Доллингс предупреждал, что она потеряет его; так и вышло. Она просто шла отчитаться перед впустившим ее аль-Мульком. Но явно не желала, чтоб Доллингс знал, куда она направляется, ибо это испортило бы все. Доллингс, как вы теперь понимаете, просто вышел с угла Сент-Джеймс-стрит на Райдер-стрит, пройдя несколько сот метров. Если вы еще сомневаетесь, позовем горничную и спросим, была ли в понедельник вечером дома наша подруга Колетт.
Результат можно было предугадать. Селден явилась и подтвердила, что Колетт в ту ночь дома не было. Толбот ухмыльнулся.
— Умно, ничего не скажешь, — признал он. — Каким я был ослом…
— Ничего тут нет умного, — раздраженно возразил Банколен. — Я просто расставил хорошо известные факты в последовательном порядке. Инспектор, вы когда-нибудь слышали, что дважды два — четыре? Факт довольно известный. Сомневаюсь, чтоб даже американского мистера Кулиджа признали юмористом, если бы он решился его опровергнуть в обычном для себя эксцентричном шутовском стиле. Но тут нас и ждет западня: зная, что дважды два — четыре, мы уже не в состоянии помножить два на два. Одну двойку цепляем на люстру, другую швыряем на диван. Проблема не в умножении двоек, а в их непривычном, мистическом, устрашающем сочетании.
— Но послушайте! — вставил я. — Почему вчера вечером Колетт мне не сказала, что Доллингс привез ее не домой?
Банколен поднял брови.
— Не забывайте, Джефф, — объяснил он, — наша дама рассуждает просто и незатейливо. Думаю, ей даже в голову не приходило, что это может иметь какое-то значение, которого, кстати, оно не имеет. Она вам не сказала, где провела ночь с аль-Мульком, здесь или в его номере, потому что не видела тут никакой разницы. Да-да. Это важно для нас, но не для нее.
— А рука, которая, по свидетельству Пилгрима, сняла меч? — спросил Толбот.
— Совсем другой вопрос. Разумеется, вы приходите к выводу, что личность, открывшая ключом черную дверь аль-Мулька, и личность, снявшая меч со стены, идентичны. На чем такой вывод основан? Только на поэтических теориях Пилгрима, которые доказывают, что аль-Мульк затеял грандиозный убийственный розыгрыш. Нет-нет-нет! Полуночный визит Колетт Лаверн входил в план аль-Мулька по собственному спасению, тогда как снявшая меч рука действовала по изощренному плану, рассчитанному на его погибель…
Детектив поднялся, прошелся по комнате, глядя на Толбота, и неожиданно бросил:
— Ну? Понимаете, что это значит? Не обращайте внимания на теории Пилгрима, просто подумайте, что получается, если Доллингс действительно проводил ее до переулка за клубом «Бримстон», а потом вышел с Сент-Джеймс-стрит на Райдер-стрит? И не забудьте главное — на очень коротком пути от Сент-Джеймс-стрит до Райдер-стрит он увидел тень виселицы! Как вы сами заметили, дико было бы думать, будто самые разные лондонцы забавляются игрушечными виселицами в час ночи…
— Значит, — медленно вымолвил Толбот, — Гиблую улицу надо искать в нескольких сотнях ярдов отсюда.
Банколен отвесил низкий поклон:
— Браво, инспектор! Вот именно. И это, разумеется, означает, что… Нет, вы сами должны догадаться.
Толбот почесал блокнотом затылок и погрузился в глубокие мрачные размышления.
— Проклятье! — пробормотал он. — Все ясно. Вам было известно с самого начала?
— Естественно.
— Почему же вы не сказали, сэр? Зачем я, как дурак, искал по всему Лондону пропавшую улицу?
— Затем, — объяснил Банколен, — чтобы не предупреждать убийцу. Надо было внушить ему впечатление, будто мы лихорадочно ищем пропавшую улицу по всему Лондону, кроме того квартала, где находится его логово.
— Но если вам известен убийца…
Банколен выпустил из ноздрей тонкие струйки сигарного дыма, отвернулся от окна, сквозь которое смотрел на Маунт-стрит.
— И единственное свидетельство против него находится здесь. Ах, будь со мной доктор Бейл!… Будь со мной Саннуа, Дисслар, специалисты из их лаборатории! Я бы просто сказал: «Господа, вот разгадка. Подтвердите ее». Они склонились бы над микроскопами, затрясли бы сверкающими пробирками, с улыбками вышли бы из своей кельи, и — voila![23] — на чью-то шею падает нож гильотины! Помните, Джефф, как они подтверждали каждый мой вывод по делу Салиньи? Но их со мной нет. Поэтому я должен изобличить преступника другим способом. Должен подготовить для него ловушку, и когда он придет за третьей жертвой…
— Вы об этом уже говорили. Кто третья жертва?
— Ну разумеется, лейтенант Грэффин!… Неужели вы не поняли!
Толбот только кряхтел, разводя руками.
— Если, по вашему мнению, это так очевидно, — кисло заметил он, — я, видно, должен был понять. Только, извините, не понял. Почему Грэффин?
