Упреждаю тебя, князь, поскольку мудрость твоя известна: коли такое случится, Чернигов с немалой подмогой развернёт стяги под Киевом. Вспомни, как Ивану Берладнику в дружбе клялись и крест на том целовали. Рассуди и помысли. Нет на князе такой вины, чтобы смертную казнь ему учинять.
В ответной речи, обращённой, как было принято, прямо к тому, с кем велись переговоры, Андрей Юрьевич благодарил князя и родича Изяслава Черниговского: «Превыше всего спасибо, что не оставил в неведении насчёт судьбы князя Ивана Берладника. Не скоро бы в наших лесах проведали о том без тебя».
Отпустив скоропосольца взмахом руки, Андрей Юрьевич обвёл присутствовавших вопросительным взглядом.
– Ярослав Осмомысл Ивана Берладника не помилует, – сказал первое слово Яким. – Осмомыслу ведомо, что боярство вновь посылало к Берладнику, подстрекая, как при Владимирке, воевать галицкий стол: «Только явишь стяги – мы отступимся от Ярослава».
Вслед за Кучковым заговорили другие.
– Осмомысл такое не простит. Жди усобицы.
– Черниговский Изяслав не зря упредил, что стяги поднимет. И про подмогу немалую постарался упомянуть.
Мнение было единым: узел не развязать, рубить придётся.
– Случится усобица – всё прахом пойдёт, – тяжело проговорил князь. – И Вышгород тогда понапрасну покинули, и во Владимире обосновались без всякого толку.
– Залесье от Киева далеко, можно в стороне отсидеться, – усмехнулся Пётр Кучков, напоминая князю недавний их разговор. – Меч святого Бориса плащом для верности придётся прикрыть, вдруг зазвенит ненароком.
– Зла Руси не желаю, тишины и добра хочу. Но отца в беде не оставлю. Прав ли великий князь или действует мимо права – всё одно: сыну отцову сторону должно держать.
– Значит, усобица.
Сумрачное молчание окутало горницу, как сгустившаяся темнота. Нарушил тишину ровный голос священника Николы.
– Ты вот что, князь Андрей Юрьевич, – произнёс Никола негромко. – Отправь-ка скоропосольца к митрополиту. Мудрость святого отца всем известна. Усобиц он, как ты, не одобряет, за тишину и мир ратует, – может, чем и попоспешествует в трудном деле.
– Ладное слово молвил, святой отец, – повеселел князь. – Скоропосольца тотчас пошлю. Речь со всеми доводами сам составлю. Ты же, Яким, распорядись, сделай милость, чтобы подарки в Софию приготовили самые ценные.
Глава IX. У ИЗРАЗЦОВОЙ ПЕЧИ
Не доехал торговый обоз до стольного города Киева. Перед Курском заладили, что ни день, проливные дожди. Проезжая дорога размокла, превратилась в жидкое месиво, и, глядя, как вязнут колёса, купцы решили дождаться в Курске, пока установится санный путь. Лошадей увели в конюшни, бочки с беличьими и собольими шкурками перекатили на склады гостиного подворья.
Дёмка скрести в затылке не стал. Сдёрнул с телеги свой туго набитый мешок, приладил за спину.
– Куда ты пойдёшь один? – отговаривали купцы. – От Курска до Чернигова двадцать дней ходу, по грязи – все тридцать. Киев увидишь не раньше зимы. По первопутку и мы подоспеем.
– Пойду, – сказал Дёмка. – Идти – вперёд двигаться, не на месте сидеть, а коли догоните, снова к вам попрошусь.
– Упорный мальчонка. Твёрдость, видать, перенял от камня.
И снова, как в те дни, когда ушёл из Владимира и двигался на Москву, Дёмка остался один на один с дорогой. Жаль, что бежала она навстречу медленней, чем тогда. Ноги вязли в расползшейся грязи. То и дело приходилось обходить рытвины, до краёв заполненные водой. Опавшие листья под струями дождя покачивались на воде лодчонками.
