Один из них хотел устроить ему побег, другой...
Лежал однажды Басаргин в своём каземате. Снова смотрел в потолок. Опять вспоминал свою Оленьку. А думая об Оленьке, вспомнил и своё детство: речку-певунью, густые травы, то, как ходил в лес по грибы, по ягоды. Лежал Басаргин, и представлялось ему, что он снова в густом лесу.
"Ау! Ау!" - раздаётся тревожный голос.
Это нянька разыскивает Николеньку Басаргина.
"Ау! Ау!"
Не отвечает Николенька. Забрался он в куст малины. Свисает с веток душистая ягода. Спелая-спелая. Вкусная-вкусная. Так и просится ягода в рот.
Лежит вспоминает поручик лес. И вдруг так захотелось ему малины, как в жизни ещё никогда не хотелось.
В это время тюремный сторож и зашёл в камеру к Басаргину. Видит, лежит, мечтает о чём-то поручик.
– Небось снова, ваше благородие, об Оленьке? - спросил сторож.
Почти все охранники знали, что у Басаргина осталась на воле любимица дочь.
– Об Оленьке, друг, об Оленьке, - сказал Басаргин. - А ещё о малине, - и усмехнулся. - Вот ведь какая блажь.
Рассказал он тюремному сторожу тот случай из детства, про речку-певунью, про лес.
– Да-а, - протянул тюремщик. Видно, детство тоже своё припомнил.
Прошло два дня. Поручик уже и забыл про разговор, про малину. И вдруг входит к нему в камеру сторож, протягивает бумажный кулёк.
– Что такое? - подивился Басаргин.
– Берите, ваше благородие, берите.
Взял Басаргин кулёк. Развернул. Посмотрел - малина.
– Откуда?!
Сторож замялся.
– Ешьте, ешьте, ваше благородие.
Басаргин взял одну ягодку, осторожно отправил в рот.
– Откуда же, друг?
– Да тут... Да это же... начальство, - стал что-то невнятно объяснять сторож. Наконец нашёлся: - По случаю престольного праздника.
В этот день действительно был какой-то церковный праздник.
– А-а, - протянул Басаргин. - Ах, хороша, ах, хороша! Ай да малина! Хитро улыбнулся: - Слава престольным праздникам.
ПРИГОВОР
Шесть томительных месяцев провели декабристы в Петропавловской крепости. Шесть томительных месяцев не прекращались допросы и следствия. И вот приговор объявлен. Пять декабристов - Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Пётр Каховский - были присуждены к смертной казни через повешенье. Остальные лишались чинов и званий и ссылались в Сибирь на каторгу.
Декабристы гордо встретили свой приговор.
– И в Сибири есть солнце, - сказал декабрист Сухинов.
12 июля, впервые за все эти месяцы, заключённых собрали вместе. Была устроена церемония лишения осуждённых чинов и званий. Называлось это гражданской казнью. С осуждённых должны были сорвать эполеты и ордена, бросить в огонь. Над головой у каждого переломить шпагу.
Николай I находился в это время далеко за городом, в Царском Селе. Он приказал, чтобы через каждые 15 минут к нему являлся фельдъегерь, сообщал о том, как идёт церемония.
Приехал первый фельдъегерь.
– Построены, ваше величество. Генерал-адъютант Чернышёв приказал распалить костры.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Да что-то не очень видно, ваше величество.
Прибыл второй фельдъегерь.
– Костры разложены, ваше величество.
– Так.
– Генерал-адъютант Чернышёв дал приказ срывать эполеты и ордена.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Да что-то не очень видно, ваше величество.
Третий курьер явился.
– Срывают эполеты и ордена, ваше величество. Бросают в огонь.
– Так.
– Генерал-адъютант Чернышёв отдал приказ ломать шпаги над головами.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Да что-то не очень видно.
Четвёртый курьер примчался:
– Шпаги ломают, ваше величество.
– Так.
