Я спрашиваю обо всем в избе, мне все нужно знать, и как же иначе начать разговор с прекрасной царевной? Мы все пересчитываем, все записываем, знакомимся, сближаемся и смолкаем.
Пылает знаменитая русская печь, огромная, теплая. Но без нее невозможна русская сказка. Вот гладкая лежанка, откуда свалился старик и попал в бочку со смолой. Вот огромное горло, куда бросили злую колдунью. Вот подпечье, откуда выбежала к красной девице мышка.
- Спасибо тебе, Маша, что чаем напоила, я тебе за это Иванушку посватаю.
Горят щеки царевны ярче пламени в печи, сердитая, бросает гордо:
- Изба низка! Есть и получше, да не иду.
"Врет все, - думаю я, - а сама рада".
Мы еще на ступеньку ближе с царевной. Ей будто хочется мне что-то сказать, но не может. Долго копается у стенки, наконец подходит, садится рядом. Она осматривает упорно мои сапоги, потом куртку, останавливается глазами на моей голове и говорит ласково:
- Какой ты черный!
- Не подъезжай, не подъезжай, - отвечаю я, - сосватаю и так Иванушку.
Она меня не понимает. Она просто по дружбе подсела, а я уже вижу корыстную цель. Она меня не понимает и не слушает. Да и зачем это? Разве все эти вещи - карандаш в оправе, записная книжка, часы, фотографический аппарат - не говорят больше всяких слов об интересном госте? Я снимаю с нее фотографию, и мы становимся близкими друзьями.
- Поедем семгу ловить, - предлагает она мне совсем уже попросту.
- Поедем.
На берегу мы возимся с лодкой; откуда-то является на помощь Иванушка и тоже едет с нами. Я становлюсь в романе третьим лицом. Иванушка хочет что-то сказать царевне, но она тактична; она искоса взглядывает на меня и отвечает ему презрительно:
- Губ не мочи, говорить не хочу.
Тогда начинается разговор о семге, - как в гостиной о предметах искусства.
- Семга, видишь ли, - говорит мне Иванушка, - идет с лета. Человек ходит по свету, а семга по месяцу. Вот ей на пути и ставим тайник, ловушку.
Мне тут же и показывают этот тайник: несколько сетей, сшитых так, чтобы семга могла войти в них, а уйти не могла. Мы ставим лодку возле ловушки и глядим в воду, ждем рыбу. Хорошо, что тут роман, а вот если бы так сидеть одному и покачиваться в лодке?
- Другой раз и неделю просидишь, - угадывает меня Иванушка, - две, и месяц... ничего. А придет час удачи - за все ответит.
Подальше от нас покачивается еще такая же лодка, дальше - еще и еще... И так сидят недели, месяцы, с весны до зимы, стерегут, как бы не ушла из тайника семга. Нет, я бы не мог. Но вот если слушать прибой, или передавать на полотно эти северные краски, - не тоны, полутоны, а может быть, десятые тонов... Как груба, как подчеркнута наша южная природа сравнительно с этой северной интимной красотой!
Я замечтался и, наверно, пропустил бы семгу, если бы был рыбаком Марья Моревна довольно сильно толкнула меня в бок кулаком.
- Семга, семга! - тихо шепчет она.
- Перо сушит, - отвечает Иванушка.
Это значит, что рыба давно уже попалась и поднялась теперь наверх, показывает перо (плавник) из воды.
Мы поднимаем сеть и вместо дорогой семги вытаскиваем морскую свинку, совсем ненужную.
Жених с невестой заливаются смехом.
Вышел веселый анекдот:
- Семга, семга, а ин свинка!
Не знаю, сколько бы продолжалась наша пастораль на море, как вдруг произошло крупнейшее событие.
Прежде всего я заметил, что к кучке рыбаков на берегу подошла другая кучка, потом третья, потом собралась вся деревня, даже женки и ребятишки; под конец и оба смешных старика бросили клубки на землю и стали у края толпы. Дальше поднялись невероятный шум, крик, брань.
Я видел с воды, как из толпы там и тут выскакивала жидкая борода Кощея Бессмертного, будто он был дирижером этого концерта на берегу Белого моря...