Ни ветер, ни дождь Дёмку не останавливали. Он шёл от света до темноты. На ночлег просился в избу – в непогоду под деревом не поспишь. Хозяева встречали радушно, предлагали обсушиться, сажали за стол вечерять. От сваленных возле печи тулупов по избе плавал запах прелой овчины. На вопрос, куда путь-дорогу держит, Дёмка одно отвечал: «В Киев». В Курске он слышал, как Берлад называли разбойничьим логовом, и упоминать про Берлад опасался.
– Худенький какой, глаза всё лицо занимают, щёк не видать, – жалостливо вздыхали женщины.
– Совсем малолеток. Знать, большая нужда погнала одного без старших в дорогу, – вторили жёнам мужья.
– Какой я малолеток? – удивлялся Дёмка. – Тринадцать лет прожил, с осени на четырнадцатый повернул.
Дёмке казалось, что ушёл он из дому давным-давно. То ли время в дорогах измерялось иначе, то ли тревожная мысль о сестре растягивала дни на месяцы. Ушёл, оставил Иванну одну.
«Ос-тавил, ос-тавил», – беспокойно вызванивали в мешке закольники. «В Бер-лад, в Бер-лад», – возражала киянка.
На полпути до Чернигова деревянные избы сменились белёными мазанками. Посыпался снег. Мокрые хлопья облепили соломенные крыши, сбились в холмики возле стен. «Белое к белому потянулось», – сказал сам себе Дёмка. Он запахнул потуже овчинный кожух, перетянутый ремённой опояской, спустил суконные уши с околышка шапки-ушанки.
Великий князь Киевский не забыл обещания отправить по первопутку Ивана Берладника в Галич. Ярослав Осмомысл давно готовился к встрече. Виделось сыну Владимирки, как проедет окованный пленник из конца в конец по всему уделу на устрашение строптивому боярству. И вои назначены были в дорогу, и место выбрано было для казни. Но тут случилось непредвиденное. Меньше всего Юрий Владимирович ожидал, что у сидевшего в яме узника найдётся защита. Однако нашлась. Грозился усобицей Изяслав Черниговский. Ретивый родич готов был измыслить любую причину, чтобы возобновить борьбу за киевский стол. Новое непокорство высказал старший сын, прислав из лесной дали со скоропосольцем упрёки: «Великий князь, отец, господине, не ты ли первым Срединную Русь укрепил, основав города и подчинив Муром с Рязанью? Для чего готовишься ввергнуть многострадальную Русь в бедствие новых распрей?» Угрозы родича и речь сына беспокойства не причинили. Черниговский князь поистощил силёнки. А сын, коли случится нужда, будет покорно ездить со всеми своими полками возле отцова стремени. Другое смутило. У опального князя нашёлся истинно мощный союзник.
Морозным ноябрьским утром, не уведомив загодя о приходе, во дворец явился митрополит и потребовал встречи. Юрий Владимирович ослушаться не посмел, приказал: «Просите». Митрополита ввели в жарко натопленную горницу. Великий князь принял благословение, пухлой в перстнях рукой указал на резной табурет с мягкой подушкой, сам опустился в складное кресло, стоявшее у изразцовой печи. За дверцей металось, брызгая искрами, жаркое пламя. Маленький щуплый митрополит, несмотря на высокую митрополичью шапку, почти неприметный рядом с огромным князем, прошелестел рясой, усаживаясь, сложил на коленях высохшие ладони и без обиняков начал:
– Пребывала, великий князь, русская церковь в надежде, что, поустрашав Ивана Ростиславовича, ты выпустишь его с честью. Поступки князя Берладского не всегда совпадали с государственной мудростью, однако не заслуживает он казни.
Тихий, надтреснутый голос звучал властно. Перед великим князем находился человек, привыкший повелевать.
С охапкой берёзовых чурок и кочергой вошёл взятый истопником здоровенный детина с румянцем на полщеки. Увидев митрополита, детина округлил глаза, поспешно пошуровал в печи, прикрыл медную дверцу и, пятясь, покинул горницу.
