Нет ничего труднее, сэр, чем быть здравым в этом ненормальном, безумном мире. Здравость ума предполагает отсутствие иллюзий, каких-либо образов себя или других. Если вы говорите, что вы такой-то и такой-то — великий, ничтожный, хороший, благородный, — все эти эпитеты являются образами самого себя. Когда такие образы присутствуют, человек определённо не находится в здравом уме, он живёт в мире иллюзий. Боюсь, большинство живут именно так. Когда вы называете себя голландцем — извините, что я говорю это, — вы не вполне уравновешенны. Вы отделяете себя, изолируете себя, так же как и те, кто называют себя индусами. Эти национальные и религиозные деления, с их армиями, с их священниками, указывают на состояние умственной болезни.
Участник беседы: Можете ли вы понять насилие, не имея для него противоположности?
Кришнамурти: Когда уму хочется оставаться с насилием — он приглашает идеал ненасилия. Посмотрите, это так просто. Я хочу остаться с насилием, это то, каков я есть, каковы другие люди — мы жестоки. Но у меня есть традиция десяти тысяч лет, которая говорит: «Культивируй ненасилие». Так что существуют и факт моей склонности к насилию, и мысль, которая говорит: «Послушай, в тебе не должно быть насилия». Такова моя обусловленность. Как мне быть свободным от обусловленности, чтобы я мог смотреть на насилие, оставаться с насилием, понять его, пройти сквозь него и покончить с ним? — и не только на поверхностном уровне, но и глубоко внутри, на так называемом подсознательном уровне. Как уму не попасться на крючок идеала? Не в этом ли вопрос?
Пожалуйста, послушайте. Мы не говорим о Мартине Лютере Кинге или Ганди или X, Y, Z. Нас эти люди совершенно не касаются — у них свои идеалы, своя обусловленность, свои политические амбиции, и ничто из этого меня не касается. Мы рассматриваем, какими являемся мы , вы и я, что мы за люди. Как человеческие существа мы склонны к насилию, мы обусловленны традицией, пропагандой и культурой создавать противоположное; мы используем противоположное, когда это нам подходит, а когда нет — отбрасываем. Мы используем это политически или духовно различными способами. Но сейчас говорится о том, что когда ум хочет оставаться с насилием и полностью его понять, вторгаются традиция и привычка. Они говорят: «Ты должен иметь идеал ненасилия». Существует факт, и существует традиция. Каким образом уму освободиться от традиции, чтобы отдать всё своё внимание своей склонности к насилию? Проблема именно в этом. Вы это понимаете? Существует факт моей склонности к насилию, и существует традиция, которая говорит, что я не должен быть таким. Теперь я буду наблюдать не за насилием, а только за этой традицией. Раз она мешает моему желанию уделить внимание склонности к насилию, то почему она это делает? Почему она вмешивается? Меня интересует уже не понимание склонности к насилию, а понимание воздействия традиции. Вы следите за этим? Я отдаю своё внимание этому , и тогда традиция не вмешивается. Итак, я выясняю, почему традиция играет в жизни человека столь важную роль — традиция, существующая как привычка. Будь это привычка к курению, к спиртному, привычка в половой жизни, речевая привычка — почему мы живём с ними? Осознаём ли мы их? Осознаём ли мы наши традиции? Если вы осознаёте их не полностью, если вы не понимаете традиции и привычки, то они обязательно будут вторгаться и вмешиваться в то, что вы хотите наблюдать. Нет ничего легче, чем жить по привычке. Но чтобы порвать с привычками, требуется очень много всего — я могу и работы лишиться. Когда я пытаюсь вырваться, мне становится страшно, ведь привычки обеспечивают мою безопасность, заставляют меня чувствовать себя уверенно, поскольку и остальные люди живут так же. Встать внезапно среди голландцев и заявить: «Я — не голландец», — это же произведёт как бы толчок. Поэтому есть страх. Если вы скажете: «Я против всего этого установленного порядка — который является беспорядком», вас выгонят с работы; поэтому вам страшно, и вы соглашаетесь. Традиция играет чрезвычайно важную роль в жизни. Вы когда-либо пытались есть пищу, к которой не привыкли? Попробуйте — и вы увидите, как будут сопротивляться ваш язык, ваш желудок. Если вы привыкли курить, вы курить продолжаете, а пытаясь сломать эту привычку, проводите годы в борьбе с ней.
Так что ум находит в привычке безопасность, когда говорит: «Моя семья, мои дети, мой дом, моя мебель». Когда вы говорите «моя мебель», вы являетесь этой мебелью. Вы можете смеяться, но когда вашу любимую мебель отнимают, вы возмущаетесь. Вы и есть эта мебель, этот дом, эти деньги, этот национальный флаг. Так жить — значит жить не только поверхностной, глупой жизнью, но и жить в рутине и скуке. А когда вы живёте в рутине и в скуке, вам не обойтись без насилия.