Мало-помалу все улеглось. От толпы отделились десять седых мудрых старцев и направились к дому Кощея. Остальные опять уселись по своим местам на песок. Сам Кощей подошел к берегу и закричал нам:
- Греби сюда, Ма-аша!
Я беру на руки морскую свинку, Иванушка садится, а Марья Моревна гребет.
- Старики с тобой поговорить хотят, господин, - встретил нас Кощей.
- Что-то недоброе, что-то недоброе! - шепнул мне волшебный колобок.
Мы входим в избу. Мудрецы встают с лавок, торжественно приветствуют.
- Что такое? Что вы? - спрашиваю я глазами.
Но они смеются моей свинке, приговаривают:
- Семга, семга, а ин свинка!
Вспоминают, как одному попал в тайник морской заяц, другому - нерпа, третий вытащил то, что ни на что не похоже.
Так долго продолжался оживленный, но искусственный разговор. Наконец все смолкают, и только один, ближайший ко мне, как отставший гусь, повторяет: "Семга, семга, а ин свинка".
- Но в чем же дело? Что вам нужно? - не выдерживаю я этого тягостного молчания.
Мне отвечает самый старый, самый мудрый:
- Тут приходил человек из Дуракова...
- Алексей, - говорю я и мгновенно вспоминаю, как он сделал меня у бабушки генералом. Верно, и тут что-нибудь в этом роде. Прощай, мои сказки!
- Алексей? - спрашиваю я.
- Алексей, Алексей, - отвечают разом все десять. А самый мудрый, седой, продолжает:
- Алексей сказывал: едет от государя императора член Государственной думы море делить в Дураково. Кланяемся тебе, ваше превосходительство, прими от нас семушку!
Старик подносит мне огромную, пудовую семгу. Я отказываюсь принять и, потерявшись, извиняюсь тем, что у меня на руках уже есть свинка.
- Брось ты эту дрянь, на что она тебе? Вот какую рыбинку мы тебе изловили.
Другой старик вынимает из-за пазухи бумагу и подает. Я читаю:
"Члену Государственной думы
по фотографическому отделению.
Прошение.
Население умножилось, а море по-старому, сделай милость, житья нет, раздели нам море..."
Что такое? Глазам не верю... И вдруг вспоминаю, что где-то на станции мы брали обывательских лошадей, и я расписывался: "От географического общества". Потом - фотографический аппарат... И вот я стал членом Думы по фотографическому отделу. Я припоминаю, что Алексей мне говорил о каких-то двух враждебных деревнях, где не хватает хоть какого-нибудь начальства, чтобы кончить вражду.
И у меня мелькает мысль: а почему бы и не разделить мне этим людям море?
- Хорошо, - говорю я старцам, - хорошо, друзья, я разделю вам море.
Мне нужен точный подсчет экономического положения деревни. Я беру записную книжку, карандаш и начинаю с земледелия как основы экономической жизни народа.
- Что вы сеете здесь, старички?
- Сеем, батюшка, все, да не родится ничего.
Я так и записываю. Потом спрашиваю о потребностях и узнаю, что на среднее семейство в шесть душ нужно двенадцать кулей муки. Узнаю, что, кроме необходимых потребностей, существуют роскоши, что едят калачи, по праздникам щелкают орехи и очень любят кисель из белой муки.
- Откуда же вы берете на это деньги?
- А вот, поди знай, откуда взять! - ответили все десять.
Но я все-таки узнаю: деньги получают от продажи зверей, наваги, сельди и семги.
Узнаю, что все эти промыслы ничтожны и случайны, кроме семги.
- Стало быть, кормит вас семга?
- Она, матушка. Сделай милость, раздели!
- Хорошо, - говорю я. - Теперь к разделу. Сколько у вас душ?
Старцы ответили. Я записал.
- С женками?
- Нет. Женские души не считаются, тех хоть сколько ни будь.
Потом я узнаю, что берег моря принадлежит деревне в одну сторону на двадцать верст, в другую - на восемь, что на каждой версте находится тоня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145