– Генерал-адъютант Чернышёв отдал приказ в каторжные халаты одеть виновных.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Осмелюсь доложить, государь, смеются, кажись, злодеи.
Царь побагровел, в гневе посыльным бросил:
– В цепи презренных, в цепи. Разойдись! - закричал посыльным. Схватился рукой за сердце. - Дурново! Дурново!
Мчит Дурново, тащит капли ему от сердца.
РАСПЛАКАЛСЯ
Гордо встретили декабристы приговор суда. А вот морской офицер лейтенант Бодиско расплакался.
– Морской офицер лейтенант Бодиско расплакался, - доложил генерал-адъютант Чернышёв царю.
Николай I улыбнулся, остался доволен.
– Вижу, среди негодяев хоть и один, да человек благородный есть. Если бы знал - помиловал. Что же он говорил?
Что говорил Бодиско, генерал-адъютант Чернышёв не знал.
– Разузнать. Доложить! - приказал Николай I.
Стал хвастать царь своим приближённым, что морской офицер лейтенант Бодиско расплакался.
Похвастал брату.
Похвастал жене.
Адъютантам своим похвастал.
– Расплакался! Расплакался! Расплакался! - повторял государь. Даже повеселел. Даже по-мальчишечьи насвистывать что-то начал. - Расплакался! Расплакался! А сегодня я вам передам, что при этом сказал Бодиско.
Разнесли адъютанты налево, направо слова государя о том, что морской офицер расплакался.
– "Среди негодяев человек благородный есть. Если бы знал, помиловал" - вот что сказал государь.
В богатых домах Петербурга о слезах лейтенанта Бодиско только теперь и речь.
– Морской офицер расплакался!
– Морской офицер расплакался!
Правда, надо сказать, что активного участия в восстании Бодиско не принимал. И по решению суда наказание было вынесено ему, по сравнению с другими, совсем не суровое, а даже, скорее, мягкое. Как других, не отправляли его на вечную каторгу. Лишался Бодиско чинов и дворянства, ссылался в Сибирь на поселение.
Вечером генерал Чернышёв снова докладывал царю:
– Дознались, ваше величество.
– Ну-ну. Что говорил Бодиско? Какими словами каялся?
– Ваше величество, он того...
– Что "того"? - насупился царь.
– Плакал этот злодей не потому, что в тяжких грехах раскаялся. Счёл, разбойник, ваше величество, за личное унижение столь мягкий ему приговор. "Стыдно смотреть мне в глаза товарищам" - вот что сказал Бодиско.
ПЯТЕРО
Петербург. Лето. Июльский рассвет. Неохотно плывут облака. Нева ещё сонно дремлет. Шпиль Петропавловской крепости шпагой вонзился в небо.
Осуждённых ведут на казнь. Вот они, пятеро: Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Пётр Каховский.
Идут они в белых льняных рубахах. Прощально звенят кандалы.
Кронверк Петропавловской крепости. Слева стоят солдаты. Справа стоят солдаты. Помост. Два столба. Перекладина. В красной рубахе палач. Пять верёвок, как змеи, петлёй свисают.
Идут декабристы. Двадцать шагов до смерти... десять... последних пять.
Генерал-адъютант Чернышёв, он старший и тут - при казни, сидит верхом на коне, смотрит на обречённых. В руках у генерала лорнет. То поднесёт он его к глазам, то на секунду опять опустит.
Ждёт генерал-адъютант Чернышёв, не дрогнет ли кто-нибудь из осуждённых. Не раздастся ли стон, не сорвётся ли крик.
Четыре шага до смерти. Идут декабристы. Открытый, бесстрашный взгляд. Три шага. Два. Последний предсмертный шаг.
– Начинай! - закричал Чернышёв.
Накинул палач на осуждённых петли. Затянул. Перепроверил. Из-под ног ловким ударом выбил скамейки.
Натянулись верёвки-змеи, превратились в тугие струны.
