Там, за стеной, тогда тоже начала женщина, но все произошло совсем не так, как он мог бы себе вообразить.
Иногда, очень редко, главным образом летом, когда Бланш находилась в Дьеппе, а он не приезжал к ней в конце недели, случалось, что вечером, лежа в постели, он давал волю своему воображению. Он делал это не специально.
Едва ли это доставляло ему удовольствие, скорее, он пытался прогнать эротические картины, возникавшие в его мозгу.
Впрочем, это было почти целомудренной эротикой.
До своей женитьбы он имел всего несколько связей, и все они вызвали у него разочарование.
В сущности, он не мыслил физической любви без нежности, ни даже без некоторого почтительного отношения, и он оставался холоден в присутствии профессионалок, которых ему случалось сопровождать.
Его притягивало к ним не столько желание, сколько окружавшая их неясная атмосфера. Кроме того, это происходило возле Севастопольского бульвара, в узких улочках, окружавших Центральный рынок. Обыкновенно на двери гостиницы имелся желтоватый, слабо светящийся шар, одна-две женщины в красной, зеленой, во всяком случае, в кричащего цвета блузке окликали прохожих.
Он шел своей дорогой, но все же догадывался о существовании узкого прохода, скрипучей лестницы, комнаты с железной кроватью, умывальником или тазиком.
Однажды он целый час, стыдясь, ходил по кругу, прежде чем углубился в один из этих коридоров, едва не сбив с ног стоявшую на пороге девицу.
— Ты спешишь?
Со времени свадьбы, то есть за пятнадцать лет, с ним только раз случилось такое.
Так же один-единственный раз, и снова в августе, он положил руку на зад мадемуазель Жермены, своей машинистки, когда та пришла в контору сразу вслед за ним. Ей было лет сорок, и она жила одна с матерью. Жозеф Ремакль, довольно вульгарный тип, подшучивал над ней из-за ее нерушимой девственности, его забавляли ее испепеляющие взгляды.
Жест Жовиса, должно быть, застал ее врасплох, поскольку они уже не один год работали вместе. Однако она едва вздрогнула и обратила к нему взгляд, в котором не читалось ни единого упрека — совсем наоборот, сказал бы Ремакль!
Он испугался, что она воспримет это всерьез, скользнет в его объятия и отныне станет выказывать ему иные, нежели просто дружеские, чувства.
— Прошу прощения.
На его счастье, тут вошел, насвистывая, малыш Дютуа, без шляпы, с растрепанными, как водится, волосами.
Сегодня вечером — он это чувствовал — ему не уснуть. Услышать их снова было для него потребностью. Ему хотелось побольше узнать о жильцах за стеной. Он задавался вопросом, каждую ли ночь это происходило у них тем же образом. За один час он открыл для себя новый мир, гораздо более волнующий, более драматичный, чем улочки вокруг Центрального рынка.
Он уже читал романы, где о любви говорилось вульгарными словами и где описывались некоторые скабрезные позиции.
Реальность была такой непохожей!
Но сначала, что же делали эти люди — мужчина и женщина? Похоже, та уже давно лежала в постели, когда вошел ее приятель: Эмиль не слышал, как она укладывается. У него имелся свой ключ. Это был либо ее муж, либо привычный партнер.
Насколько мог судить Жовис, действие происходит между двумя и тремя часами ночи. Мужчина довольно шумно толкает дверь.
— Это ты?
— А кто же еще? — возражает он с веселой иронией.
— Мог встать Уолтер.
— Уолтер спит.
— Ты заходил к нему в комнату?
Кем был Уолтер? Мужем? Сыном?
— Ты все это время был в «Карийоне»?
Хождение взад и вперед по комнате, затем со стуком падает на пол башмак значит, он раздевается.
— Что-то вроде того.
— Ты не ходил в другие места?
Эмилю показалось, что это не был тон ревнивой женщины, ведущей свой небольшой допрос. Тут крылось что-то другое, чему он не мог пока подыскать определения. Правда, голоса доносились до него через перегородку.
