Между делом, не очень даже соображая, пересказывал он тете Груне о своей ночной вахте, о лице человеческом, выхваченном из тьмы мерцающим железнодорожным фонарем, о своей великой удаче - целом мешке капустных листьев, которые ведь и отварить можно - верно? - и зажарить, если, конечно, есть жиры, и щи сварить. Потом словно споткнулся, взглянул осознанно на тетю Груню:
- Девочек в детдом предлагают.
- Господи, борони их! - выдохнула в ответ тетя Груня, садясь, где стояла.
Тетя Груня умолкла, разглядывая Алексея хмуро, а когда он закончил письмо, подвинула стакан с клейким пшеничным отваром, спросила:
- Теперь на карусель?
- Куда же?
- А свалишься, что с тобой делать прикажешь?
Пряхин вскочил, запахивая на ходу шинель, озабоченно нащупывая в кармане молоток и гвозди. Не-ет, его не проведешь, не на того напали. Конечно, днем крутить карусель, а ночью вагоны разгружать - недолго протянешь, но ведь есть же простои у них с Анатолием, есть целые дни даже, когда наяривает гармонист впустую, а никто к ним не идет.
Он кинулся к карусели.
По дороге от рыночного забора отодрал Алексей доски, приспособил между бревен, приколотил наглухо - получилась лежанка: если простой, можно и прикорнуть.
Но прикорнуть не удалось - погода выпала как по заказу: легкий морозец и чистое, ясное небо. Ребята толпились у карусели - сначала поутру вторая смена, а после обеда - первая, и Алексей не мог даже словечком перекинуться с Анатолием. А вечером побежал в тупичок.
На этот раз пришлось выгружать уголь, и вагон по цене равнялся половине хлебной буханки.
Эта половинка буханки маячила перед ним целую ночь как цель, как смысл тяжелой работы, как залог, при котором девочки останутся с бабушкой, а не поедут в детдом, - хотя что такое полбуханки?
Вот-вот, про детский дом хотел он поговорить с Анатолием, и этот детдом стоял весь день в голове. Их же и разделить могут, в разные города, необязательно вместе. Конечно, детдом - это спасение для многих и многих, для сирот, которых оставила война, но если есть хоть маленькая возможность, надо быть всем вместе. И дома. С бабушкой.
Алексей с трудом метал уголь совковой лопатой. Поначалу дело шло ходко, тяжелые черные камни веером летели на землю, но потом спина занемела, да сказалась, конечно же, прошлая бессонная ночь.
Пряхина бросало то в пот, то в дрожь, глаза слезились, колени подгибались. Он все чаше останавливался перевести дыхание. И прислушаться к своему нутру. Боль походила на живое существо: то шевелилась, колола иглами, ворочалась недовольно, даже, казалось, ворчала, то неожиданно стихала, хотя Алексей и не оставлял работы. Под утро задул резкий, пронзительный ветер. В первый раз он пожалел о сапогах. В первый раз за все эти дни ноги в тонких ботиночках окоченели до помертвения.
Едва живой, Пряхин доскреб под утро последние крохи угля, сдал лопату, получил расчет и двинулся в гору.
Вчера он поскальзывался и спотыкался, поднимаясь по этой горе. Сегодня падал.
Навстречу попалась Нюра. Разглядев Алексея, сказала:
- На карусель не ходи. Отоспись.
- Ладно, - кивнул Пряхин, а про себя чертыхнулся: "Отоспишься после войны!"
Пряхин отправился на рынок: там торговали горячим чаем. Вот сейчас он хлебнет кипяточку, оттает, придет в себя, соберется с силами и дальше: айда, Анатолий, марш, или вальс, или плясовую, играй чего хочешь, двигатель на месте, и полный порядок. Не зря же поставили в городке карусель - единственное веселое заведение.
К торговке Алексей подошел со спины, поглядел, как в корзине, укутанной тряпьем, отдувается горячий чайник, протянул деньги, приказал устало: "Лени" - и не сразу дошло до него, почему торговка отскочила.
Он встрепенулся, пришел в себя, сделал три больших шага, взял торговку за руку, повернул ее.
