С ними было бы как-то веселее. Впрочем, у меня есть карабин. Вручая его, комендант Васильев напомнил, что медведя надо стрелять в лопатку, а если встанет на задние лапы — в грудь. Я скептически заглянул в лишённый нарезов ствол и пришёл к выводу, что с медведем придётся вступать в рукопашную схватку (три раунда по три минуты, победитель получает все). К удовольствию одного из нас этот поединок не состоялся — по причине неявки другого из нас, которому и засчитано поражение. Заходил я и в домики, проверить, не дымят ли печки. Нет печки не дымили, а ребята крепко спали, утомлённые работой и событиями уходящей ночи. Скоро переполненные домики примут нормальный вид: возле многих нар стоят наготове чемоданы. Улетают Панов, Васильев, Баранов, Панфилов, Александров и Кизино — ветераны станции.
А это что такое? Возле развода чернеет какая-то фигура. Явное нарушение правил: в одиночку из лагеря выходить запрещено, тем более — без доклада дежурному. Вскоре фигура начала приближаться, приобретая характерные очертания Кизино. Я сурово отчитал метеоролога за самовольство, и Кизино твёрдо обещал отныне никогда, никогда не преступать правил внутреннего распорядка.
— Я по дороге запишу, можно? В какую сторону едете?
— На остров Диксон. — Трудное молчание.
— А после вашего возвращения? — робко спрашивает репортёр.
— Пожалуйста, поговорим.
— Где, Алексей Фёдорович?
— В Мирном. Приходите к десяти вечера. Только не опаздывайте.
Или такая история. Когда Трёшников был начальником антарктической экспедиции, он издал приказ: ввиду опасности падений в трещины ходить только группами и со спасательными средствами. И вот однажды в сопровождении Георгия Ивановича Матвейчука начальник отправился на обход, забыв захватить верёвки.
— А как же быть с приказом? — иронически сокрушался Матвейчук.
— Придётся влепить самому себе выговор, — посмеивался Трёшников.
Неожиданно послышался треск, Матвейчук обернулся — и увидел своего начальника, провалившегося в щель ледника у самого соприкосновения с океаном. Провалился, расставил руки — висит.
— Ты жив, Алексей Фёдорович? — нагнувшись, осведомился Матвейчук.
— Жив, жив! Беги за ребятами, пусть захватят доску и верёвки!
— Бегу! А ты провисишь?
Из щели послышался приглушённый, но сердечный ответ.
Прошло несколько минут, и Трёшников снова услышал голос Матвейчука:
— Ты жив, Алексей Фёдорович?
— Да! Где ребята?
— Понимаешь, я вернулся, чтобы узнать, жив ли ты. — Погоди же! — пообещал Трёшников.
Минут через десять примчались ребята, бросили верёвку, и нарушивший свой же приказ начальник кое-как выбрался из пропасти. Ребята не поверили своим глазам: Трёшников сумел так долго держаться, несмотря на то, что у него была вывихнута при падении рука.
Вот так силища!
И десятки других историй, подлинных и выдуманных, над которыми Трёшников сам смеётся, возмущаясь и одновременно восхищаясь изобретательностью неведомых рассказчиков.
Больше всего его веселит крепко прилипший титул — «хозяин Арктики». Вот и сейчас кто-то ввалился в кают-компанию и пошутил: «Прилетел „хозяин Арктики“ и такую погоду привёз, что без солнечных очков выйти невозможно!»
— А что, интересно, говорили на Диксоне, где я пять дней проторчал из-за пурги? — смеялся Трёшников. — Меня представил ему Булатов.
— Долго думаете здесь пробыть? — спросил Алексей Фёдорович.
— Пока не попросят — ответил я, — от добра добра не ищут; кормят великолепно, сплю в теплом мешке, кино каждый день бесплатное — куда торопиться? — Трёшников сокрушённо покачал головой. — Вспомнил одного корреспондента, — проворчал он. — Как-то ранней весной на дрейфующую станцию прислали подарок — ящик помидоров. Корреспондент пришёл в полный восторг и из всего многообразия своих впечатлений сосредоточил внимание читателя на самом сильном: как он наелся свежих помидоров на полюсе. Так умилялся — ну просто не жизнь на льдине, а малина!
Я обещал Алексею Фёдоровичу ни словом не заикаться о свежих помидорах и честно выполнил своё обещание: можете хоть пять раз перелистать мои записки — всё равно никаких помидоров не обнаружите. Зато я отыграюсь на апельсинах, про которые никаких клятв не давал. Не скажу, чтобы на станции были горы, целые пирамиды, терриконы апельсинов, но несколько ящиков «Аннушка» привезла. В День станции каждому из нас досталось по одному ярко-рыжему плоду, так что свой первый в нынешнем году апельсин я съел именно на полюсе.
