Артисты же на сцене всеми способами пытались обратить внимание публики на себя. Наконец кому-то из них это удалось. Иржи произнёс, сохраняя спокойствие:
— Мы перепутали театр, нам нужно было в музыкальный театр на оперу.
Они вышли из зала. Это было подобно отступлению — лица хмурые, брови насуплены, женщины пунцовые, но все же очень милые, некоторые дико хохотали. Иржи повёл всех на остановку городского транспорта, потому что экскурсионный автобус ушёл. Замыкал шествие профессор.
Когда они перебрались в другой театр, там началось второе действие. Все места группы, естественно, были уже заняты вскормленными административно-командной системой контрамарочниками и безбилетниками. Иржи опять разыскал администратора. И этот человек, порождённый той же системой, принял типично командное решение рассадить группу в правительственной ложе. Профессору с супругой предложили первое кресло. Но как только он, поддерживая свою жену, усадил её и сел сам, тучный оперный певец выбежал на авансцену и заорал на него не своим голосом. Конечно, и это обстоятельство следовало бы безусловно предать огласке как чудовищное порождение системы. Ведь тучный, рослый, румяный бас прокричал прямо в лицо побледневшему профессору:
— Как ты смел занять правительственную ложу!
Однако из дальнейшего выясняется, что певец сделал это не намеренно. Текст арии в этом месте был таков, что её вполне можно было понять в указанном смысле. Но человек привык к администрированию, ныне окончательно разоблачённому в нашей стране, опять опередившей намного весь мир. И он, конечно, не мог иначе понять тогда это драматическое место оперной арии. Только когда певец, сдерживая темперамент, ушёл с авансцены и, сжав руками выпуклые розовые щеки, предался лирическим воспоминаниям о первых днях своей любви, профессор успокоился. Супруга же его пришла в себя.
Певец же через десять минут должен был умереть на сцене, и он это сделал достаточно профессионально.
Вы спросите: а мораль? Мораль проста: без административной системы, однако же, нет даже простых мест в партере или на галёрке, не то что ложи!
НАЕДИНЕ С КОПЕНГАГЕНОМ
Улицы Копенгагена беззвучно беседовали со мной. На Гулденлевенсгаде ловишь себя на мысли, что объяснения славянского слова «гать» и скандинавского «гаде» (улица) неверны. Это одно и то же слово! Оно пришло из Асгарда. Арийское «гатус» — это дорога. И то же слово найдём в «Авесте».
…Ты идёшь по Гулденлевенсгаде, переходящей в стремительную перспективу бульвара Андерсена, нет, ты почти летишь, оставляя за плечами большие темно-красные дома раньше, чем успеваешь их рассмотреть. И отмечаешь это вечное чередование звука «о» и «у». Ведь датское «гулден» переходит в немецкое «голден» (золото) совсем как «рус» переходит в «рос». Но «рекс» (король, царь) даёт начало вечному и загадочному слову «рус».
А русы — это царское, королевское племя. Рас, ращ, рус — это леопард, царь-зверь. Ничего другого не надо искать. Так же звучит и сейчас этот корень в Исландии, где остались древние созвучия, как в этнографическом заповеднике со времён ещё викингов.
Солнце. Ты в одной тёмной куртке, без плаща и пальто. На переходе ты замираешь. Светловолосая женщина на велосипеде останавливается перед тобой. Зелёный свет — ты идёшь, потом оглядываешься. Она ещё у перехода. Мгновенный взгляд провожает тебя. Какая редкость здесь, в Дании, такие яркие светлые глаза с пронзительным взглядом — на это способна лишь проснувшаяся душа. Другие же погружены в сон. Можно жить очень просто — жевать бекон, лучший в мире, и делать то, что делают все.
