Запомните
дальше, что доклад о совершенном вами убийстве направлен его величеству
королю, шерифу [шериф - должностное лицо, осуществлявшее в графстве
административные и судебные функции] и другим представителям власти этого
графства [графство - область, единица административного деления в Англии]
и что в силу моих прав и власти, церковной и гражданской, я буду
продолжать дело о возвращении ко мне моей подопечной, по имени Сайсели
Фотрел, со всеми землями и другой собственностью, бывшей в руках его отца,
покойного сэра Джона Фотрела. От ее имени я уже вступил во владение
имуществом и воспользуюсь всеми средствами, какие понадобятся, чтобы
схватить вас, Кристофер Харфлит, и передать в руки закона. Кроме того,
посредством уведомления, посланного при сем, предупреждаю всех, кто
примыкает к вам и содействует в совершаемых вами преступлениях, что и
телам их и душам грозит гибель.
Клемент Мэлдон, аббат Блосхолма."
5. ЧТО ПРОИЗОШЛО В КРАНУЭЛЕ
Прошла неделя. В течение первых трех дней в Крануэл Тауэрсе ничего
или почти ничего не произошло: нападения никто не предпринимал. Однако
Кристофер с помощью дюжины домашних слуг и мелких арендаторов обнаружил,
что они окружены со всех сторон. Раза два кое-кто пытался выехать на
недалекое расстояние, но тотчас вынужден был вернуться обратно, так как из
близлежащих рощиц, из деревенских коттеджей и даже из дверей церкви
появлялись превосходящие по численности группы людей. Они нигде не
подъезжали к ним близко, и поэтому жертв не было. Отчасти это было даже
плохо: не хватало радостного возбуждения настоящей борьбы, оставался
только страх перед постоянной опасностью.
В других отношениях дела тоже шли плохо. Так, прежде всего, у них
кончилось пиво, а затем израсходовали и весь запас остальных возбуждающих
напитков, и им приходилось пить одну воду. Затем кончилось топливо, потому
что почти все заготовленное находилось на ферме на расстоянии четверти
мили от замка; на второй день осады эту ферму подожгли, и она сгорела со
всем, что в ней было, а скот и лошади были уведены неизвестно куда.
Дошло до того, что они могли поддерживать огонь только в кухне, и то
не очень жаркий, лишь для приготовления пищи, сжигая двери надворных
строений и половицы чердака. Да и пищи было немного: только запас
солонины, свинины в уксусе, копченой грудинки да немного овсянки и муки,
из которых спекли лепешки и хлеб.
На четвертый день кончилось и это, и им пришлось довольствоваться
вяленым мясом, несколькими яблоками, вместо овощей, и горячей водой,
которую они пили, чтобы согреться. Наконец топить стало нечем; они
вынуждены были есть сырое мясо и болели от этого. Мало того, наступила
оттепель, и дом заледенел; поэтому днем у них зуб на зуб не попадал, а по
ночам, из-за постоянного недоедания, им едва хватало силы протянуть до
утра под всеми одеялами, какие были.
Ах, какими длинными казались эти ночи, без единого огонька в камине,
без такого пустяка, как зажженная свеча! В четыре часа темнело, и темнота
была беспросветна, так как луна поднималась невысоко, а туман не
рассеивался до тех пор, пока около семи часов следующего утра не
становилось светло. Боясь атаки, они все время прислушивались в темноте,
так что не имели возможности спокойно выспаться.
Некоторое время все мужественно переносили эти лишения, даже
арендаторы, хотя до них дошли слухи, что их фермы опустошены, а жены и
дети выгнаны и нашли приют, где кому удалось.
Сайсели и Эмлин не роптали. Действительно, новобрачная, не хмурясь,
переживала свой страшный медовый месяц. Она с мужем медленно прогуливалась
вдоль рва или от окна к окну в пустых комнатах, пока, наконец, усталость
не осиливала их, и они, передав дозор другим, не падали в изнеможении на
какую-нибудь кровать, чтобы поспать хоть немного. Только одна Эмлин,
казалось, никогда не спала. Но, в конце концов, их сотоварищи стали
выражать недовольство.
Однажды утром на рассвете, после очень тяжелой ночи, они дождались
Кристофера и сказали ему, что были готовы бороться за него и его супругу,
но так как нет никакой надежды на помощь, они больше не могут мерзнуть и
ждать голодной смерти, - короче говоря, они должны или покинуть этот дом,
или сдаться. Он терпеливо выслушал их, понимая, что они правы, и затем
посовещался с Сайсели и Эмлин.
- Наше положение безвыходно, дорогая жена. Что теперь делать, раз для
нас нет надежды на подкрепление? Ибо никто ведь не знает, в каком мы
состоянии! Сдаться или попытаться бежать под покровом тьмы?
- Только не сдаваться, - ответила Сайсели, заглушив рыдания. - Если
мы сдадимся, они, конечно, нас разлучат, и безжалостный аббат отправит
тебя на тот свет, а меня в монастырь.
