Они спасали то, что можно спасти. Хитрили, пили водку с редакторами, ругались. Они монтировали и перемонтировали десять раз. Им напоминали про партбилеты. В результате получился часовой «Самолет из Кабула» — легальный, но все равно угодивший на полку, где и пролежал целый год. И пятиминутный «Черный тюльпан». Нелегальный. Озвученный фонограммой боя и песней про танкистов. Рассеченный трассерами ДШК, наполненный дымом горящего бэтээра… Вот за этот фильм, или, как нынче говорят, клип, можно было реально лишиться партбилета и работы… Ну и х… с ним!
В мае 87-го вдруг позвонил военврач Чернышев. Сказал: я, мужики, в белокаменной. Как насчет покушать водки?
— Елы-палы, Генка! — закричал Мукусеев в трубку. — Ты где, док? Мы сейчас едем.
Они встретились в кафушке недалеко от Останкино. Там делали нехудые пельмени и подавали водку. Борьба с пьянством поиобрела уж совсем шизофренический характер, и водку подавали целомудренно — в бутылках из-под минералки. Впрочем, это все ерунда… это все не главное.
Главное, что они встретились. Чернышев пришел в костюме, при галстуке. Мукусеев протянул правую руку… и замер.
— Как же так? — спросил он растерянно. — Как же так, док?
— Три в носу, и все пройдет, — ответил Геннадий. Правый рукав шикарного костюма был аккуратно заправлен в карман. — Три в носу… бывает. А стакан можно и левой поднимать.
В тот день они напились вдрызг… «Так что с рукой-то. Гена?» — «Да вот… духи обстреляли гарнизон… граната влетела прямо в палатку. Ну да ерунда, стакан-то можно и левой поднимать. Верно?»
— А как там Джинн?
— Погиб, мужики, Джинн.
И рука дрогнула. И водка выплеснулась на скатерть в синих и красных квадратиках.
— Когда?
— Месяц назад. Ушел встречать караван и не вернулся.
— Так, может, жив? Может, в плену?
— Может… все может. Только он в плен бы не дался.
Здесь не получают отделы,
Здесь берут караваны,
Мужчины — не по стечению хромосомных обстоятельств.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1 сентября 1991 года. Белград.
Утро было свежим, солнце ярким, а небо голубым. На улицах Белграда царило лето. Под зонтиками уличных кафе сидели по-летнему одетые люди, звучала музыка, катили потоки чистеньких автомобилей.
В 9:47 от дома АПН в центре Белграда отъехал синий «опель-омега» с дипломатическими номерами. На заднем сиденье машины лежала профессиональная видеокамера и свернутое вокруг древка белое полотенце. «Опель» катился по улицам респектабельного, европейского города на север, к выезду на магистраль «Белград — Загреб»… «Опель» ехал на войну. За рулем сидел специальный корреспондент первого канала телевидения СССР Виктор Ножкин, на правом сиденье расположился оператор — Геннадий Курнев. Звучала музыка из магнитолы, воздух втекал в приспущенные стекла, все светофоры давали «зеленый»…
Спустя двадцать минут «опель» выскочил из города. На контроле Виктор заплатил пятнадцать миллионов динаров за проезд по магистрали, и машина, стремительно набирая скорость, рванулась на север.
— Вперед, — сказал Курнев, — на баррикады!
Он закурил, вставил в «пасть» магнитолы кассету и откинулся в кресле. Из динамиков зазвучала гитара и мужской баритон запел:
На поле танки грохотали,
Танкисты шли в последний бой…
«Опель» легко обогнал две здоровенных фуры, перестроился в правый ряд.
Виктор Ножкин посмотрел на часы, на дорогу, на своего оператора и сказал:
— Песня, конечно, хорошая. Но сейчас будут новости. Давай-ка, Гена, послушаем последние сводки… что там?
Геннадий нажал клавишу, песня оборвалась, кассета выскочила наружу. Сразу зазвучал голос диктора:
— Нынешней ночью в районе Костайницы Сербской продолжался артиллерийский обстрел. Мощным артиллерийским и минометным ударом уничтожены две огневые точки хорватов и один бронетранспортер…
— Значит, — сказал Виктор, — район мы определили правильно: Костайница… Думаю, что вот-вот сербы начнут наступление.
Диктор продолжал говорить о потерях, «опель» летел на север, о лобовое стекло бились насекомые, оставляя на нем маленькие кляксы… Курнев снова утопил кассету в магнитолу:
…Четыре тру-упа возле та-анка
Украсят утренний пейзаж…
Чем дальше «опель» уходил от Белграда и приближался к Костайнице, тем реже становился поток автомобилей, тем чаще встречались следы войны. Стояли в поселках сожженные и разрушенные дома, смотрели пустыми, без стекла, окнами. На обочинах и в кюветах лежали изувеченные автомобили, подбитая бронетехника. В полях лежали тысячи невидимых мин. Снимать их было некому, поэтому многие поля стояли неубранные… Было очевидно, что урожай на них погибнет. Бессмысленная и невероятно жестокая балканская война уродовала лицо Югославии. Покрывала его воронками — чудовищной оспой воины. Народы, десятилетиями мирно жившие рядом, сросшиеся, как сиамские близнецы, казалось, обезумели. В самой благополучной из всех стран бывшего соцлагеря появились тысячи, десятки тысяч бездомных и
беженцев… стелился над Югославией смрад, росли кладбища, отпевали в сербских церквах и хорватских костелах стариков, детей, женщин… «Опель» ехал на войну.