— Потому что Грэффин знает, кто такой Джек Кетч. Больше того… Пожалуй, надо вам объяснить.
— Да уж, сделайте одолжение, — сладким тоном попросил Толбот и опять вытер лоб.
— Нынче утром я задал вам массу вопросов, инспектор, надеясь, что они укажут верное направление. Надо было найти объяснение нескольким сомнительным неувязочкам, связанным с тем самым Грэффином. Зачем аль-Мульку, живущему уединенно, не имеющему занятий и общественных обязанностей, личный секретарь? И прежде всего, почему он взял именно Грэффина? Пьяницу, который не только не годится для такой работы, но даже хвастает, что не выполняет ее. Постоянно валяется в невменяемом состоянии, смеется над аль-Мульком, подначивает его, злит, довел уже до бешенства, так что египтянин с большим трудом сдерживается, чтоб не свернуть ему шею. И, несмотря на все это, аль-Мульк терпит любые оскорбления и фактически потакает Грэффину! Разве египтянин похож на сентиментального, добросердечного человека? Нет, нет, инспектор. На это есть только один ответ — шантаж.
Банколен стукнул кулаком по спинке кресла:
— Шантаж! Но чем Грэффин его шантажирует? Чем-то настолько серьезным, что упрямый, жестокий, хитрый аль-Мульк не смеет протестовать даже против оскорблений, которые в ином случае толкнули б его на убийство. Грэффин его шантажирует преступлением, не меньше. Незначительного скандала аль-Мульк не боится: терять ему нечего, он не рискует ни положением, ни репутацией. Он виновен в преступлении, и у Грэффина есть доказательства. Доказательства явно веские, юридические, не нуждающиеся в словесном подтверждении из уст обесчещенного спившегося офицера. Очевидно к тому же, что он, постоянно пребывая в ступоре, при себе их не держит. У кого-то наверняка хранится запечатанный конверт с пометкой «вскрыть после моей смерти». В ином случае вряд ли Грэффин посмел бы остаться один на один с нашим очаровательным египтянином.
И я снова вас спрашиваю: почему Грэффин лжет в ответ на вопрос, давно ли он служит у аль-Мулька? Увидев возможность попасться в ловушку, он признался, что нанялся на службу ровно десять лет назад в Париже. Но зачем было сначала лгать насчет места и времени? Если вспомнить, какое неприятное событие произошло тогда в жизни египтянина, мы поймем, что старался скрыть пьяный хитрец Грэффин.
Толбот кивнул, испустил долгий вздох.
— Да, — сказал он, — да. Он знает, кто убил де Лаватера.
— Совершенно верно! Помните, как он побледнел при моем замечании, что у аль-Мулька, должно быть, никогда не было повода жалеть о лишних расходах?… Я попал прямо в яблочко! Теперь наш буйный спившийся лейтенант предстает в более зловещем свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Результат можно было предугадать. Селден явилась и подтвердила, что Колетт в ту ночь дома не было. Толбот ухмыльнулся.
— Умно, ничего не скажешь, — признал он. — Каким я был ослом…
— Ничего тут нет умного, — раздраженно возразил Банколен. — Я просто расставил хорошо известные факты в последовательном порядке. Инспектор, вы когда-нибудь слышали, что дважды два — четыре? Факт довольно известный. Сомневаюсь, чтоб даже американского мистера Кулиджа признали юмористом, если бы он решился его опровергнуть в обычном для себя эксцентричном шутовском стиле. Но тут нас и ждет западня: зная, что дважды два — четыре, мы уже не в состоянии помножить два на два. Одну двойку цепляем на люстру, другую швыряем на диван. Проблема не в умножении двоек, а в их непривычном, мистическом, устрашающем сочетании.
— Но послушайте! — вставил я. — Почему вчера вечером Колетт мне не сказала, что Доллингс привез ее не домой?
Банколен поднял брови.
— Не забывайте, Джефф, — объяснил он, — наша дама рассуждает просто и незатейливо. Думаю, ей даже в голову не приходило, что это может иметь какое-то значение, которого, кстати, оно не имеет. Она вам не сказала, где провела ночь с аль-Мульком, здесь или в его номере, потому что не видела тут никакой разницы. Да-да. Это важно для нас, но не для нее.
— А рука, которая, по свидетельству Пилгрима, сняла меч? — спросил Толбот.
— Совсем другой вопрос. Разумеется, вы приходите к выводу, что личность, открывшая ключом черную дверь аль-Мулька, и личность, снявшая меч со стены, идентичны. На чем такой вывод основан? Только на поэтических теориях Пилгрима, которые доказывают, что аль-Мульк затеял грандиозный убийственный розыгрыш. Нет-нет-нет! Полуночный визит Колетт Лаверн входил в план аль-Мулька по собственному спасению, тогда как снявшая меч рука действовала по изощренному плану, рассчитанному на его погибель…
Детектив поднялся, прошелся по комнате, глядя на Толбота, и неожиданно бросил:
— Ну? Понимаете, что это значит? Не обращайте внимания на теории Пилгрима, просто подумайте, что получается, если Доллингс действительно проводил ее до переулка за клубом «Бримстон», а потом вышел с Сент-Джеймс-стрит на Райдер-стрит? И не забудьте главное — на очень коротком пути от Сент-Джеймс-стрит до Райдер-стрит он увидел тень виселицы! Как вы сами заметили, дико было бы думать, будто самые разные лондонцы забавляются игрушечными виселицами в час ночи…
— Значит, — медленно вымолвил Толбот, — Гиблую улицу надо искать в нескольких сотнях ярдов отсюда.