- Это может случиться в любом случае, - пробормотал Кристофер,
отворачиваясь. - А что скажешь ты, няня?
- Я думаю, надо бороться, - храбро ответила Эмлин. - Здесь нам,
конечно, нельзя оставаться; откровенно говоря, сэр Кристофер, кое-кому
здесь я не доверяю. Но что поделаешь? У них желудки пусты, руки
заледенели, их жены и дети неизвестно где, и, вдобавок ко всему, над ними
нависло тяжкое проклятье церкви. И всего этого не было бы, если бы они вас
предали. Давайте возьмем оставшихся лошадей и ускользнем в ночной тишине,
если сможем; если же не сможем, то умрем, как умирали люди и получше нас.
Так они решили испытать судьбу, полагая, что хуже, чем сейчас, быть
не может, и провели весь остаток дня, готовясь, кто как умел. Семь лошадей
все еще находились в конюшне, и, хотя они застоялись без движения, их
накормили сеном и напоили.
На них они предполагали ехать, но сначала хотели откровенно
объясниться с верными им людьми.
Поэтому около трех часов дня Кристофер созвал всех людей под воротами
и с грустью поведал им все. Он объяснил им, что здесь больше нельзя
оставаться, а сдаться означало бы обречь новобрачную на вдовство.
Они должны бежать, взяв с собой столько спутников, сколько у них
лошадей, если, разумеется, кто-нибудь рискнет отправиться в такое
путешествие. Если нет, то он и обе женщины поедут одни.
Тогда четверо самых верных людей, долгие годы служивших Кристоферу и
его отцу, вышли вперед, говоря, что, как бы опасно это ни оказалось, они
разделят его судьбу до конца. Он коротко поблагодарил их; тогда один из
оставшихся спросил, что же им теперь делать, раз он собирается покинуть
их, доведя до такого положения.
- Один бог знает, что я предпочел бы умереть, - ответил Кристофер от
всей души. - Но, друзья мои, подумайте, в каком мы положении. Если я
останусь здесь, - что будет с моей женой? Увы! Дело дошло до того, что вам
приходится выбирать: или уйти с нами и рассеяться по лесу, где вас, я
думаю, не будут преследовать, потому что этот аббат с вами не враждует;
или вы останетесь здесь, а завтра на рассвете сдадитесь. В том и другом
случае вы можете сказать, что я заставил вас остаться и что вы не пролили
ничьей крови; об этом я дам вам бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
дальше, что доклад о совершенном вами убийстве направлен его величеству
королю, шерифу [шериф - должностное лицо, осуществлявшее в графстве
административные и судебные функции] и другим представителям власти этого
графства [графство - область, единица административного деления в Англии]
и что в силу моих прав и власти, церковной и гражданской, я буду
продолжать дело о возвращении ко мне моей подопечной, по имени Сайсели
Фотрел, со всеми землями и другой собственностью, бывшей в руках его отца,
покойного сэра Джона Фотрела. От ее имени я уже вступил во владение
имуществом и воспользуюсь всеми средствами, какие понадобятся, чтобы
схватить вас, Кристофер Харфлит, и передать в руки закона. Кроме того,
посредством уведомления, посланного при сем, предупреждаю всех, кто
примыкает к вам и содействует в совершаемых вами преступлениях, что и
телам их и душам грозит гибель.
Клемент Мэлдон, аббат Блосхолма."
5. ЧТО ПРОИЗОШЛО В КРАНУЭЛЕ
Прошла неделя. В течение первых трех дней в Крануэл Тауэрсе ничего
или почти ничего не произошло: нападения никто не предпринимал. Однако
Кристофер с помощью дюжины домашних слуг и мелких арендаторов обнаружил,
что они окружены со всех сторон. Раза два кое-кто пытался выехать на
недалекое расстояние, но тотчас вынужден был вернуться обратно, так как из
близлежащих рощиц, из деревенских коттеджей и даже из дверей церкви
появлялись превосходящие по численности группы людей. Они нигде не
подъезжали к ним близко, и поэтому жертв не было. Отчасти это было даже
плохо: не хватало радостного возбуждения настоящей борьбы, оставался
только страх перед постоянной опасностью.
В других отношениях дела тоже шли плохо. Так, прежде всего, у них
кончилось пиво, а затем израсходовали и весь запас остальных возбуждающих
напитков, и им приходилось пить одну воду. Затем кончилось топливо, потому
что почти все заготовленное находилось на ферме на расстоянии четверти
мили от замка; на второй день осады эту ферму подожгли, и она сгорела со
всем, что в ней было, а скот и лошади были уведены неизвестно куда.
Дошло до того, что они могли поддерживать огонь только в кухне, и то
не очень жаркий, лишь для приготовления пищи, сжигая двери надворных
строений и половицы чердака. Да и пищи было немного: только запас
солонины, свинины в уксусе, копченой грудинки да немного овсянки и муки,
из которых спекли лепешки и хлеб.