- Катя!
Да, перед ним стояла Катя, и глаза ее в упор расстреливали Пряхина.
- Торгуешь?.. Почему не в школе? - спросил он растерянно.
- Какое вам дело? - зло ответила Катя.
Он покачал головой, по-прежнему не отпуская Катю: это не младшая, тотчас задаст стрекача.
- Хорошо, - сказал он. - Тогда налей чаю. Вот деньги.
Ее глаза горели, каждой своей клеточкой девушка ненавидела Алексея.
- Вам не налью! - выпалила она.
Парок из чайника струился все тише, плохая получалась из Кати торговка; вон настоящие-то торговки стоят с керосинками, у них чай не остывает, а тут - на много ли стаканов хватит домашнего жару, хоть и укрытого тряпками?
- Ладно, - сказал Алексей, - ступай.
Он отпустил Катин рукав, девушка тотчас отбежала в сторону и остановилась в нерешительности.
Изможденный, грязный солдат с черными от угля руками смотрел на нее исподлобья непонимающим, омертвевшим взглядом.
Катя повернулась к толпе, крикнула неумело:
- Кому чаю?
Голос ее сорвался, она заплакала, покрылась красными пятнами, кинулась с рынка. У входа поскользнулась на льду и упала.
Загромыхала крышка чайника, чай пролился в снег, Катя поднялась и крикнула Пряхину:
- Ненавижу! Ненавижу!
Медленно крутилась в тот день карусель, и даже, кажется, тоскливо играла гармошка.
Алексей двигался по кругу и засыпал на ходу. Дважды он упал, сильно ударившись. В первый раз он тотчас вскочил, испугавшись, долго не мог опамятоваться, понять, где он; над головой ходили жерновами, едва поскрипывая, поперечины, на которых держалась карусель.
Второй раз он упал уже под вечер, вконец обессиленный, и теперь ему было все равно, где он и что с ним. Пусть крутится, что угодно, хотелось спать, тысячу раз спать. Ударившись, Пряхин очнулся, безразлично подумал, что надо встать, но не встал, пока не оборвалась музыка.
Он поднялся.
Карусель стояла. В дверцу заглядывал Анатолий - никак не мог отделаться от зрячих привычек.
- Что с тобой?
- Порядок, братишка! - ответил его тоном Алексей, они рассмеялись, и Анатолий сказал:
- Значит, ты воинского звания рядовой?
- Так точно, товарищ капитан, - ответил шутливо Пряхин.
- Мысль понимаешь правильно. По званию я тебя старше. И намного. Так что приказываю: сегодня ночью спать.
- Эх, капитан, - сказал Алексей, - ты меня старше по званию, я тебя старше по возрасту, так что придется мне повкалывать ночку и много-много ночек еще.
- Ты это брось, - рассердился Анатолий, - сдохнешь! А что касается возраста, нас война всех сравняла, понял? И старых и молодых. Все мы теперь одного года рождения.
- Пожалуй, верно, - согласился Пряхин. - Все равные, все седые, кто живые - все раненые. Только ты вот ранен геройски, а я глупо. - Алексей выбрался из барабана, присел на синюю лошадку. - Пойми, капитан, ты из войны с победой вышел, хоть победа еще не пришла. А я-то! С поражением!
- Ты это брось, брось, - заволновался Анатолий.
- Да нет, бросать нечего, - задумчиво отозвался Пряхин. - Ты с победой, а я с виной. Вроде как дезертир, понимаешь? Дезертир он и есть дезертир. Победа придет, а не для него, виниться всегда будет, если, конечно, хоть капля стыда есть. Вот и я. Человека убил во время войны. Не врага, не фашиста - женщину. Мать. - Он вздохнул. - Да что там, дезертир со своей виной счастливцем против меня будет... Так что не держи ты меня, капитан, и не жалей... Да тут еще девочек-то, - испугался он снова, - в детдом предлагают, представляешь?
Он поднялся с лошадки, спросил:
- Ну, я пойду?
Нюра стояла возле карусели, сказала, что привезли картошку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147