— Что-то вроде того… — повторяет самец, для которого в этой формулировке, кажется, полно смаку.
— Народу было много?
— Хватало. Но колпака сегодня не было.
Слово «колпак» его поразило. Ему было известно, что на жаргоне оно означает «простофиля», это придавало разговору таинственность.
— Алекса там была?
— В полной красе.
— Пьяная?
— Не мертвецки.
— Возбужденная?
— Как водится.
— Ты ходил с ней в соседний дом?
— Я как раз оттуда.
— Из соседнего дома?
— Из нее!
— Скотина!
— Ты сама меня об этом спросила.
— И долго это продолжалось?
— К счастью, не так долго, как вчера.
— Что она с тобой делала?
Что ни реплика, то новая загадка. Жовис еще не мог поверить, что ему следует понимать слова в их обычном смысле. Это невозможно. Люди так не разговаривают, в особенности пара, пускай даже в спальне.
— Дай взглянуть, остались ли следы. Она тебя укусила?
— А по-другому она делать не может.
Он говорит не «делать». Он употребляет более точное слово, которого Эмиль никогда не произносил и которое с трудом решается осознать.
— А ты?
— Он приходил.
— В котором часу?
— В три, как обычно.
— Блеющий?
— В его годы меняются лишь в худшую сторону. Он засиделся. Я опасалась, как бы Уолтер не вернулся до его ухода.
— По-твоему, он догадывается?
— Поди узнай у него! Ты, похоже, не спешишь.
— Дай мне время подзарядить мои батареи.
Почти каждое слово казалось Жовису оскорбительным, шло вразрез с его воспитанием, его принципами. Вначале он предпочел бы не слышать. Еще он боялся, как бы не проснулась жена и не услышала.
— Иди-ка сюда, чтобы я…
Это было невозможно. Он отказывался верить. Эти люди употребляли самые крепкие, самые выразительные слова и получали какое-то изощренное удовольствие от того, что комментировали каждое свое движение, особенно старалась женщина.
— А так она тебе делала?
— Да.
— А вот так?
— Да.
— Каналья! Я сейчас тебе покажу…
Он силится представить себе сцену, действующих лиц.
По-видимому, они довольно молоды, если судить по их подвигам, но навряд ли молодожены или новоиспеченные любовники.
Они давно привыкли друг к другу, это чувствовалось по репликам, слетавшим с их уст, как заученный текст.
Текст такой же непристойный, как надписи, которые, краснея, читаешь около некоторых писсуаров.
— Погоди. Не двигайся больше. Я сама…
— Ты мне делаешь больно, — запротестовал мужчина.
— А та шлюха, она что, не делала тебе больно? Если бы ты еще ограничивался Ирен, та хоть девка хорошая. Помнишь ту ночь, когда мы были втроем и я…
Он пытался стереть в памяти услышанные слова, вызванные ими образы, которые приходили ему на ум.
— Нет. Еще рано.
Были и другие фразы, точные, как анатомические рисунки. Женщина в прямом смысле слова начинала бредить. Это была уже не женщина, какими он их знал, как те, что встречаешь на улице. Это был разбушевавшийся зверь-зверь, наделенный даром речи и выкрикивавший ужасные слова.
Мужчину звали Жан. Он несколько раз расслышал это имя.
— Рассказывай. Рассказывай. Давай выкладывай мне все… что ты ей делал… Что она тебе делала…
Тут уже его черед говорить. Она требует все больше подробностей. Сама их добавляет.
— А так?
— Да.
— А так?
— Не так сильно.
— Ты что, стал неженкой?
Тон делался выше, сопровождавшие голоса звуки становились более точными.
Почти задыхаясь, ждал он облегчения, которое принесет ему конец.
— Послушай. Возьми его в…
Были моменты, как вот этот, когда у Жовиса возникло желание начать колотить в перегородку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30