На четвертый день кончилось и это, и им пришлось довольствоваться
вяленым мясом, несколькими яблоками, вместо овощей, и горячей водой,
которую они пили, чтобы согреться. Наконец топить стало нечем; они
вынуждены были есть сырое мясо и болели от этого. Мало того, наступила
оттепель, и дом заледенел; поэтому днем у них зуб на зуб не попадал, а по
ночам, из-за постоянного недоедания, им едва хватало силы протянуть до
утра под всеми одеялами, какие были.
Ах, какими длинными казались эти ночи, без единого огонька в камине,
без такого пустяка, как зажженная свеча! В четыре часа темнело, и темнота
была беспросветна, так как луна поднималась невысоко, а туман не
рассеивался до тех пор, пока около семи часов следующего утра не
становилось светло. Боясь атаки, они все время прислушивались в темноте,
так что не имели возможности спокойно выспаться.
Некоторое время все мужественно переносили эти лишения, даже
арендаторы, хотя до них дошли слухи, что их фермы опустошены, а жены и
дети выгнаны и нашли приют, где кому удалось.
Сайсели и Эмлин не роптали. Действительно, новобрачная, не хмурясь,
переживала свой страшный медовый месяц. Она с мужем медленно прогуливалась
вдоль рва или от окна к окну в пустых комнатах, пока, наконец, усталость
не осиливала их, и они, передав дозор другим, не падали в изнеможении на
какую-нибудь кровать, чтобы поспать хоть немного. Только одна Эмлин,
казалось, никогда не спала. Но, в конце концов, их сотоварищи стали
выражать недовольство.
Однажды утром на рассвете, после очень тяжелой ночи, они дождались
Кристофера и сказали ему, что были готовы бороться за него и его супругу,
но так как нет никакой надежды на помощь, они больше не могут мерзнуть и
ждать голодной смерти, - короче говоря, они должны или покинуть этот дом,
или сдаться. Он терпеливо выслушал их, понимая, что они правы, и затем
посовещался с Сайсели и Эмлин.
- Наше положение безвыходно, дорогая жена. Что теперь делать, раз для
нас нет надежды на подкрепление? Ибо никто ведь не знает, в каком мы
состоянии! Сдаться или попытаться бежать под покровом тьмы?
- Только не сдаваться, - ответила Сайсели, заглушив рыдания. - Если
мы сдадимся, они, конечно, нас разлучат, и безжалостный аббат отправит
тебя на тот свет, а меня в монастырь.
- Это может случиться в любом случае, - пробормотал Кристофер,
отворачиваясь. - А что скажешь ты, няня?
- Я думаю, надо бороться, - храбро ответила Эмлин. - Здесь нам,
конечно, нельзя оставаться; откровенно говоря, сэр Кристофер, кое-кому
здесь я не доверяю. Но что поделаешь? У них желудки пусты, руки
заледенели, их жены и дети неизвестно где, и, вдобавок ко всему, над ними
нависло тяжкое проклятье церкви. И всего этого не было бы, если бы они вас
предали. Давайте возьмем оставшихся лошадей и ускользнем в ночной тишине,
если сможем; если же не сможем, то умрем, как умирали люди и получше нас.
Так они решили испытать судьбу, полагая, что хуже, чем сейчас, быть
не может, и провели весь остаток дня, готовясь, кто как умел. Семь лошадей
все еще находились в конюшне, и, хотя они застоялись без движения, их
накормили сеном и напоили.
На них они предполагали ехать, но сначала хотели откровенно
объясниться с верными им людьми.
Поэтому около трех часов дня Кристофер созвал всех людей под воротами
и с грустью поведал им все. Он объяснил им, что здесь больше нельзя
оставаться, а сдаться означало бы обречь новобрачную на вдовство.
Они должны бежать, взяв с собой столько спутников, сколько у них
лошадей, если, разумеется, кто-нибудь рискнет отправиться в такое
путешествие. Если нет, то он и обе женщины поедут одни.
Тогда четверо самых верных людей, долгие годы служивших Кристоферу и
его отцу, вышли вперед, говоря, что, как бы опасно это ни оказалось, они
разделят его судьбу до конца. Он коротко поблагодарил их; тогда один из
оставшихся спросил, что же им теперь делать, раз он собирается покинуть
их, доведя до такого положения.
- Один бог знает, что я предпочел бы умереть, - ответил Кристофер от
всей души. - Но, друзья мои, подумайте, в каком мы положении. Если я
останусь здесь, - что будет с моей женой? Увы! Дело дошло до того, что вам
приходится выбирать: или уйти с нами и рассеяться по лесу, где вас, я
думаю, не будут преследовать, потому что этот аббат с вами не враждует;
или вы останетесь здесь, а завтра на рассвете сдадитесь. В том и другом
случае вы можете сказать, что я заставил вас остаться и что вы не пролили
ничьей крови; об этом я дам вам бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77