– Родной земле князь Берладский супротивником не был, – продолжал тем временем митрополит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
В ответной речи, обращённой, как было принято, прямо к тому, с кем велись переговоры, Андрей Юрьевич благодарил князя и родича Изяслава Черниговского: «Превыше всего спасибо, что не оставил в неведении насчёт судьбы князя Ивана Берладника. Не скоро бы в наших лесах проведали о том без тебя».
Отпустив скоропосольца взмахом руки, Андрей Юрьевич обвёл присутствовавших вопросительным взглядом.
– Ярослав Осмомысл Ивана Берладника не помилует, – сказал первое слово Яким. – Осмомыслу ведомо, что боярство вновь посылало к Берладнику, подстрекая, как при Владимирке, воевать галицкий стол: «Только явишь стяги – мы отступимся от Ярослава».
Вслед за Кучковым заговорили другие.
– Осмомысл такое не простит. Жди усобицы.
– Черниговский Изяслав не зря упредил, что стяги поднимет. И про подмогу немалую постарался упомянуть.
Мнение было единым: узел не развязать, рубить придётся.
– Случится усобица – всё прахом пойдёт, – тяжело проговорил князь. – И Вышгород тогда понапрасну покинули, и во Владимире обосновались без всякого толку.
– Залесье от Киева далеко, можно в стороне отсидеться, – усмехнулся Пётр Кучков, напоминая князю недавний их разговор. – Меч святого Бориса плащом для верности придётся прикрыть, вдруг зазвенит ненароком.
– Зла Руси не желаю, тишины и добра хочу. Но отца в беде не оставлю. Прав ли великий князь или действует мимо права – всё одно: сыну отцову сторону должно держать.
– Значит, усобица.
Сумрачное молчание окутало горницу, как сгустившаяся темнота. Нарушил тишину ровный голос священника Николы.
– Ты вот что, князь Андрей Юрьевич, – произнёс Никола негромко. – Отправь-ка скоропосольца к митрополиту. Мудрость святого отца всем известна. Усобиц он, как ты, не одобряет, за тишину и мир ратует, – может, чем и попоспешествует в трудном деле.
– Ладное слово молвил, святой отец, – повеселел князь. – Скоропосольца тотчас пошлю. Речь со всеми доводами сам составлю. Ты же, Яким, распорядись, сделай милость, чтобы подарки в Софию приготовили самые ценные.
Глава IX. У ИЗРАЗЦОВОЙ ПЕЧИ
Не доехал торговый обоз до стольного города Киева. Перед Курском заладили, что ни день, проливные дожди. Проезжая дорога размокла, превратилась в жидкое месиво, и, глядя, как вязнут колёса, купцы решили дождаться в Курске, пока установится санный путь. Лошадей увели в конюшни, бочки с беличьими и собольими шкурками перекатили на склады гостиного подворья.
Дёмка скрести в затылке не стал. Сдёрнул с телеги свой туго набитый мешок, приладил за спину.
– Куда ты пойдёшь один? – отговаривали купцы. – От Курска до Чернигова двадцать дней ходу, по грязи – все тридцать. Киев увидишь не раньше зимы. По первопутку и мы подоспеем.
– Пойду, – сказал Дёмка. – Идти – вперёд двигаться, не на месте сидеть, а коли догоните, снова к вам попрошусь.
– Упорный мальчонка. Твёрдость, видать, перенял от камня.
И снова, как в те дни, когда ушёл из Владимира и двигался на Москву, Дёмка остался один на один с дорогой. Жаль, что бежала она навстречу медленней, чем тогда. Ноги вязли в расползшейся грязи. То и дело приходилось обходить рытвины, до краёв заполненные водой. Опавшие листья под струями дождя покачивались на воде лодчонками.
