Герцог умолк и, дав королю Роберту погрузиться в раздумье, выждал две-три минуты, а затем добавил более веселым тоном:
— Но не сокрушайтесь, мой благородный государь, может быть спор удастся еще разрешить без боя и без всяких трудностей. Вдова бедна, потому что ее муж, хоть и получал достаточно заказов, был склонен к безделью и мотовству, так что дело, пожалуй, можно будет уладить посредством денег, а то, что придется уплатить во искупление за пролитую кровь, мы покроем из доходов с поместья Рэморни.
— Нет, мы всё уплатим сами, — сказал король Роберт, жадно ухватившись за надежду мирно разрешить неприятный спор. — Состояние Рэморни сильно пошатнется в связи с его отставкой от двора и увольнением от обязанностей при доме Ротсея, невеликодушно бить лежачего… Но вот идет наш секретарь, настоятель монастыря, возвестить нам, что пора открывать совет… С добрым утром, мой достойный отец!
— Benedicite, государь, — отвечал приор.
— Добрый отец, — продолжал король, — не будем ждать Ротсея — мы сами поручимся, что он примет наши советы, и приступим к разбору дел, касающихся королевства. Какие у вас вести от Дугласа?
— Он прибыл в свой замок Танталлон, государь, и прислал гонца с извещением, , что хотя граф Марч отсиживается в крепости Данбар, никого к себе не допуская, друзья и вассалы изменника собрались и стали лагерем близ Колдингема, где, по-видимому, ждут из Англии подмоги. Хотспер и сэр Ралф Перси стягивают к шотландской границе большие силы.
— Невеселые новости, — вздохнул король. — И да простит господь Джорджа Данбара!
В эту минуту вошел принц. Король продолжал:
— Ага, наконец явился и ты, Ротсей… Тебя не видно было на обедне.
— Нынче утром я позволил себе полентяйничать, — ответил принц, — так как ночью у меня была бессонница и лихорадка.
— Ах, безрассудный мальчик! — сказал король. — Когда бы ты не провел без сна заговенье, тебя не лихорадило бы в ночь на пепельную среду.
— Боюсь, я перебил вас на словах молитвы, государь мой, — сказал небрежно принц. — Ваша милость призывали на кого-то благословение небес — несомненно, на вашего врага, потому что чаще всего вы молитесь за врагов.
— Садись и успокойся, безрассудный юноша! — сказал отец, остановив взгляд на красивом лице и грациозном стане любимого сына.
Ротсей пододвинул подушку поближе к трону и небрежно раскинулся на ней в ногах у отца, тогда как король продолжал:
— Я выражал сожаление о том, что граф Марч, которому при расставании мы твердо обещали возместить все обиды, на какие мог он пожаловаться, оказался способен вступить в предательский сговор с Нортумберлендом против родной страны. Неужели он усомнился в нашем намерении сдержать слово?
— Отвечу за него: «Нет», — сказал принц. — Марч не усомнился в слове короля. Но у него могло явиться опасение, что многоученые советники ваши не дадут вашему величеству сдержать королевское слово.
Роберт III широко применял трусливый прием делать вид, что не расслышал слов, которые, когда они дошли до слуха, требуют — даже по его суждениям — гневной отповеди. Он поэтому пропустил мимо ушей возражение сына и продолжал свою речь. Тем не менее неосторожные слова Ротсея усилили то недовольство, которое зародилось против него в душе отца.
— Хорошо, что Дуглас сейчас на границе, — сказал король. — Предки Дугласа всегда умели постоять за отчизну, и грудь его для Шотландии — самый верный оплот.
— Значит, горе нам, если он повернется спиной к неприятелю, — сказал неисправимый Ротсей.
— Ты посмел бросить тень на доблесть Дугласа? — ответил с сердцем король.
— Кто посмеет усомниться в доблести графа? — сказал Ротсей. — Она бесспорна, как его гордыня… Но можно не слишком верить в его счастье.
— Клянусь святым Андреем, Давид, — вскричал его отец, — ты — что филин: каждым словом предвещаешь раздор и беду!
— Молчу, отец, — ответил юноша.
— А что слышно о раздорах в Горной Стране? — продолжал король, обратившись к настоятелю.
— Там как будто дела принимают благоприятный оборот, — отвечал аббат. — Огонь, грозивший охватить всю страну, удастся, по-видимому, загасить кровью полусотни удальцов. Два больших союза племен торжественно поклялись на мечах тридцатого марта, то есть в вербное воскресенье, в вашем королевском присутствии разрешить свой спор любым оружием, какое назовет ваше величество, и на указанном вами поле. Решено ограничить число сражающихся тридцатью бойцами с каждой стороны, но биться они будут до последней крайности. При этом кланы обращаются с покорной просьбой к вашему Величеству, чтобы вы отечески соизволили сложить с себя на этот день королевское право присудить победу одной" из сторон до окончания боя: вы не бросите на землю жезл, не крикнете «довольно», пока они сами не доведут дело до конца.
— Лютые дикари! — огорчился король. — Неужели они хотят ограничить самое нам дорогое королевское право — право положить конец сражению и провозгласить перемирие в битве? Они отнимают у меня единственное побуждение, которое могло бы меня привлечь на зрелище их резни. Хотят они сражаться как люди или как волки их горного края?
— Милорд, — сказал Олбени, — мы с графом Крофордом по некоторым причинам позволили себе, не снесшись с вами, дать предварительное согласие па эти условия.
— Граф Крофорд! — заметил король. — Мне кажется, он слишком молод, чтобы с ним советоваться о таком важном деле.
— Невзирая на молодость, — возразил Олбени, — он пользуется среди соседствующих с ним горцев большим уважением. Без его помощи и воздействия едва ли я о чем-либо договорился бы с ними.
— Слышишь, юный Ротсей? — укоризненно обратился король к своему наследнику.
— Мне жаль Крофорда, сэр, — ответил принц. — Он слишком рано лишился отца, чьи советы были бы так ему нужны в его юные лета.
Король поднял на Олбени торжествующий взгляд, как бы призывая брата оценить сыновнюю преданность, сказавшуюся в этом ответе. Нисколько не тронутый, Олбени продолжал:
— Не жизнью своей, а только смертью эти горцы могут послужить Шотландскому королевству, и, сказать по правде, графу Крофорду, да и мне самому представилось весьма желательным, чтоб они дрались до полного взаимного истребления.
— Вот оно что! — воскликнул принц. — Если Линдсей в столь юные годы держится такой политики, каким же милосердным правителем станет он лет через десять — двенадцать! Ну и мальчик — еще ни волоска над губой, а уже такое твердокаменное сердце! Уж лучше бы он развлекался вволю петушиными боями на проводах масленой, чем строил замыслы массового избиения людей в вербное воскресенье. Ему, видать, по нраву уэльсский обычай делать ставку только на смерть.
— Ротсей прав, Олбени, — сказал король. — Не подобает христианскому государю уступать в таком вопросе. Я не могу согласиться, чтобы люди у меня на глазах сражались, пока не полягут все до одного, как скот на бойне. Такое зрелище будет для меня нестерпимо, и жезл выпадет из моей руки уже потому, что не станет у меня силы держать его.
— А этого никто и не заметит, — сказал Олбени. — Я позволю себе указать вашей милости, что вы лишь отказываетесь от королевской привилегии, которая, прибегни вы к ней, не стяжает вам почета, ибо не встретит повиновения. Если король опустит жезл в разгаре боя, эти люди, разгоряченные борьбой, не больше с ним посчитаются, чем волки со скворцом, когда бы тот во время их драки уронил в их стаю соломинку, которую нес в свое гнездо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142