую, что покоя тебе, верно, не даю, - заговорила она. - Очень уж меня интерес взял посмотреть... Как же, все про тебя в газетах читаем. Очень ты прекрасно летаешь.
Летчик тщетно пытался усадить тараторившую бабку, подсовывал ей кресло. Но старуха не садилась, увертывалась от кресла и все ходила вокруг, все всплескивала руками и радостно причитала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
- Кому не брат?
- Ну, ясно кому - Черемышу Климентию.
- Как не брат?! - ахнула Аня. - А кто же?
- Ну просто одноимёнец. Мы с ним только по фамилии тезки. Я тоже из того села Холодаева. У нас там полсела, и все Черемыш. Даже улицы есть: Малая Черемышская, Большая Черемышская, Средняя... Мы с ним, понимаешь, только по фамилии тезки, а никакой я ему вовсе не брат. Я его и не видал сроду. Ну просто, понимаешь, я это себе выдумал. Такое воображение сделал. Наши все померли давно, а я один остался, как дурак. И сестра тогда потерялась куда-то. Сперва в детдоме был, потом так мотался. Вот я себе и выдумал. Смешно, конечно... Прочел в газетах, что есть такой летчик... Черемыш. Смелый. И портрет был. А я и подумал: вот бы был у меня в жизни такой брат... И я б не такой был. И стал так воображать каждый день. Даже привык: как будто вроде и на самом деле есть такой брат... Я знаю... тебе смешно, наверно?..
Но Аня не смеялась.
- А письма как же? - ужаснулась она. - Письма тоже сам?..
- Письма - это правда... Это мне сестра из Москвы присылает. Ей тоже фамилия Черемыш. Клавдия. Сестра.
Галка села на дерево, тряхнула ветку, и на них посыпался сверху бертолетовый порошок инея. Аня вздрогнула:
- Как же это, Гешка?.. Ну-ну, и бессовестный же ты все-таки.. Надо ведь так врать! А мы-то все думали... Фу!..
- Нет, ты слушай... Ведь это почему я так? Для уваженья, может, думаешь? Нет же! Честное слово... Для себя просто... Вот я и подтягивался, и дисциплину, понимаешь, стал в себе развивать, и по ученью тоже старался, чтобы не подводить брата. Ну, не брата то есть, а вот этого... Смешно, конечно... Он сперва, Аня, был не такой уж всем известный, а потом вот как пошел, как принялся ордена отхватывать... И все его стали знать. Мне даже нелегко стало. Все говорят: "Ах, вы брат того, брат Черемыша!" А отпираться уже не могу. Да и неохота. У меня это прямо главное было во всей жизни. Только знаешь, когда мне вот очень неловко было? Это когда, помнишь, во время перелета, когда брат пропал... Ну, не брат то есть... Ясно кто. И все в классе ко мне так отнеслись тогда. Мне вдруг до того совестно стало - очень все по-настоящему переживали. Ты не думай, я тоже тогда взаправду волновался. Еще как! Я ведь как-никак уже привык, третий год братом себя воображаю...
Аня слушала Гешку и с трудом уясняла себе, что произошло. Как это можно изо дня в день, из года в год играть в такую странную и трудную игру!
Мечта о старшем брате!.. Она возникла у Гешки давно, когда он был еще беспризорником. Это была мечта высокая, ослепительная и дальнозоркая, - мечта, как маяк. Она помогала Гешке в жизни, направляла. В самые черные дни Гешкиной жизни светил ему образ славного, бесстрашного человека, коммуниста, летчика. Ведь есть такие люди на свете, и разве виноват Гешка, что он не состоит в кровном родстве с ними? А теперь...
- Как же теперь быть? - растерялась Аня.
- Я и сам не знаю, - сказал Гешка. - Мне еще Кирилл Степанович записку ему велел передать о моей неуспеваемости и насчет недисциплинированности. Вот я попал, Аня... Я лучше уеду куда-нибудь, все равно мне уже тут нельзя... Ребята засмеют на всю жизнь. Ни пройти, ни проехать... Приходится мне "фортнаус" отсюда...
- Слушай, Геша, - заявила Аня, - чепуха это все! Куда ты уйдешь?! Опять беспризорничать будешь, что ли? Просто стыдно это слушать. Видно, тебя геройское твое это братство ровно ничему не научило, вот и все, если ты так говоришь! А по-моему, надо пойти сейчас в гостиницу прямо к товарищу Черемышу и все ему рассказать, как есть. Я почему-то уверена, что он не рассердится.