Кают-компанию заполнили все свободные от вахт; шла та непринуждённая беседа, из которой начальство может узнать о работе подчинённых куда больше, чем из самого толкового и длинного доклада. Меня и тогда и при последующих встречах с Алексеем Фёдоровичем приятно поражало отношение к нему зимовщиков. Они как будто забывали, что Трёшников директор института, их непосредственное и самое высокое начальство, — ни разу я не увидел и намёка на чинопочитание. Но и фамильярности никакой, ни единого грана. В каждом вопросе, в каждой реплике ребят чувствовалось искреннее и огромное уважение учеников к учителю — признанному главе советских полярников, своими ногами прошедшему Арктику вдоль и поперёк, участнику десятков дрейфов, зимовок и экспедиций, крупнейшей эрудиции учёному и блестящему организатору; к своему старшему коллеге, который видел и испытал столько, что его уже ничем не удивишь и ничем не напугаешь: в Ледовитом океане купался (однажды по своей воле, раздевшись донага в лютый мороз — чтобы спасти ценный прибор); в ледники и трещины проваливался; от вала торосов спасался; из пурги, аварий и всяких катастроф уходил не счесть сколько раз.
Большой учёный, организатор и практик — такие сочетания Арктике известны. Самые прославленные имена — Фритьоф Нансен и Отто Шмидт, о которых написано много книг, и за ними — их ученики и последователи, ещё ждущие своих биографов: Евгений Фёдоров, Михаил Сомов, Алексей Трёшников, Евгений Толстиков…
Начальник одной из первых дрейфующих станций, второй антарктической экспедиции, один из первооткрывателей хребта Ломоносова в Ледовитом океане, автор многих книг и оригинальных теорий — стоит ли говорить, какой интерес вызвало у меня неожиданное знакомство с Трешниковым?
Представьте себе человека, отличающегося даже среди полярников, которых бог ростом не обидел, своей богатырской фигурой; все в нём массивно — черты лица, туловище, руки, плечи. На лацкане пиджака звёздочка Героя; спокойный холодноватый взгляд излучает уверенность и волю; кажется, что в присутствии этого человека не может произойти никаких ЧП — настолько крепко он держит в руках и нить разговора и события. Сильный человек, про таких говорят — глыба.
В последующую неделю мне посчастливилось ещё дважды — северный мир узок — с ним встречаться.
Мы рассуждали о призвании учёного.
— Трудно, и наверное бессмысленно определять, какой тип учёного больше соответствует современной науке, — говорил Алексей Фёдорович. — Мы преклоняемся перед Шмидтом времён организации Арктики и перед Шмидтом периода создания космической гипотезы. Каждому своё: один не выходит из кабинета, считая, что при данном уровне науки не обязательно заниматься чёрной работой на месте событий; другой все хочет увидеть своими глазами, пощупать своими руками и лишь потом изложить на бумаге свои мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
А это что такое? Возле развода чернеет какая-то фигура. Явное нарушение правил: в одиночку из лагеря выходить запрещено, тем более — без доклада дежурному. Вскоре фигура начала приближаться, приобретая характерные очертания Кизино. Я сурово отчитал метеоролога за самовольство, и Кизино твёрдо обещал отныне никогда, никогда не преступать правил внутреннего распорядка.
— Я по дороге запишу, можно? В какую сторону едете?
— На остров Диксон. — Трудное молчание.
— А после вашего возвращения? — робко спрашивает репортёр.
— Пожалуйста, поговорим.
— Где, Алексей Фёдорович?
— В Мирном. Приходите к десяти вечера. Только не опаздывайте.
Или такая история. Когда Трёшников был начальником антарктической экспедиции, он издал приказ: ввиду опасности падений в трещины ходить только группами и со спасательными средствами. И вот однажды в сопровождении Георгия Ивановича Матвейчука начальник отправился на обход, забыв захватить верёвки.
— А как же быть с приказом? — иронически сокрушался Матвейчук.
— Придётся влепить самому себе выговор, — посмеивался Трёшников.
Неожиданно послышался треск, Матвейчук обернулся — и увидел своего начальника, провалившегося в щель ледника у самого соприкосновения с океаном. Провалился, расставил руки — висит.
— Ты жив, Алексей Фёдорович? — нагнувшись, осведомился Матвейчук.
— Жив, жив! Беги за ребятами, пусть захватят доску и верёвки!
— Бегу! А ты провисишь?
Из щели послышался приглушённый, но сердечный ответ.
Прошло несколько минут, и Трёшников снова услышал голос Матвейчука:
— Ты жив, Алексей Фёдорович?
— Да! Где ребята?
— Понимаешь, я вернулся, чтобы узнать, жив ли ты. — Погоди же! — пообещал Трёшников.