Через два часа он был уже в прифронтовой полосе. Курнев развернул и выставил в окно флаг — над машиной упруго вытянулось белое полотнище с буквами TV.
На блокпосту у Костайницы «опель» остановили бойцы сербского ополчения. Они были неб?иты, в камуфляжных куртках, с автоматами Калашникова. В покрасневших от недосыпа глазах пряталась усталость. Старший равнодушно изучил документы, махнул рукой: проезжайте, и добавил:
— Куда вас, к черту, несет? Беды на свою задницу ищите, братушки?
— Работа у нас такая, брат, — ответил Виктор.
— Ну смотрите… хорваты простреливают дорогу вдоль и поперек. И на флаг ваш не посмотрят…
— Да ладно, не в первый раз.
— Ну смотрите, вам видней. Удачи, братушки.
— И тебе удачи, брат.
«Опель» въехал в Костайницу. Город казался мертвым, его жители прятались за стенами домов, поклеванных пулями и осколками, висел в воздухе запах гари, по тротуару бежала, поджав хвост, серая собачонка… Вдали безмятежно голубели горы.
Геннадий вытащил из футляра камеру, приготовился снимать. Виктор кивнул в сторону открытой кафушки с одиноко скучающим хозяином у дверей:
— Ну что, Гена, хлебнем кофейку или сразу за работу?
— М-м… давай за работу.
— О'кей. С кого нынче начнем — с сербов или с хорватов? — Геннадий вытащил монету:
— Сейчас прикинем. Орел — сербы, решка — хорваты.
Щелчком большого пальца он подбросил монету. Вращаясь, бросая блики, монетка подлетела вверх… замерла и упала в ладонь Геннадия Курнева. Выпала решка.
***
Солнце садилось, и тени становились длинней. В небо уходил черный дымный след, а запах гари был совсем невыносим… «Опель» горел уже два часа, вместе с ним горели тела.
Потом, когда огонь сожрал все, что мог, и гореть стало уже нечему, дым прекратился. Черный остов автомобиля стоял на голых дисках. От него шел жар и смрад сгоревшего мяса. Остов слабо курился и силуэт гор слегка дрожал в потоке горячего воздуха над останками машины… Когда солнце почти совсем ушло за холмы, к «опелю» подогнали старый трактор «Беларусь» и тракторист с испуганным лицом прицепил машину тросом. С металлическим скрежетом убитый автомобиль потащился за трактором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
В мае 87-го вдруг позвонил военврач Чернышев. Сказал: я, мужики, в белокаменной. Как насчет покушать водки?
— Елы-палы, Генка! — закричал Мукусеев в трубку. — Ты где, док? Мы сейчас едем.
Они встретились в кафушке недалеко от Останкино. Там делали нехудые пельмени и подавали водку. Борьба с пьянством поиобрела уж совсем шизофренический характер, и водку подавали целомудренно — в бутылках из-под минералки. Впрочем, это все ерунда… это все не главное.
Главное, что они встретились. Чернышев пришел в костюме, при галстуке. Мукусеев протянул правую руку… и замер.
— Как же так? — спросил он растерянно. — Как же так, док?
— Три в носу, и все пройдет, — ответил Геннадий. Правый рукав шикарного костюма был аккуратно заправлен в карман. — Три в носу… бывает. А стакан можно и левой поднимать.
В тот день они напились вдрызг… «Так что с рукой-то. Гена?» — «Да вот… духи обстреляли гарнизон… граната влетела прямо в палатку. Ну да ерунда, стакан-то можно и левой поднимать. Верно?»
— А как там Джинн?
— Погиб, мужики, Джинн.
И рука дрогнула. И водка выплеснулась на скатерть в синих и красных квадратиках.
— Когда?
— Месяц назад. Ушел встречать караван и не вернулся.
— Так, может, жив? Может, в плену?
— Может… все может. Только он в плен бы не дался.
Здесь не получают отделы,
Здесь берут караваны,
Мужчины — не по стечению хромосомных обстоятельств.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1 сентября 1991 года. Белград.
Утро было свежим, солнце ярким, а небо голубым. На улицах Белграда царило лето. Под зонтиками уличных кафе сидели по-летнему одетые люди, звучала музыка, катили потоки чистеньких автомобилей.
В 9:47 от дома АПН в центре Белграда отъехал синий «опель-омега» с дипломатическими номерами. На заднем сиденье машины лежала профессиональная видеокамера и свернутое вокруг древка белое полотенце. «Опель» катился по улицам респектабельного, европейского города на север, к выезду на магистраль «Белград — Загреб»… «Опель» ехал на войну. За рулем сидел специальный корреспондент первого канала телевидения СССР Виктор Ножкин, на правом сиденье расположился оператор — Геннадий Курнев. Звучала музыка из магнитолы, воздух втекал в приспущенные стекла, все светофоры давали «зеленый»…
Спустя двадцать минут «опель» выскочил из города. На контроле Виктор заплатил пятнадцать миллионов динаров за проезд по магистрали, и машина, стремительно набирая скорость, рванулась на север.