- Ну, а дальше что будет?
- Там уж видно, что будет, - сказала Аня. - Или лучше вот что, погоди. Давай сперва я пойду, подготовлю, а потом уже ты пойдешь тоже, ну и все объяснишь в подробности.
- Сама ему все расскажешь?! - изумился Гешка, с уважением вглядываясь в решительное лицо девочки.
- Вот так сама пойду и скажу. А чего?! Он меня знает. Я его видела и даже приветствовала на вокзале. Он такой веселый, он поймет. А ты меня подожди здесь, я быстренько...
Свои и посторонние
- Да, пожалуйста, войдите! - сказал Климентий Черемыш, услышав осторожный стук в дверь. - Милости прошу.
Климентий уже привык к тому, что его никогда не оставляют в покое. Стоило ему лишь в Ленинграде, Воронеже, Одессе, Тбилиси, Владивостоке, Минске, Архангельске внести свой чемодан в номер гостиницы, как сейчас же начинал звонить телефон, раздавались разные тонкие и толстые стуки в дверь. Незнакомые люди, почтительно робея, звонили, входили, приглашали к себе на завод, в школу, в институт, в учреждение, просили автографов, советов, читали стихи, расспрашивали и восторгались. Климентий привык к этой шумихе и относился к ней с добродушной иронией и с терпеливой мягкостью, уделяя время каждому.
- Милости прошу, - повторил летчик, но никто не вошел. - Там отперто! крикнул Климентий.
У дверей поцарапались, но опять никто не явился. Посетитель, видимо, не мог справиться с ручкой двери. Черемыш встал с дивана и пошел открывать. За дверью оказалась девочка в меховой шапочке, из-под которой, словно наушники, с обоих боков вылезали свернутые кольцом косы.
- Пожалуйста, пожалуйста! - приветствовал ее Черемыш. - Где это я вас видел? А, вспомнил, вспомнил! Это вы меня на вокзале приветствовали? Как же, как же, старые знакомые! Здорово говорили! Ну, присаживайтесь. Что скажете?
Затрезвонил телефон на столе.
- Да, - сказал в трубку летчик, - я Черемыш. Ну, приходите. Только поскорее, а то мне скоро ехать на заседание горсовета, выступать.
И он взглянул на часы-браслет, надетые, как у всех летчиков, на внутренней стороне руки, над ладонью (чтоб можно было видеть часы, не снимая руки со штурвала управления).
А у Ани тем временем исчезла вся ее храбрость.
Удивительное дело: еще пять минут назад все казалось таким легким. Прийти и сказать: "Товарищ Черемыш, у нас в школе один мальчик играл в то, что вы его брат. А он вовсе не брат. Вот он теперь мучается и боится вам сказать... "
Но теперь, когда Аня осталась с глазу на глаз с этим знакомым всей стране человеком, который, поблескивая орденами, мягко ступал по ковру высокими белыми бурками, отвернутыми у колен, - теперь она вдруг растеряла все слова. Ну как тут сказать? А вдруг он рассердится и скажет: "Что вы мне всякими глупостями голову морочите! Я приехал по государственному делу, а тут какой-то хулиган-мальчишка в игрушки играет, в братья мне навязывается... "
- Ну, как вас величать? - спросил летчик.
- Баратова Аня.
- Ну, что скажете, Баратова Аня? Аня набрала в грудь побольше воздуху, проглотила волнение и решилась: - Видите, у нас, то есть... у вас есть брат, у нас...
- Это что такое: у нас, у вас? - засмеялся Климентий.
В дверь постучали. Вошла старуха, вся так и расплывающаяся от умиления. Она высвободила одно ухо из-под платка и так, двигаясь боком, ухом вперед, засеменила к летчику, протянув ему издали руку с плоской ладонью и выпрямленными, напряженными, плотно сжатыми пальцами.
- Ты прости меня, старую, что покоя тебе, верно, не даю, - заговорила она. - Очень уж меня интерес взял посмотреть... Как же, все про тебя в газетах читаем. Очень ты прекрасно летаешь.
Летчик тщетно пытался усадить тараторившую бабку, подсовывал ей кресло. Но старуха не садилась, увертывалась от кресла и все ходила вокруг, все всплескивала руками и радостно причитала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13