Вы знаете хоть одного человека, которому я был бы нужен? Знаете кого-нибудь, кто благодаря мне стал счастливым? Это все, что мне нужно. Это правда, господин Д., мне больше ничего не нужно, мне не нужны деньги. Я хочу лишь одного: чтобы люди улыбались. Когда я еду в большой машине, которую купила Нива, люди смотрят на меня с завистью, но завидовать совершенно нечему: я несчастен. Господин Д., почему ко мне все так плохо относятся? Я стараюсь сделать их счастливыми, а они меня избегают. Нива бросила меня. Кику тоже. Куваяма превратился в клопа. Мацуяма и Тору от меня отворачиваются. Кадзуё умерла, а монахини все такие грустные. Никто меня не любит, я всех достал. Я хочу, чтобы меня любили. Вот и все. Хочу услышать от них, что им действительно приятно быть со мной. Разве это много? Но мне не дали шанса — меня сразу же вышвырнули, меня оставили одного в этой огромной, огромной, огромной камере хранения.
Хаси обнял господина Д. и своей сухой горячей кожей ощутил его пот.
— Отойди от меня! — возмутился господин Д. — Ты ведешь себя вульгарно! Отойди!
Но Хаси не отнял рук; его колотила дрожь. Женщина в купальном костюме перекинулась понимающим взглядом с массажисткой и изрекла:
— Кто-то сегодня явно не в себе.
— Что с тобой, парень? Ты не слышишь, что я тебе говорю? — господин Д. грубо оттолкнул Хаси.
Когда тот вышел из беседки, баночка со снотворным выпала у него из кармана и покатилась. Хаси удалось поймать ее у самого края крыши. У него поплыло перед глазами, тринадцать окрестных небоскребов начали на него падать, и ему страстно захотелось домой. Высыпав три таблетки на ладонь, Хаси положил их в рот и начал жевать, но закашлялся и сплюнул желтоватую слизь на горячий бетон. Он смутно осознавал, что господин Д. и два теннисиста наблюдают за ним. Чернокожая женщина направилась к лифту и исчезла.
— Он окончательно спятил, — услышал Хаси слова господина Д.
«Нет, это не так! — Хаси прожевал таблетки и проглотил мелоподобную массу. — Я не спятил. Мне грустно потому, что все меня ненавидят».
Из-за летних каникул улицы были полны народу и пахли плавящейся на жаре резиной. Хаси казалось, что к его ногам привязаны тяжелые липкие веревки, и каждый человек, мимо которого он проходит в этом ущелье из стекла, стали и бетона, тянет за эти веревки и сплетает кокон огромной белой куколке. Весь город был сияющей спеленутой куколкой, медленно покачивающейся, хранящей внутри себя пышущий из-под земли жар. Но когда же настанет время появиться гигантской бабочке? Хаси знал, что, когда это произойдет, бабочка взмоет в небо, ее брюшко разверзнется, и оттуда вылетят мириады мух с человеческими лицами, и эти мухи спалят город. Хаси уже слышалось жужжание их крыльев.
Он шел под мостом, выкрашенным красной краской, и над его головой грохотал поезд. Мост, казалось, хрипел от тяжести и жары. С каждым вдохом обжигающего воздуха Хаси на глотку оседала клейкая пленка. Лица прохожих подрагивали в смутной дымке, а сама дорога бурлила, как покрытая мелким льдом река. Когда Хаси плюхнулся на скамью у ограды Ботанического сада, какой-то бродяга, сидевший, скрестив ноги, на противоположном конце скамьи, попросил у него сигарету. В бороде у бродяги застряли хлебные крошки, один глаз гноился. На поясе висела молочная бутылка, наполненная виски, а на руках, несмотря на жару, были варежки. Хаси положил на варежку банкноту в десять тысяч йен и прошептал бродяге на ухо:
— Я хотел бы, чтобы ты отсосал у меня, а потом позволил разбить тебе голову кирпичом. Когда все будет сделано, получишь еще десять тысяч.
Опустив глаза, бродяга закивал головой и расплылся в улыбке:
— Согласен, согласен, но сначала купи мне мороженого, ладно?
Через несколько минут, полизывая эскимо в зеленой глазури, он повел Хаси через сад. Они вошли в лабиринт аллей, несколько раз повернули и оказались по другую сторону сада, на маленькой улочке, полной баров и ночных клубов. Все заведения были закрыты. На тротуаре валялись кучи мелкого мусора, пустые банки, наполненные рыбьими головами, спиртные бутылки с какой-то бурой жидкостью. Бродяга скользнул в узкий переулочек, зажатый между двумя барами, и, остановившись перед маленьким общественным туалетом, рассмеялся: под сломанной деревянной дверью были видны чьи-то ноги. Женщина в шортах телесного цвета вышла из кабинки, с удивлением посмотрела на них и удалилась вниз по аллее. Они вошли.
— Ты не подождешь минуточку? Мне нужно найти кирпич, — сказал Хаси, и уже собирался выйти наружу, как вдруг бродяга схватил его за волосы.