Амстердам, 3 мая 1969
ПОЧЕМУ МЫ НЕ МОЖЕМ ЖИТЬ В МИРЕ?
Страх, как он возникает. Время и мысль. Внимание — сохранять «пробуждённость».
Кажется странным, что мы не можем найти способ жизни, в котором нет ни конфликта, ни страдания, ни смятения, но лишь безграничная любовь и внимание. Мы читаем книги интеллектуалов, объясняющих, как общество должно быть организовано экономически, социально, морально. Затем мы обращаемся к книгам религиозных людей, теологов, с их умозрительными идеями. По-видимому, большинству из нас представляется очень трудным найти, не полагаясь на других, способ жить таким образом, чтобы жизнь наша была бодрой, мирной, полной энергии и ясности. Считается, что мы — люди зрелые и искушённые. Те из нас, кто постарше, прошли через две страшные войны, революции, перевороты, через все виды несчастий. И тем не менее мы здесь, в это прекрасное утро, беседуем обо всём этом, ожидая, возможно, что нам скажут что делать и покажут какой-то реальный способ жизни, готовые последовать за кем-нибудь, кто смог бы дать нам некий ключ к красоте жизни и величию чего-то за пределами повседневности.
Мне интересно выяснить — вам, возможно, тоже, — зачем мы слушаем других. Почему получается так, что мы не в состоянии сами обрести ясность в наших умах и сердцах, без какого бы то ни было искажения; и почему нам требуется обременять себя книгами? Разве мы не можем жить без смятения? — полнокровной жизнью, в глубочайшем экстазе и действительно в мире? Такое состояние дел представляется мне на самом деле очень странным — но оно таково. Вас никогда не интересовало, смогли ли бы вы жить жизнью, полностью свободной от всякого усилия, спора, борьбы? Мы всё время совершаем усилия, чтобы изменить это, трансформировать то, подавить это, принять то, подражать, следовать определённым формулам и идеям.
Интересно, задавались ли мы когда-нибудь вопросом, можно ли жить без конфликта — не в интеллектуальной изоляции, и не эмоциональной, сентиментальной, довольно-таки путаной жизнью, но жить вообще без какого-либо усилия. Потому что усилие, каким бы приятным (или неприятным), успешным и приносящим пользу оно ни было, искажает и извращает ум. Такой ум подобен машине, детали которой постоянно со скрежетом трутся друг о друга, которая никогда не работает гладко и плавно — и потому быстро изнашивается. Тогда спрашивается — и я думаю, что этот вопрос заслуживает внимания, — можно ли жить без усилия, не становясь ленивым, изолированным, безразличным, не теряя чуткости, не превращаясь в инертного человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Участник беседы: Можете ли вы понять насилие, не имея для него противоположности?
Кришнамурти: Когда уму хочется оставаться с насилием — он приглашает идеал ненасилия. Посмотрите, это так просто. Я хочу остаться с насилием, это то, каков я есть, каковы другие люди — мы жестоки. Но у меня есть традиция десяти тысяч лет, которая говорит: «Культивируй ненасилие». Так что существуют и факт моей склонности к насилию, и мысль, которая говорит: «Послушай, в тебе не должно быть насилия». Такова моя обусловленность. Как мне быть свободным от обусловленности, чтобы я мог смотреть на насилие, оставаться с насилием, понять его, пройти сквозь него и покончить с ним? — и не только на поверхностном уровне, но и глубоко внутри, на так называемом подсознательном уровне. Как уму не попасться на крючок идеала? Не в этом ли вопрос?