— Вперед, — сказал Курнев, — на баррикады!
Он закурил, вставил в «пасть» магнитолы кассету и откинулся в кресле. Из динамиков зазвучала гитара и мужской баритон запел:
На поле танки грохотали,
Танкисты шли в последний бой…
«Опель» легко обогнал две здоровенных фуры, перестроился в правый ряд.
Виктор Ножкин посмотрел на часы, на дорогу, на своего оператора и сказал:
— Песня, конечно, хорошая. Но сейчас будут новости. Давай-ка, Гена, послушаем последние сводки… что там?
Геннадий нажал клавишу, песня оборвалась, кассета выскочила наружу. Сразу зазвучал голос диктора:
— Нынешней ночью в районе Костайницы Сербской продолжался артиллерийский обстрел. Мощным артиллерийским и минометным ударом уничтожены две огневые точки хорватов и один бронетранспортер…
— Значит, — сказал Виктор, — район мы определили правильно: Костайница… Думаю, что вот-вот сербы начнут наступление.
Диктор продолжал говорить о потерях, «опель» летел на север, о лобовое стекло бились насекомые, оставляя на нем маленькие кляксы… Курнев снова утопил кассету в магнитолу:
…Четыре тру-упа возле та-анка
Украсят утренний пейзаж…
Чем дальше «опель» уходил от Белграда и приближался к Костайнице, тем реже становился поток автомобилей, тем чаще встречались следы войны. Стояли в поселках сожженные и разрушенные дома, смотрели пустыми, без стекла, окнами. На обочинах и в кюветах лежали изувеченные автомобили, подбитая бронетехника. В полях лежали тысячи невидимых мин. Снимать их было некому, поэтому многие поля стояли неубранные… Было очевидно, что урожай на них погибнет. Бессмысленная и невероятно жестокая балканская война уродовала лицо Югославии. Покрывала его воронками — чудовищной оспой воины. Народы, десятилетиями мирно жившие рядом, сросшиеся, как сиамские близнецы, казалось, обезумели. В самой благополучной из всех стран бывшего соцлагеря появились тысячи, десятки тысяч бездомных и
беженцев… стелился над Югославией смрад, росли кладбища, отпевали в сербских церквах и хорватских костелах стариков, детей, женщин… «Опель» ехал на войну.
Через два часа он был уже в прифронтовой полосе. Курнев развернул и выставил в окно флаг — над машиной упруго вытянулось белое полотнище с буквами TV.
На блокпосту у Костайницы «опель» остановили бойцы сербского ополчения. Они были неб?иты, в камуфляжных куртках, с автоматами Калашникова. В покрасневших от недосыпа глазах пряталась усталость. Старший равнодушно изучил документы, махнул рукой: проезжайте, и добавил:
— Куда вас, к черту, несет? Беды на свою задницу ищите, братушки?
— Работа у нас такая, брат, — ответил Виктор.
— Ну смотрите… хорваты простреливают дорогу вдоль и поперек. И на флаг ваш не посмотрят…
— Да ладно, не в первый раз.
— Ну смотрите, вам видней. Удачи, братушки.
— И тебе удачи, брат.
«Опель» въехал в Костайницу. Город казался мертвым, его жители прятались за стенами домов, поклеванных пулями и осколками, висел в воздухе запах гари, по тротуару бежала, поджав хвост, серая собачонка… Вдали безмятежно голубели горы.
Геннадий вытащил из футляра камеру, приготовился снимать. Виктор кивнул в сторону открытой кафушки с одиноко скучающим хозяином у дверей:
— Ну что, Гена, хлебнем кофейку или сразу за работу?
— М-м… давай за работу.
— О'кей. С кого нынче начнем — с сербов или с хорватов? — Геннадий вытащил монету:
— Сейчас прикинем. Орел — сербы, решка — хорваты.
Щелчком большого пальца он подбросил монету. Вращаясь, бросая блики, монетка подлетела вверх… замерла и упала в ладонь Геннадия Курнева. Выпала решка.
***
Солнце садилось, и тени становились длинней. В небо уходил черный дымный след, а запах гари был совсем невыносим… «Опель» горел уже два часа, вместе с ним горели тела.
Потом, когда огонь сожрал все, что мог, и гореть стало уже нечему, дым прекратился. Черный остов автомобиля стоял на голых дисках. От него шел жар и смрад сгоревшего мяса. Остов слабо курился и силуэт гор слегка дрожал в потоке горячего воздуха над останками машины… Когда солнце почти совсем ушло за холмы, к «опелю» подогнали старый трактор «Беларусь» и тракторист с испуганным лицом прицепил машину тросом. С металлическим скрежетом убитый автомобиль потащился за трактором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72