Банколен отвесил низкий поклон:
— Браво, инспектор! Вот именно. И это, разумеется, означает, что… Нет, вы сами должны догадаться.
Толбот почесал блокнотом затылок и погрузился в глубокие мрачные размышления.
— Проклятье! — пробормотал он. — Все ясно. Вам было известно с самого начала?
— Естественно.
— Почему же вы не сказали, сэр? Зачем я, как дурак, искал по всему Лондону пропавшую улицу?
— Затем, — объяснил Банколен, — чтобы не предупреждать убийцу. Надо было внушить ему впечатление, будто мы лихорадочно ищем пропавшую улицу по всему Лондону, кроме того квартала, где находится его логово.
— Но если вам известен убийца…
Банколен выпустил из ноздрей тонкие струйки сигарного дыма, отвернулся от окна, сквозь которое смотрел на Маунт-стрит.
— И единственное свидетельство против него находится здесь. Ах, будь со мной доктор Бейл!… Будь со мной Саннуа, Дисслар, специалисты из их лаборатории! Я бы просто сказал: «Господа, вот разгадка. Подтвердите ее». Они склонились бы над микроскопами, затрясли бы сверкающими пробирками, с улыбками вышли бы из своей кельи, и — voila![23] — на чью-то шею падает нож гильотины! Помните, Джефф, как они подтверждали каждый мой вывод по делу Салиньи? Но их со мной нет. Поэтому я должен изобличить преступника другим способом. Должен подготовить для него ловушку, и когда он придет за третьей жертвой…
— Вы об этом уже говорили. Кто третья жертва?
— Ну разумеется, лейтенант Грэффин!… Неужели вы не поняли!
Толбот только кряхтел, разводя руками.
— Если, по вашему мнению, это так очевидно, — кисло заметил он, — я, видно, должен был понять. Только, извините, не понял. Почему Грэффин?
— Потому что Грэффин знает, кто такой Джек Кетч. Больше того… Пожалуй, надо вам объяснить.
— Да уж, сделайте одолжение, — сладким тоном попросил Толбот и опять вытер лоб.
— Нынче утром я задал вам массу вопросов, инспектор, надеясь, что они укажут верное направление. Надо было найти объяснение нескольким сомнительным неувязочкам, связанным с тем самым Грэффином. Зачем аль-Мульку, живущему уединенно, не имеющему занятий и общественных обязанностей, личный секретарь? И прежде всего, почему он взял именно Грэффина? Пьяницу, который не только не годится для такой работы, но даже хвастает, что не выполняет ее. Постоянно валяется в невменяемом состоянии, смеется над аль-Мульком, подначивает его, злит, довел уже до бешенства, так что египтянин с большим трудом сдерживается, чтоб не свернуть ему шею. И, несмотря на все это, аль-Мульк терпит любые оскорбления и фактически потакает Грэффину! Разве египтянин похож на сентиментального, добросердечного человека? Нет, нет, инспектор. На это есть только один ответ — шантаж.
Банколен стукнул кулаком по спинке кресла:
— Шантаж! Но чем Грэффин его шантажирует? Чем-то настолько серьезным, что упрямый, жестокий, хитрый аль-Мульк не смеет протестовать даже против оскорблений, которые в ином случае толкнули б его на убийство. Грэффин его шантажирует преступлением, не меньше. Незначительного скандала аль-Мульк не боится: терять ему нечего, он не рискует ни положением, ни репутацией. Он виновен в преступлении, и у Грэффина есть доказательства. Доказательства явно веские, юридические, не нуждающиеся в словесном подтверждении из уст обесчещенного спившегося офицера. Очевидно к тому же, что он, постоянно пребывая в ступоре, при себе их не держит. У кого-то наверняка хранится запечатанный конверт с пометкой «вскрыть после моей смерти». В ином случае вряд ли Грэффин посмел бы остаться один на один с нашим очаровательным египтянином.
И я снова вас спрашиваю: почему Грэффин лжет в ответ на вопрос, давно ли он служит у аль-Мулька? Увидев возможность попасться в ловушку, он признался, что нанялся на службу ровно десять лет назад в Париже. Но зачем было сначала лгать насчет места и времени? Если вспомнить, какое неприятное событие произошло тогда в жизни египтянина, мы поймем, что старался скрыть пьяный хитрец Грэффин.
Толбот кивнул, испустил долгий вздох.
— Да, — сказал он, — да. Он знает, кто убил де Лаватера.
— Совершенно верно! Помните, как он побледнел при моем замечании, что у аль-Мулька, должно быть, никогда не было повода жалеть о лишних расходах?… Я попал прямо в яблочко! Теперь наш буйный спившийся лейтенант предстает в более зловещем свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47