Пожалуйста, послушайте. Мы не говорим о Мартине Лютере Кинге или Ганди или X, Y, Z. Нас эти люди совершенно не касаются — у них свои идеалы, своя обусловленность, свои политические амбиции, и ничто из этого меня не касается. Мы рассматриваем, какими являемся мы , вы и я, что мы за люди. Как человеческие существа мы склонны к насилию, мы обусловленны традицией, пропагандой и культурой создавать противоположное; мы используем противоположное, когда это нам подходит, а когда нет — отбрасываем. Мы используем это политически или духовно различными способами. Но сейчас говорится о том, что когда ум хочет оставаться с насилием и полностью его понять, вторгаются традиция и привычка. Они говорят: «Ты должен иметь идеал ненасилия». Существует факт, и существует традиция. Каким образом уму освободиться от традиции, чтобы отдать всё своё внимание своей склонности к насилию? Проблема именно в этом. Вы это понимаете? Существует факт моей склонности к насилию, и существует традиция, которая говорит, что я не должен быть таким. Теперь я буду наблюдать не за насилием, а только за этой традицией. Раз она мешает моему желанию уделить внимание склонности к насилию, то почему она это делает? Почему она вмешивается? Меня интересует уже не понимание склонности к насилию, а понимание воздействия традиции. Вы следите за этим? Я отдаю своё внимание этому , и тогда традиция не вмешивается. Итак, я выясняю, почему традиция играет в жизни человека столь важную роль — традиция, существующая как привычка. Будь это привычка к курению, к спиртному, привычка в половой жизни, речевая привычка — почему мы живём с ними? Осознаём ли мы их? Осознаём ли мы наши традиции? Если вы осознаёте их не полностью, если вы не понимаете традиции и привычки, то они обязательно будут вторгаться и вмешиваться в то, что вы хотите наблюдать. Нет ничего легче, чем жить по привычке. Но чтобы порвать с привычками, требуется очень много всего — я могу и работы лишиться. Когда я пытаюсь вырваться, мне становится страшно, ведь привычки обеспечивают мою безопасность, заставляют меня чувствовать себя уверенно, поскольку и остальные люди живут так же. Встать внезапно среди голландцев и заявить: «Я — не голландец», — это же произведёт как бы толчок. Поэтому есть страх. Если вы скажете: «Я против всего этого установленного порядка — который является беспорядком», вас выгонят с работы; поэтому вам страшно, и вы соглашаетесь. Традиция играет чрезвычайно важную роль в жизни. Вы когда-либо пытались есть пищу, к которой не привыкли? Попробуйте — и вы увидите, как будут сопротивляться ваш язык, ваш желудок. Если вы привыкли курить, вы курить продолжаете, а пытаясь сломать эту привычку, проводите годы в борьбе с ней.
Так что ум находит в привычке безопасность, когда говорит: «Моя семья, мои дети, мой дом, моя мебель». Когда вы говорите «моя мебель», вы являетесь этой мебелью. Вы можете смеяться, но когда вашу любимую мебель отнимают, вы возмущаетесь. Вы и есть эта мебель, этот дом, эти деньги, этот национальный флаг. Так жить — значит жить не только поверхностной, глупой жизнью, но и жить в рутине и скуке. А когда вы живёте в рутине и в скуке, вам не обойтись без насилия.
Амстердам, 3 мая 1969
ПОЧЕМУ МЫ НЕ МОЖЕМ ЖИТЬ В МИРЕ?
Страх, как он возникает. Время и мысль. Внимание — сохранять «пробуждённость».
Кажется странным, что мы не можем найти способ жизни, в котором нет ни конфликта, ни страдания, ни смятения, но лишь безграничная любовь и внимание. Мы читаем книги интеллектуалов, объясняющих, как общество должно быть организовано экономически, социально, морально. Затем мы обращаемся к книгам религиозных людей, теологов, с их умозрительными идеями. По-видимому, большинству из нас представляется очень трудным найти, не полагаясь на других, способ жить таким образом, чтобы жизнь наша была бодрой, мирной, полной энергии и ясности. Считается, что мы — люди зрелые и искушённые. Те из нас, кто постарше, прошли через две страшные войны, революции, перевороты, через все виды несчастий. И тем не менее мы здесь, в это прекрасное утро, беседуем обо всём этом, ожидая, возможно, что нам скажут что делать и покажут какой-то реальный способ жизни, готовые последовать за кем-нибудь, кто смог бы дать нам некий ключ к красоте жизни и величию чего-то за пределами повседневности.
Мне интересно выяснить — вам, возможно, тоже, — зачем мы слушаем других. Почему получается так, что мы не в состоянии сами обрести ясность в наших умах и сердцах, без какого бы то ни было искажения; и почему нам требуется обременять себя книгами? Разве мы не можем жить без смятения? — полнокровной жизнью, в глубочайшем экстазе и действительно в мире? Такое состояние дел представляется мне на самом деле очень странным — но оно таково. Вас никогда не интересовало, смогли ли бы вы жить жизнью, полностью свободной от всякого усилия, спора, борьбы? Мы всё время совершаем усилия, чтобы изменить это, трансформировать то, подавить это, принять то, подражать, следовать определённым формулам и идеям.
Интересно, задавались ли мы когда-нибудь вопросом, можно ли жить без конфликта — не в интеллектуальной изоляции, и не эмоциональной, сентиментальной, довольно-таки путаной жизнью, но жить вообще без какого-либо усилия. Потому что усилие, каким бы приятным (или неприятным), успешным и приносящим пользу оно ни было, искажает и извращает ум. Такой ум подобен машине, детали которой постоянно со скрежетом трутся друг о друга, которая никогда не работает гладко и плавно — и потому быстро изнашивается. Тогда спрашивается — и я думаю, что этот вопрос заслуживает внимания, — можно ли жить без усилия, не становясь ленивым, изолированным, безразличным, не теряя чуткости, не превращаясь в инертного человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42