Ни ветер, ни дождь Дёмку не останавливали. Он шёл от света до темноты. На ночлег просился в избу – в непогоду под деревом не поспишь. Хозяева встречали радушно, предлагали обсушиться, сажали за стол вечерять. От сваленных возле печи тулупов по избе плавал запах прелой овчины. На вопрос, куда путь-дорогу держит, Дёмка одно отвечал: «В Киев». В Курске он слышал, как Берлад называли разбойничьим логовом, и упоминать про Берлад опасался.
– Худенький какой, глаза всё лицо занимают, щёк не видать, – жалостливо вздыхали женщины.
– Совсем малолеток. Знать, большая нужда погнала одного без старших в дорогу, – вторили жёнам мужья.
– Какой я малолеток? – удивлялся Дёмка. – Тринадцать лет прожил, с осени на четырнадцатый повернул.
Дёмке казалось, что ушёл он из дому давным-давно. То ли время в дорогах измерялось иначе, то ли тревожная мысль о сестре растягивала дни на месяцы. Ушёл, оставил Иванну одну.
«Ос-тавил, ос-тавил», – беспокойно вызванивали в мешке закольники. «В Бер-лад, в Бер-лад», – возражала киянка.
На полпути до Чернигова деревянные избы сменились белёными мазанками. Посыпался снег. Мокрые хлопья облепили соломенные крыши, сбились в холмики возле стен. «Белое к белому потянулось», – сказал сам себе Дёмка. Он запахнул потуже овчинный кожух, перетянутый ремённой опояской, спустил суконные уши с околышка шапки-ушанки.
Великий князь Киевский не забыл обещания отправить по первопутку Ивана Берладника в Галич. Ярослав Осмомысл давно готовился к встрече. Виделось сыну Владимирки, как проедет окованный пленник из конца в конец по всему уделу на устрашение строптивому боярству. И вои назначены были в дорогу, и место выбрано было для казни. Но тут случилось непредвиденное. Меньше всего Юрий Владимирович ожидал, что у сидевшего в яме узника найдётся защита. Однако нашлась. Грозился усобицей Изяслав Черниговский. Ретивый родич готов был измыслить любую причину, чтобы возобновить борьбу за киевский стол. Новое непокорство высказал старший сын, прислав из лесной дали со скоропосольцем упрёки: «Великий князь, отец, господине, не ты ли первым Срединную Русь укрепил, основав города и подчинив Муром с Рязанью? Для чего готовишься ввергнуть многострадальную Русь в бедствие новых распрей?» Угрозы родича и речь сына беспокойства не причинили. Черниговский князь поистощил силёнки. А сын, коли случится нужда, будет покорно ездить со всеми своими полками возле отцова стремени. Другое смутило. У опального князя нашёлся истинно мощный союзник.
Морозным ноябрьским утром, не уведомив загодя о приходе, во дворец явился митрополит и потребовал встречи. Юрий Владимирович ослушаться не посмел, приказал: «Просите». Митрополита ввели в жарко натопленную горницу. Великий князь принял благословение, пухлой в перстнях рукой указал на резной табурет с мягкой подушкой, сам опустился в складное кресло, стоявшее у изразцовой печи. За дверцей металось, брызгая искрами, жаркое пламя. Маленький щуплый митрополит, несмотря на высокую митрополичью шапку, почти неприметный рядом с огромным князем, прошелестел рясой, усаживаясь, сложил на коленях высохшие ладони и без обиняков начал:
– Пребывала, великий князь, русская церковь в надежде, что, поустрашав Ивана Ростиславовича, ты выпустишь его с честью. Поступки князя Берладского не всегда совпадали с государственной мудростью, однако не заслуживает он казни.
Тихий, надтреснутый голос звучал властно. Перед великим князем находился человек, привыкший повелевать.
С охапкой берёзовых чурок и кочергой вошёл взятый истопником здоровенный детина с румянцем на полщеки. Увидев митрополита, детина округлил глаза, поспешно пошуровал в печи, прикрыл медную дверцу и, пятясь, покинул горницу.
– Родной земле князь Берладский супротивником не был, – продолжал тем временем митрополит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36