— Что за херню ты порешь? Что еще за кирпич? Ах ты, извращенец долбаный! Тварь недорезанная! — зашипел он, тряся Хаси. — А ну-ка, повторяй за мной: «Я извращенец!» Давай признавайся в своих грехах. Немедленно! Такие, как ты, — вроде собак и свиней, только еще пакостнее! Ты понял?
Неожиданно Хаси испугался. Этот бородатый мужчина был вовсе не похож на того, которого он встретил в таком же туалете много лет назад и который напоминал большого, мягкого пса. Этот был соткан не из воздуха, а состоял из костей и плоти.
— Да обрушится на тебя кара Небес! — орал мужчина. — Спасение ждет только тех, кому, как и мне, нечего терять, а такие, как ты, превратятся в отвратных крыс, грязный педик!
Хаси попытался вырваться и убежать, но бродяга сильно ударил его в живот и отбросил к стене. Хаси упал на пол, а бродяга вывернул ему карманы и снял туфли.
— Вот тебе наказание, сволочь! Ты еще благодарить меня должен. Тебе дорога прямиком в ад, но моими молитвами тебе просто вырвут твой мерзкий язык! Молись, извращенец! Проливай свою кровь и молись! Молись за то, чтобы источник зла был отделен от твоего тела!
Впервые в жизни Хаси получил такую взбучку. Он никогда никого не бил, и его не били. Бродяга пошел к выходу, пересчитывая десятитысячейеновые купюры.
— Молись! — бросил он через плечо и исчез. "Этот человек, должно быть, страдал гораздо
больше, чем я могу себе представить, — думал Хаси. — Кто знает, а что, если он и есть мой отец? Быть может, он хотел научить меня чему-то очень важному? Конечно. Он хотел мне сказать, что тот, кто не может претерпеть самые ужасные страдания, не сумеет побороть свой страх. Это правда. Я никогда не оставался один на один с моими страхами, всегда ждал чьей-то помощи: обнаружившей меня в камере хранения собаки-ищейки, монахинь в сиротском приюте, приемных родителей, Кику… Поэтому я и стремился к тому, чтобы весь мир меня любил. Я хотел нравиться всем, только бы они защитили меня в случае необходимости. Но настал момент, когда я должен сражаться в одиночку. Те, кто меня опекал, один за другим покинули меня. Я обязан стать сильным. Стать сильным — значит, оторваться от тех, кто меня любит. Я должен испытать страдание, самое ужасное страдание. Ради того, чтобы стать сильным, я должен убить Нива".
В тот вечер Нива впервые за четыре дня пришла домой. Она извинилась перед Хаси за свой уход.
Хаси понимал, что, если он хочет идти до конца, ему необходимо собрать все свое мужество, мобилизовать все тело. На помощь должно быть призвано все — голоса, которые он слышал, звон в ушах, пульсация крови в венах, собственное отражение в зеркалах и оконных стеклах. Он знал, что все это придет к нему в той маленькой звуконепроницаемой комнатке из стекла и резины, которую он построил в поисках того звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Хаси обнял господина Д. и своей сухой горячей кожей ощутил его пот.
— Отойди от меня! — возмутился господин Д. — Ты ведешь себя вульгарно! Отойди!
Но Хаси не отнял рук; его колотила дрожь. Женщина в купальном костюме перекинулась понимающим взглядом с массажисткой и изрекла:
— Кто-то сегодня явно не в себе.
— Что с тобой, парень? Ты не слышишь, что я тебе говорю? — господин Д. грубо оттолкнул Хаси.
Когда тот вышел из беседки, баночка со снотворным выпала у него из кармана и покатилась. Хаси удалось поймать ее у самого края крыши. У него поплыло перед глазами, тринадцать окрестных небоскребов начали на него падать, и ему страстно захотелось домой. Высыпав три таблетки на ладонь, Хаси положил их в рот и начал жевать, но закашлялся и сплюнул желтоватую слизь на горячий бетон. Он смутно осознавал, что господин Д. и два теннисиста наблюдают за ним. Чернокожая женщина направилась к лифту и исчезла.
— Он окончательно спятил, — услышал Хаси слова господина Д.
«Нет, это не так! — Хаси прожевал таблетки и проглотил мелоподобную массу. — Я не спятил. Мне грустно потому, что все меня ненавидят».
Из-за летних каникул улицы были полны народу и пахли плавящейся на жаре резиной. Хаси казалось, что к его ногам привязаны тяжелые липкие веревки, и каждый человек, мимо которого он проходит в этом ущелье из стекла, стали и бетона, тянет за эти веревки и сплетает кокон огромной белой куколке. Весь город был сияющей спеленутой куколкой, медленно покачивающейся, хранящей внутри себя пышущий из-под земли жар. Но когда же настанет время появиться гигантской бабочке? Хаси знал, что, когда это произойдет, бабочка взмоет в небо, ее брюшко разверзнется, и оттуда вылетят мириады мух с человеческими лицами, и эти мухи спалят город. Хаси уже слышалось жужжание их крыльев.
