» Я не вижу подобного трагизма. Вся проблема наших переживаний заключена, пожалуй, лишь в том, что мы рассматриваем всё со своей точки зрения, вообразив себя ничтожным телесным пузырьком жизни. А так ли многое связывает нас с самими собой? Ведь, по сути, то, что мы воспринимаем как собственное «я», есть лишь набор смутных воспоминаний о себе самом, слабых телесных и мысленных ощущений текущего момента и еще более эфемерных предчувствий, из которых складывается наше туманное ощущение будущего. Так ли нестерпимо сложно абстрагироваться от самого себя? Ведь если потерять или хотя бы ослабить эту тоненькую веревочку, связывающую нас с нами, мир покажется совсем иным: устойчивым, гармоничным, отлаженным, будто неведомыми руками. Почему бы не расстаться с необходимостью видеть всё через самого себя и таким образом ощутить этот мир свободно, без страхов, без щемящих опасений и разочарований? Ведь если рассматривать мир не через себя, вас не будет интересовать, что вам угрожает, чего вам никогда не увидеть, не ощутить, не познать. Свобода от себя самого есть величайший путь к более истинному мироощущению, не так ли?
Созидание так же вовсе не обязательно должно быть созиданием материальным. Например, познание (по Канту) по своей сути оказывается как бы творением, созиданием познаваемого предмета, что перекликается с нашим утверждением о материальности идеи. Прекрасным примером разрушения как средства созидания может служить именно процесс познания. Изучение предмета происходит так или иначе через интеракцию с ним или с его проявлениями. Вполне изучить предмет удается, только так или иначе его разрушив, целиком или в малой части, – сам предмет или его материальное проявление. Но результатом такого разрушения будет созидание знания об этом предмете, которого не существовало, пока предмет не был частично или полностью «препарирован».
Хотя это и не будет совсем удачным примером, трудно не упомянуть принцип неопределенности Гейзенберга, являющийся одной из основ квантовой механики. Если говорить простыми словами, то суть его сводится к следующему: мы не можем знать величину импульса и точную координату элементарной частицы одновременно. В некоторых изданиях можно встретить следующее объяснение: «На самом деле электрон имеет точную скорость и точную координату, просто мы никогда не сможем их измерить, не потревожив этот электрон». Это бы служило нам прекрасной иллюстрацией к нашему заявлению, что познание возникает как следствие разрушения познаваемого, но, к сожалению, это не совсем так, ибо именно принцип неопределенности и объясняет, почему электрон не падает на ядро. (Потому что тогда его скорость и координата станут точно известными.) Современность, начавшаяся лет сто назад, вообще любит щеголять нелогичностями, будто бы раз нет ничего неопределенного, то и «не убий» уже неактуально. Вообще надо быть весьма осмотрительными, популяризируя научные прозрения. Однако давайте рассмотрим принцип неопределенности с другой точки зрения. Созидание одного знания разрушает возможность другого знания, и, таким образом, процесс созидания взаимно вытекает из процесса разрушения и наоборот.
Как мы уже отметили выше, стремление к разрушению заложено во всем живом самой природой. Природа вообще склонна к организации самоуправляющихся систем, когда индивидуумы, входящие в состав этих систем, производят действия, предусмотренные природой, по мирному согласию, никем не принуждаемые, следуя своим заложенным внутри позывам, называемым инстинктами. Рождаются по согласию, едят по согласию (подумать только, что мы впихиваем в себя, когда едим. Твердые куски чужой материи. Вам никогда не приходило на ум, насколько это неестественно?), умирают тоже по согласию. Фрейд проводит различие между инстинктом жизни (Эрос) и инстинктом смерти (Танатос). Он подчеркивает, что идея этих двух основных инстинктов была известна уже греческой философии (ср. с Эмпедоклом). Идея Фрейда об особом инстинкте смерти иллюстрирует стремление к разрушению, в данном случае к саморазрушению, заложенное в нас самой природой. Вводя инстинкт смерти, Фрейд хотел объяснить такие явления, как агрессия и война. Но он также подчеркивал, что агрессия может быть интернализована (обращена вовнутрь) и стать саморазрушительной. Что же в нас не подвергается разрушению? Ответ напрашивается сам собой. Если тело наше бренно, более того, непостоянно в своем материальном составе, то что же мы представляем сами по себе? Ведь ниточка, связывающая нас с нами, столь тонка, что кажется – порви ее, и мы не будем более заключены в плену самих себя. Значит, это то, что мы чувствуем в себе как то, что есть мы сами. Стороннего наблюдателя в нас, иногда ироничного, иногда просто безразличного к тяготам плоти, мы называем душой. Подвержена ли душа разрушению? Возьмем примитивное платоново метафизическое доказательство бессмертия души: душа проста, но всё простое неразложимо; всякое разрушение – это разложение, но душа, как неразложимая, не может разрушиться, вследствие чего она вечна.
Лейбниц пытался усовершенствовать приведенное нами платоново доказательство. Свое доказательство он выражает в форме непрерывного силлогизма, сложная конструкция которого придает видимую тяжеловесную убедительность. Как у всех рационалистов, основной определяющей душу деятельностью у Лейбница является мышление, сознаваемое душою без представления частей, то есть «вещью без частей». Отсюда выводится, что это действие души не может быть движением. Из того, что всякое действие тела – только движение, выводится, что душа не представляет тела и не находится в пространстве, а потому не может обладать движением.
Всякое движение – распадание, а потому движение есть то, что не присуще душе, и потому душа неуничтожима. Св. Августин дает метафизическое доказательство неуничтожаемости души, основанное на совершенно других принципах. Св. Августин, резюмируя свои длинные рассуждения, дает следующую краткую, но весьма туманную формулировку своего доказательства: «Ложность не может быть без чувства, она же (ложность) не быть не может, следовательно, чувство существует всегда. Но чувств нет без души, следовательно, душа вечна. Она не в состоянии чувствовать, если не будет жить. Итак, душа живет вечно».
Так или иначе, мы чувствуем, что в нас есть что-то стороннее, не подверженное разрушению, тот самый сторонний наблюдатель, с которым мы ассоциируем истинных самих себя. Более того, этот сторонний наблюдатель, кажется, имеет мало общего с нашим конкретным физическим «я», и будь то лишь обман наших чувств, очередная уловка природы, чтобы мы не очень переживали, давая потомство и умирая, во многих из нас есть упомянутое Фрейдом «океаническое» чувство принадлежности к чему-то мировому, какое-то чувство не отделенности нас от Вселенной, а скорее отдаленности нас от самих себя. Иногда я чувствую себя более причастным к галактике M33, чем к тому, что лежит у меня на тарелке. Эта самоотстраненность и принадлежность ко всему мирозданию есть прекрасный повод видеть в разрушении лишь новый виток созидания.
Совесть – стержень человеческой морали?
Как часто тоска обволакивает всё мое естество, став привычной спутницей дыхания, долгих цепочек обмена веществ с холодной и рано темнеющей внешней средой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57