– Да. Именно так я и думаю. Тот, кто использует цифровую ленту для пианолы, совершает ошибку, и вполне возможно, что мы именно такую свою ошибку приняли за успех.
– Но две ваши лаборатории совершенно независимо друг от друга синтезировали Лягушачью Икру и Повелителя Мух, – а ведь это одна и та же субстанция!
– Если у вас дома есть пианола и вы ничего не слыхали о существовании цифровых машин так же, как и ваш сосед, и если вы где-то найдете цифровые ленты, то оба вы, вероятно, поступите одинаково – сочтете, что эти ленты предназначены для пианолы, так как о других возможностях вы ничего не знаете.
– Понимаю. Это, наверное, ваша гипотеза?
– Да, это моя гипотеза.
– Вы что-то говорили о большом риске. В чем он состоит?
– Спутать ленту машины с лентой для пианолы – это, разумеется, неопасно, это всего лишь безобидное недоразумение, но в нашем случае может получиться иначе и ошибка может привести к непредвиденным последствиям.
– Каким образом?
– Этого я не знаю. Я имею в виду ошибку такого рода: допустим, кто-то прочел в поваренной книге слово «сахарин» как «стрихнин» и приготовил блюдо, от которого умрут все участники пиршества. Прошу помнить – мы делали то, что могли делать, и таким образом навязали сигналу наши знания, наши, быть может, упрощенные, быть может, ложные суждения.
Мак-Магон хотел выяснить, как же это возможно, если наша работа так похожа на расшифровку. Он видел Повелителя Мух. Разве можно неправильно расшифровать код и все же получить такие поразительные результаты? Разве отрывок перевода, каковым является Повелитель Мух, может быть совершенно ошибочным?
– Может, – ответил я. – Если б мы переслали по телеграфу генотип человека, а получатель смог бы на основе этого текста изготовить только лейкоциты, то он имел бы что-то вроде амеб и множество неиспользованной информации. Нельзя утверждать, что тот, кто синтезирует лейкоциты на основе генотипа человека, правильно прочитал сообщение.
– Так велика разница?
– Да. Мы использовали от двух до четырех процентов всей информации сигнала, но и это еще не все, – потому что и эти немногие проценты могут состоять, скажем, на одну треть из наших же домыслов, из того, что мы сами вложили в перевод на основе наших познаний в стереохимии, физике и так далее. Если бы человеческий генотип расшифровали на таком же низком уровне, то и лейкоцитов не удалось бы получить. В лучшем случае, создали бы что-нибудь вроде мертвой белковой взвеси, не больше. Впрочем, я думаю, что провести такие эксперименты на человеческом генотипе, который уже расшифрован процентов на семьдесят, было бы для нас необычайно поучительно. Но у нас на это нет ни времени, ни денег.
Он спросил, как я оцениваю разницу в развитии между нами и Отправителями, и я сказал, что хотя по статистике фон Хорнера и Брэйсуэлла наиболее вероятна встреча с цивилизацией, насчитывающей около 12 000 лет, мне кажется вполне реальным и миллиардолетний возраст Отправителей. В противном случае передачу «жизнетворного» сигнала нельзя было бы логически обосновать: ведь за дюжину тысячелетий он ничего не успеет сделать.
– На долгий срок, должно быть, они выбирают свое правительство, – заметил Мак-Магон.
Его интересовало еще мнение о целесообразности дальнейших работ, коль скоро дела обстоят таким образом.
– Мы можем долгие века питаться крохами со стола высокоразвитой цивилизации. Если будем вести себя благоразумно…
Тут я, может, и добавил бы еще кое-что, да прикусил язык.
Мак-Магон пожелал выяснить мое личное мнение о Письме и Отправителях.
– Они не рационалисты, в нашем понимании по крайней мере, – сказал я. – Знаете ли вы, сенатор, какая у них «себестоимость»? Допустим, что они располагают энергией порядка 1049 эргов. Тогда мощность отдельной звезды – а именно такая мощность нужна для посылки сигнала – для них то же самое, что для нас в Штатах – мощность большой электростанции. Разве наше правительство согласилось бы расходовать в течение сотен и тысяч лет мощность такого комплекса, как Боулдер-Дэм, чтобы помочь возникновению жизни на планетах других звезд?
– Мы слишком бедны.
– А ведь доля энергии, израсходованной на столь благородную цель, одинакова в обоих случаях.
– Десять центов по отношению к доллару – это не то же самое в финансовом смысле, что миллион по отношению к десяти миллионам.
– Да у нас ведь именно миллионы. Физическое расстояние, отделяющее нас от этой цивилизации, меньше, чем моральная дистанция между нами, – ведь у нас масса людей умирает от голода здесь, на Земле, а они заботятся о том, чтобы возникла жизнь на планетах Центавра, Лебедя и Кассиопеи. Я не знаю содержания Письма, но при их альтруизме там не может быть ничего такого, что могло бы нам повредить. Одно слишком противоречит другому. Конечно, даже хлебом можно подавиться. Я рассуждаю так: если мы с нашими обычаями, с нашей историей являемся типичными для космоса, то Письмо нам ничем но угрожает. Ведь вы об этом спрашивали, правда? Отправители должны достаточно хорошо знать космический «тип психозоика». Если мы представляем собой отклонение, меньшинство, то они и это примут, точнее, должны были принять во внимание. Но если мы – редчайшее исключение, чудище, диковинка, которая попадается раз в десять миллиардов лет в одной галактике из тысячи, – такую возможность они могли не учитывать в своих расчетах и планах. Так или эдак, они останутся невиновными.
– Вы произнесли это, как Кассандра, – сказал Мак-Магон, и я видел, что ему было не до шуток; впрочем, мне тоже.
Мы еще немного поговорили, но я не сказал ничего такого, из чего можно было бы заключить – или хотя бы заподозрить, – что Проект вступил в новую фазу. Однако при расставании я чувствовал себя неловко – мне все же казалось, что я говорил слишком много, особенно под конец. Видимо, я производил впечатление Кассандры больше из-за мимики и интонации, чем из-за слов, – ведь я следил прежде всего за словами.
Сенатор еще оставался у нас, когда я вернулся к своим расчетам. С Бэлойном я увиделся только после его отъезда. Айвор был раздражен и удручен.
– К нам должен приехать Лирней, – сказал он. – С какой-то теорией о природе сигнала. С какой-то своей гипотезой. Не знаю точнее, в чем дело, потому что Мак-Магон сказал мне это буквально в последнюю минуту, когда садился в машину.
Лирнея я знал: это был космогонист, один из бывших учеников Хайакавы – бывших, так как некоторые утверждали, что он уже перерос своего наставника. Я только не понимал, почему он мог заинтересоваться нашими делами и откуда вообще узнал о Проекте.
– На каком свете ты живешь? – возмутился Бэлойн. – Неужели ты не понимаешь, что администрация дублирует нашу работу?! Мало им, что они следят за каждым нашим шагом, так еще и это!
Мне не хотелось этому верить. Я спросил, откуда он об этом знает, да и возможно ли вообще, чтобы существовал какой-то Контрпроект, своего рода параллельный контроль наших действий. Бэлойн, по-видимому, никаких подробностей не знал, а он терпеть не мог признаваться в таком неведении, поэтому до предела взвинтил себя и, уже при Дилле и Протеро, подошедших к тому времени, закричал, что в этой ситуации он собственно должен подать в отставку! Мы общими силами начали его убеждать, он признал нашу правоту и приутих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41