Минут через десять примчались ребята, бросили верёвку, и нарушивший свой же приказ начальник кое-как выбрался из пропасти. Ребята не поверили своим глазам: Трёшников сумел так долго держаться, несмотря на то, что у него была вывихнута при падении рука.
Вот так силища!
И десятки других историй, подлинных и выдуманных, над которыми Трёшников сам смеётся, возмущаясь и одновременно восхищаясь изобретательностью неведомых рассказчиков.
Больше всего его веселит крепко прилипший титул — «хозяин Арктики». Вот и сейчас кто-то ввалился в кают-компанию и пошутил: «Прилетел „хозяин Арктики“ и такую погоду привёз, что без солнечных очков выйти невозможно!»
— А что, интересно, говорили на Диксоне, где я пять дней проторчал из-за пурги? — смеялся Трёшников. — Меня представил ему Булатов.
— Долго думаете здесь пробыть? — спросил Алексей Фёдорович.
— Пока не попросят — ответил я, — от добра добра не ищут; кормят великолепно, сплю в теплом мешке, кино каждый день бесплатное — куда торопиться? — Трёшников сокрушённо покачал головой. — Вспомнил одного корреспондента, — проворчал он. — Как-то ранней весной на дрейфующую станцию прислали подарок — ящик помидоров. Корреспондент пришёл в полный восторг и из всего многообразия своих впечатлений сосредоточил внимание читателя на самом сильном: как он наелся свежих помидоров на полюсе. Так умилялся — ну просто не жизнь на льдине, а малина!
Я обещал Алексею Фёдоровичу ни словом не заикаться о свежих помидорах и честно выполнил своё обещание: можете хоть пять раз перелистать мои записки — всё равно никаких помидоров не обнаружите. Зато я отыграюсь на апельсинах, про которые никаких клятв не давал. Не скажу, чтобы на станции были горы, целые пирамиды, терриконы апельсинов, но несколько ящиков «Аннушка» привезла. В День станции каждому из нас досталось по одному ярко-рыжему плоду, так что свой первый в нынешнем году апельсин я съел именно на полюсе.
Кают-компанию заполнили все свободные от вахт; шла та непринуждённая беседа, из которой начальство может узнать о работе подчинённых куда больше, чем из самого толкового и длинного доклада. Меня и тогда и при последующих встречах с Алексеем Фёдоровичем приятно поражало отношение к нему зимовщиков. Они как будто забывали, что Трёшников директор института, их непосредственное и самое высокое начальство, — ни разу я не увидел и намёка на чинопочитание. Но и фамильярности никакой, ни единого грана. В каждом вопросе, в каждой реплике ребят чувствовалось искреннее и огромное уважение учеников к учителю — признанному главе советских полярников, своими ногами прошедшему Арктику вдоль и поперёк, участнику десятков дрейфов, зимовок и экспедиций, крупнейшей эрудиции учёному и блестящему организатору; к своему старшему коллеге, который видел и испытал столько, что его уже ничем не удивишь и ничем не напугаешь: в Ледовитом океане купался (однажды по своей воле, раздевшись донага в лютый мороз — чтобы спасти ценный прибор); в ледники и трещины проваливался; от вала торосов спасался; из пурги, аварий и всяких катастроф уходил не счесть сколько раз.
Большой учёный, организатор и практик — такие сочетания Арктике известны. Самые прославленные имена — Фритьоф Нансен и Отто Шмидт, о которых написано много книг, и за ними — их ученики и последователи, ещё ждущие своих биографов: Евгений Фёдоров, Михаил Сомов, Алексей Трёшников, Евгений Толстиков…
Начальник одной из первых дрейфующих станций, второй антарктической экспедиции, один из первооткрывателей хребта Ломоносова в Ледовитом океане, автор многих книг и оригинальных теорий — стоит ли говорить, какой интерес вызвало у меня неожиданное знакомство с Трешниковым?
Представьте себе человека, отличающегося даже среди полярников, которых бог ростом не обидел, своей богатырской фигурой; все в нём массивно — черты лица, туловище, руки, плечи. На лацкане пиджака звёздочка Героя; спокойный холодноватый взгляд излучает уверенность и волю; кажется, что в присутствии этого человека не может произойти никаких ЧП — настолько крепко он держит в руках и нить разговора и события. Сильный человек, про таких говорят — глыба.
В последующую неделю мне посчастливилось ещё дважды — северный мир узок — с ним встречаться.
Мы рассуждали о призвании учёного.
— Трудно, и наверное бессмысленно определять, какой тип учёного больше соответствует современной науке, — говорил Алексей Фёдорович. — Мы преклоняемся перед Шмидтом времён организации Арктики и перед Шмидтом периода создания космической гипотезы. Каждому своё: один не выходит из кабинета, считая, что при данном уровне науки не обязательно заниматься чёрной работой на месте событий; другой все хочет увидеть своими глазами, пощупать своими руками и лишь потом изложить на бумаге свои мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46