Впереди показалась развилка. ТА САМАЯ развилка дорог. В сказках стоит на развилках камень вещий и предлагает путнику выбор. Небогатый, но предлагает… На развилке у Костайницы Сербской не было никакого камня. Камера, во всяком случае, его не зафиксировала. Развилка приближалась и машина заметно снизила скорость. Как будто Виктор решал: прямо ехать или повернуть направо?
Мукусееву хотелось закричать: «Направо! Поворачивай направо, Витька!…» Синий «опель» поехал прямо, туда, где вдали дорогу перегородила баррикада. Смолк Окуджава, и после секундной паузы из магнитолы выплыл голос Кости Тарасова — оператора ЦТ, гитариста, приятеля Куренева:
На поле танки грохота-али
Танкисты шли в последний бой…
Мукусееву показалось, что он бредит. Что это чья-то шутка — жестокая, подлая. Свой пятиминутный афганский фильм они с Виктором много лет назад озвучили именно песней про танкистов… И звуками ночного боя. Использовать эту нехитрую мелодию предложил Виктор. Теперь, спустя годы, чудилось в этом некая мистика… Или предвиденье судьбы?
Мукусеев стиснул зубы. А на высотке слева вдруг сверкнуло что-то. Просверк был мгновенный, плохо различимый, но Мукусеев знал, что это сверкнула линза снайперского прицела. А еще через секунду на «опель» обрушились пули «мини-драгунова». Костя Могильный пел:
Четыре— е тру-упа возле та-анка
Украсят утренний пейзаж.
В его баритон вплетались звуки выстрелов, еле слышное шлепанье пуль, вспарывающих борт машины и голос Виктора:
— Черт! Черт! Что они делают?
Изображение на экране резко дернулось — очевидно, Виктор ударил по тормозам… Матюгнулся Геннадий. Картинка «уехала» в бок, вверх — вниз… Мелькнуло искаженное лицо Виктора… исчезло. Хаотичное движение камеры прекратилось — видимо, Геннадий положил ее на колени. Изображение подрагивало, на экране было видно нутро салона, ноги Виктора и — в верхней части — склон у дороги. По склону бегут вниз, к машине, вооруженные люди… Автомобиль замедляет ход, останавливается. Левая штанина Ножкина пропитывается кровью.
— Что они делают? — говорит Виктор. — Что они творят?
— Ты ранен, Витька! — возбужденно произносит Куренев. — Ты ранен… Тебя нужно в госпиталь.
На синей джинсовой ткани расплывается темное пятно. Виктор кладет на раненую ногу руку с намотанными на запястье четками…Звенит гитарный перебор… А люди, бегущие по склону, приближаются… приближаются… приближаются. Уже можно разглядеть лица — по большей части небритые, возбужденные, злые… Резко распахивается дверь машины. Все пространство закрывают ноги в камуфляжных штанах, да открытая кобура с огромной рукояткой «кольта» на толстом «пивном» пузе, перетянутом широким ремнем… Тишина… Только перебор гитарный… да голос Кости Тарасова… да напряжение нечеловеческое…
…Машина пламенем объяа-ата,
Вот— вот рванет боекомплект…
— Выходи, — рявкнуло по-сербски пузо с «кольтом». — Попались, бараны!
…А жить так хоче-ется, ребя-ата.
И вылезать уж мочи нет…
— Я ранен, — произносит голос Виктора. — Мы русские журналисты. Мы ваши братья.
— Ты не брат мне, — рычит серб… Ранко Бороевич? Да, очевидно, Ранко Бороевич. — Ты хорватский баран!
Подошли еще люди — в кадре видны их ноги. Ноги в камуфляже и ноги в джинсах, ноги в высоких шнурованных ботинках и ноги в кроссовках. Виден ствол АКМ и рука с бутылкой пива и черными обломанными ногтями… На ноге Виктора все больше расплывается кровавое пятно… Кто-то смеется, икает.
— Документы! — орет Ранко Бороевич, командир «спецгруппы милиции». — Давайте сюда документы, бараны!