Снова поднёс к глазам генерал-адъютант Чернышёв лорнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Лежал однажды Басаргин в своём каземате. Снова смотрел в потолок. Опять вспоминал свою Оленьку. А думая об Оленьке, вспомнил и своё детство: речку-певунью, густые травы, то, как ходил в лес по грибы, по ягоды. Лежал Басаргин, и представлялось ему, что он снова в густом лесу.
"Ау! Ау!" - раздаётся тревожный голос.
Это нянька разыскивает Николеньку Басаргина.
"Ау! Ау!"
Не отвечает Николенька. Забрался он в куст малины. Свисает с веток душистая ягода. Спелая-спелая. Вкусная-вкусная. Так и просится ягода в рот.
Лежит вспоминает поручик лес. И вдруг так захотелось ему малины, как в жизни ещё никогда не хотелось.
В это время тюремный сторож и зашёл в камеру к Басаргину. Видит, лежит, мечтает о чём-то поручик.
– Небось снова, ваше благородие, об Оленьке? - спросил сторож.
Почти все охранники знали, что у Басаргина осталась на воле любимица дочь.
– Об Оленьке, друг, об Оленьке, - сказал Басаргин. - А ещё о малине, - и усмехнулся. - Вот ведь какая блажь.
Рассказал он тюремному сторожу тот случай из детства, про речку-певунью, про лес.
– Да-а, - протянул тюремщик. Видно, детство тоже своё припомнил.
Прошло два дня. Поручик уже и забыл про разговор, про малину. И вдруг входит к нему в камеру сторож, протягивает бумажный кулёк.
– Что такое? - подивился Басаргин.
– Берите, ваше благородие, берите.
Взял Басаргин кулёк. Развернул. Посмотрел - малина.
– Откуда?!
Сторож замялся.
– Ешьте, ешьте, ваше благородие.
Басаргин взял одну ягодку, осторожно отправил в рот.
– Откуда же, друг?
– Да тут... Да это же... начальство, - стал что-то невнятно объяснять сторож. Наконец нашёлся: - По случаю престольного праздника.
В этот день действительно был какой-то церковный праздник.
– А-а, - протянул Басаргин. - Ах, хороша, ах, хороша! Ай да малина! Хитро улыбнулся: - Слава престольным праздникам.
ПРИГОВОР
Шесть томительных месяцев провели декабристы в Петропавловской крепости. Шесть томительных месяцев не прекращались допросы и следствия. И вот приговор объявлен. Пять декабристов - Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Пётр Каховский - были присуждены к смертной казни через повешенье. Остальные лишались чинов и званий и ссылались в Сибирь на каторгу.
Декабристы гордо встретили свой приговор.
– И в Сибири есть солнце, - сказал декабрист Сухинов.
12 июля, впервые за все эти месяцы, заключённых собрали вместе. Была устроена церемония лишения осуждённых чинов и званий. Называлось это гражданской казнью. С осуждённых должны были сорвать эполеты и ордена, бросить в огонь. Над головой у каждого переломить шпагу.
Николай I находился в это время далеко за городом, в Царском Селе. Он приказал, чтобы через каждые 15 минут к нему являлся фельдъегерь, сообщал о том, как идёт церемония.
Приехал первый фельдъегерь.
– Построены, ваше величество. Генерал-адъютант Чернышёв приказал распалить костры.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Да что-то не очень видно, ваше величество.
Прибыл второй фельдъегерь.
– Костры разложены, ваше величество.
– Так.
– Генерал-адъютант Чернышёв дал приказ срывать эполеты и ордена.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Да что-то не очень видно, ваше величество.
Третий курьер явился.
– Срывают эполеты и ордена, ваше величество. Бросают в огонь.
– Так.
– Генерал-адъютант Чернышёв отдал приказ ломать шпаги над головами.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Да что-то не очень видно.
Четвёртый курьер примчался:
– Шпаги ломают, ваше величество.
– Так.
– Генерал-адъютант Чернышёв отдал приказ в каторжные халаты одеть виновных.
– Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
– Осмелюсь доложить, государь, смеются, кажись, злодеи.
Царь побагровел, в гневе посыльным бросил:
– В цепи презренных, в цепи. Разойдись! - закричал посыльным. Схватился рукой за сердце. - Дурново! Дурново!
Мчит Дурново, тащит капли ему от сердца.
РАСПЛАКАЛСЯ
Гордо встретили декабристы приговор суда. А вот морской офицер лейтенант Бодиско расплакался.
– Морской офицер лейтенант Бодиско расплакался, - доложил генерал-адъютант Чернышёв царю.
Николай I улыбнулся, остался доволен.
– Вижу, среди негодяев хоть и один, да человек благородный есть. Если бы знал - помиловал. Что же он говорил?
Что говорил Бодиско, генерал-адъютант Чернышёв не знал.
– Разузнать. Доложить! - приказал Николай I.
Стал хвастать царь своим приближённым, что морской офицер лейтенант Бодиско расплакался.
Похвастал брату.
Похвастал жене.
Адъютантам своим похвастал.
– Расплакался! Расплакался! Расплакался! - повторял государь. Даже повеселел. Даже по-мальчишечьи насвистывать что-то начал. - Расплакался! Расплакался! А сегодня я вам передам, что при этом сказал Бодиско.
Разнесли адъютанты налево, направо слова государя о том, что морской офицер расплакался.
– "Среди негодяев человек благородный есть. Если бы знал, помиловал" - вот что сказал государь.
В богатых домах Петербурга о слезах лейтенанта Бодиско только теперь и речь.
– Морской офицер расплакался!
– Морской офицер расплакался!
Правда, надо сказать, что активного участия в восстании Бодиско не принимал. И по решению суда наказание было вынесено ему, по сравнению с другими, совсем не суровое, а даже, скорее, мягкое. Как других, не отправляли его на вечную каторгу. Лишался Бодиско чинов и дворянства, ссылался в Сибирь на поселение.
Вечером генерал Чернышёв снова докладывал царю:
– Дознались, ваше величество.
– Ну-ну. Что говорил Бодиско? Какими словами каялся?
– Ваше величество, он того...
– Что "того"? - насупился царь.
– Плакал этот злодей не потому, что в тяжких грехах раскаялся. Счёл, разбойник, ваше величество, за личное унижение столь мягкий ему приговор. "Стыдно смотреть мне в глаза товарищам" - вот что сказал Бодиско.
ПЯТЕРО
Петербург. Лето. Июльский рассвет. Неохотно плывут облака. Нева ещё сонно дремлет. Шпиль Петропавловской крепости шпагой вонзился в небо.
Осуждённых ведут на казнь. Вот они, пятеро: Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Пётр Каховский.
Идут они в белых льняных рубахах. Прощально звенят кандалы.
Кронверк Петропавловской крепости. Слева стоят солдаты. Справа стоят солдаты. Помост. Два столба. Перекладина. В красной рубахе палач. Пять верёвок, как змеи, петлёй свисают.
Идут декабристы. Двадцать шагов до смерти... десять... последних пять.
Генерал-адъютант Чернышёв, он старший и тут - при казни, сидит верхом на коне, смотрит на обречённых. В руках у генерала лорнет. То поднесёт он его к глазам, то на секунду опять опустит.
Ждёт генерал-адъютант Чернышёв, не дрогнет ли кто-нибудь из осуждённых. Не раздастся ли стон, не сорвётся ли крик.
Четыре шага до смерти. Идут декабристы. Открытый, бесстрашный взгляд. Три шага. Два. Последний предсмертный шаг.
– Начинай! - закричал Чернышёв.
Накинул палач на осуждённых петли. Затянул. Перепроверил. Из-под ног ловким ударом выбил скамейки.
Натянулись верёвки-змеи, превратились в тугие струны.
Снова поднёс к глазам генерал-адъютант Чернышёв лорнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36