Ты беден по здешним меркам, у тебя почти ничего нет. Но ты свободен, ты можешь летать по улицам и проспектам, перелетая то к планетарию Тихо Браге, за которым сонные утки возятся в тине, среди брошенного хлама — как в Москве, то к Водровсвею, тихой улице, где дети играют в футбол, и ты врываешься на мгновение на их стадион с мячом, попавшим тебе в ноги, и ведёшь мяч к одним, потом к другим воротам, потом исчезаешь.
Ты можешь снова зайти к профессору Хансу Боггеру в надежде застать его дома. Он тот, кто, наверное, сможет понять историю Асгарда. Единственный в Дании человек, который занимался такими древностями.
Но пока светит солнце, ты легкомысленно отмеряешь километры датских проспектов, прокалываешь взглядом все необычное на витринах, как, например, хрустальные корабли викингов с парусами внутри хрустальной же бутылки, рядом с которой обозначена цифра — восемьсот крон, чего у тебя нет и не было. Но ты берёшь этот корабль с собой, у него тоже есть душа, как и у мастера, сумевшего сделать чудо. Берёшь — значит оставляешь в памяти левитатора, а это навсегда.
Ну и когда ты летишь дальше, тебе навстречу идут пятеро парней, и один делает несколько удачных движений, как борец вольного стиля, стараясь напугать тебя, принимая тебя за сверстника. Ты мгновенно отвечаешь, не касаясь даже его одежды, пролетаешь мимо, ибо сегодня энергию даёт солнце. Как шесть лет назад, когда впервые ты сказал себе: нет, солнце не может быть простым раскалённым газовым шаром, оно живёт своей жизнью и является частью Асгарда.
Ты переходишь улицы без зелёных глаз светофоров, мгновенно переносясь сначала на середину полотна, потом на каменные плиты тротуара, ибо здесь часто все наоборот: камни — это тротуар, асфальт — проезжая часть. Шесть лет назад ты сообразил, что видеть солнце — это все равно что видеть Асгард, и сделал выводы, о которых не хочешь писать, не хочешь говорить. Спокойная мысль о Боггере заставляет свернуть в переулок и нажать кнопку звонка. Тебе открывает пожилая женщина, обещает, что Боггер будет на днях. Так она думает, потому что он сказал, что… Ты понимаешь: эти дни под вопросом. Возвращаешься в отель, где в холле тебя приветствует гипсовый бюст основателя Копенгагена, в номере засовываешь в карман куртки свою брошюру «Где жили герои эддических мифов?» Выходишь на Гельголандсгаде, поворачиваешь на Вестерброгаде, подлетаешь к фирме путешествий по Дании «Фремадрайзер», по приглашению которой ты сюда прибыл. Маленькая брюнетка в чёрных колготках и зеленой кофточке знакомит тебя с руководителем фирмы Генрихом. Ты рассказываешь им об Асгарде, о метаистории, о том, что народы, всегда переселялись, а не сидели на одном месте. Показываешь путь переселения датчан, норвежцев, исландцев из зеленевших некогда степей и саванн Ирана, из долин Копетдага.
Спрашиваешь, кто может понять все это?
Ассистент профессора Боггера. Можно ли для него оставить брошюру? Можно. А позвонить ему? Нет, его, оказывается, так же непросто найти, как и профессора.
Ты прощаешься с ними. Никто в Дании больше не интересуется Асгардом.
Неожиданная мысль настигает тебя у витрины, где всеми оттенками светится солнечный камень — янтарь. Ты знаешь, как асы шли на запад, потом перебирались в Швецию, потом — в Норвегию, оттуда в Исландию. Из Исландии — в Гренландию. Из Гренландии — в Америку, которую они открыли. Что дальше? Должен был замкнуться круг земной. Ведь о круге земном вёл речь Снорри Стурлусон, знаменитый исландец. Как же этот круг замкнулся через столетия после его смерти? Америка вышла к Аляске. Это было продолжение пути асов. Америка оказалась у берегов Кувейта, Ирака, у границ Ирана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70