Мелькнуло в кадре что-то темное… рука? Да, рука, протягивающая документы… Вторая рука… Бороевич раскрывает один паспорт… другой. Затем наклоняется и заглядывает в машину. На экране видно его лицо — черное от щетины, злое, с огромными зрачками. Несколько секунд Бороевич смотрит глазами своими бешеньми… Смотрит… смотрит. Шевелятся толстые губы, шевелятся ноздри широкого носа.
— Ну, конечно, — цедит Бороевич, выпрямляется и опускает документы в карман камуфляжных штанов. — Ну, конечно… русские журналисты! Вы хорватские шпионы!
Он с размаху пинает Виктора в раненую ногу и орет:
— Выключи свой поганый магнитофон, баран! Выключи это хорватское блеяние!
— Это… русская… песня, — сквозь стон произносит Виктор. Что-то — не разобрать! — возмущенно кричит Геннадий. Прыгает картинка на экране. Кто-то хохочет… Рука в клетчатом рукаве протягивает Бороевичу белый флаг, и тот азартно ломает древко об колено. Обломки швыряет в салон.
— А четки, — шипит Бороевич, тыча пальцем с массивным золотым перстнем в Виктора, — четки у тебя тоже русские? Это хорватские четки, баран! — Голос Бороевича поднимался, переходил в крик:
— Это хорватские четки! А вы — хорватские шпионы!
Волосатая лапа обхватила кобуру, другая выдернула огромный «кольт М-1911».
— Ранко! — закричал кто-то сзади. — Уймись, Ранко! Но Ранко уже не может уняться. Он снова наклоняется, и камера показывает его лицо — лицо убийцы-психопата. Летит слюна с влажных губ, бешено бегают зрачки, и третий зрачок — пистолетный — прыгает в его руке.
— Мы — русские журналисты, — твердо произносит Виктор. — Мы ваши братья — образумьтесь!
Ранко Бороевич отскочил от машины, сбил с ног кого-то из своих «милиционеров» и закричал:
— Это — хорватские шпионы! Стреляйте в них! — И вспыхнул желтый огонь на стволе «кольта».
…И дорога-ая не узна-ает
Каков танкиста был конец.
***
Молчали. Молчали долго. Молчание висело в кабинете, как дым от сгоревшего автомобиля — тяжело, душно… На экране все еще было изображение, но оно не имело практического смысла — камера лежала на траве, иногда в кадр попадали чьи-то ноги да слышались голоса. Безусловно, эксперты внимательно изучат запись от и до, но журналиста Владимира Мукусеева все это уже не интересовало. Он был подавлен. Он был убит. Он сгорел на окраине Костайницы Сербской вместе с синим «опелем»… В кармане его пиджака лежала зажигалка с идиотской гравировкой: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет».
Прямиков нажал кнопку на пульте, картинка исчезла, экран телевизора стал голубым, матовым. Телевизор как будто спешил отмежеваться от той чудовищной реальности, которую он только что воспроизвел… Я вот какой — невинный, чистенький. Я ни при чем!
А кто при чем? Кто — при чем? Кто ответит за убийство двух ни в чем не повинных русских мужиков? За то, что их, как бешеных собак, закопали в брошенном окопе? Кто ответит за это? Безумный наркоман Бороевич? Псковский снайпер? НАТОвский генерал, поставивший задачу цэрэушникам?
…Беда ходит на цыпочках, тихо. И взмахивает рукой с зажатым в кулаке экскаваторным ковшом. Она сморкается в белый флаг с буквами TV. Она скорбит. Она обнимает за плечи вдов и сирот. Она крепко обнимает. Душит… душит. И навсегда оставляет на асфальте черное пятно от сгоревшего автомобиля. У беды наивный взгляд Антоши Волкоффа, парфюм трупный и адрес: твой дом. У беды календарь: сегодня и ежедневно. И — улыбка: Вуковар, Костайница, Освенцим… Косово, Бабий Яр, Ленинград, Майданек.
Во весь рот улыбка: Международный трибунал в Гааге, где глумятся над тобой, Югославия.
У беды крепкая обувка — широкие протекторы «хаммеров» и черные крылья АВАКСов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72