Он шел под мостом, выкрашенным красной краской, и над его головой грохотал поезд. Мост, казалось, хрипел от тяжести и жары. С каждым вдохом обжигающего воздуха Хаси на глотку оседала клейкая пленка. Лица прохожих подрагивали в смутной дымке, а сама дорога бурлила, как покрытая мелким льдом река. Когда Хаси плюхнулся на скамью у ограды Ботанического сада, какой-то бродяга, сидевший, скрестив ноги, на противоположном конце скамьи, попросил у него сигарету. В бороде у бродяги застряли хлебные крошки, один глаз гноился. На поясе висела молочная бутылка, наполненная виски, а на руках, несмотря на жару, были варежки. Хаси положил на варежку банкноту в десять тысяч йен и прошептал бродяге на ухо:
— Я хотел бы, чтобы ты отсосал у меня, а потом позволил разбить тебе голову кирпичом. Когда все будет сделано, получишь еще десять тысяч.
Опустив глаза, бродяга закивал головой и расплылся в улыбке:
— Согласен, согласен, но сначала купи мне мороженого, ладно?
Через несколько минут, полизывая эскимо в зеленой глазури, он повел Хаси через сад. Они вошли в лабиринт аллей, несколько раз повернули и оказались по другую сторону сада, на маленькой улочке, полной баров и ночных клубов. Все заведения были закрыты. На тротуаре валялись кучи мелкого мусора, пустые банки, наполненные рыбьими головами, спиртные бутылки с какой-то бурой жидкостью. Бродяга скользнул в узкий переулочек, зажатый между двумя барами, и, остановившись перед маленьким общественным туалетом, рассмеялся: под сломанной деревянной дверью были видны чьи-то ноги. Женщина в шортах телесного цвета вышла из кабинки, с удивлением посмотрела на них и удалилась вниз по аллее. Они вошли.
— Ты не подождешь минуточку? Мне нужно найти кирпич, — сказал Хаси, и уже собирался выйти наружу, как вдруг бродяга схватил его за волосы.
— Что за херню ты порешь? Что еще за кирпич? Ах ты, извращенец долбаный! Тварь недорезанная! — зашипел он, тряся Хаси. — А ну-ка, повторяй за мной: «Я извращенец!» Давай признавайся в своих грехах. Немедленно! Такие, как ты, — вроде собак и свиней, только еще пакостнее! Ты понял?
Неожиданно Хаси испугался. Этот бородатый мужчина был вовсе не похож на того, которого он встретил в таком же туалете много лет назад и который напоминал большого, мягкого пса. Этот был соткан не из воздуха, а состоял из костей и плоти.
— Да обрушится на тебя кара Небес! — орал мужчина. — Спасение ждет только тех, кому, как и мне, нечего терять, а такие, как ты, превратятся в отвратных крыс, грязный педик!
Хаси попытался вырваться и убежать, но бродяга сильно ударил его в живот и отбросил к стене. Хаси упал на пол, а бродяга вывернул ему карманы и снял туфли.
— Вот тебе наказание, сволочь! Ты еще благодарить меня должен. Тебе дорога прямиком в ад, но моими молитвами тебе просто вырвут твой мерзкий язык! Молись, извращенец! Проливай свою кровь и молись! Молись за то, чтобы источник зла был отделен от твоего тела!
Впервые в жизни Хаси получил такую взбучку. Он никогда никого не бил, и его не били. Бродяга пошел к выходу, пересчитывая десятитысячейеновые купюры.
— Молись! — бросил он через плечо и исчез. "Этот человек, должно быть, страдал гораздо
больше, чем я могу себе представить, — думал Хаси. — Кто знает, а что, если он и есть мой отец? Быть может, он хотел научить меня чему-то очень важному? Конечно. Он хотел мне сказать, что тот, кто не может претерпеть самые ужасные страдания, не сумеет побороть свой страх. Это правда. Я никогда не оставался один на один с моими страхами, всегда ждал чьей-то помощи: обнаружившей меня в камере хранения собаки-ищейки, монахинь в сиротском приюте, приемных родителей, Кику… Поэтому я и стремился к тому, чтобы весь мир меня любил. Я хотел нравиться всем, только бы они защитили меня в случае необходимости. Но настал момент, когда я должен сражаться в одиночку. Те, кто меня опекал, один за другим покинули меня. Я обязан стать сильным. Стать сильным — значит, оторваться от тех, кто меня любит. Я должен испытать страдание, самое ужасное страдание. Ради того, чтобы стать сильным, я должен убить Нива".
В тот вечер Нива впервые за четыре дня пришла домой. Она извинилась перед Хаси за свой уход.
Хаси понимал, что, если он хочет идти до конца, ему необходимо собрать все свое мужество, мобилизовать все тело. На помощь должно быть призвано все — голоса, которые он слышал, звон в ушах, пульсация крови в венах, собственное отражение в зеркалах и оконных стеклах. Он знал, что все это придет к нему в той маленькой звуконепроницаемой комнатке из стекла и резины, которую он построил в поисках того звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111