Но, несмотря на это, Мичкнн был хмур и мрачен. Его угнетало, что горы, куда только и можно было отступать, находились далеко, а трясину, прикрывавшую левый фланг, противник все-таки мог обойти.
Мичкин был артиллерийским фельдфебелем, участником первой мировой войны, а в отряде он овладел также искусством мастерского ведения пехотного боя. Он умело выбрал на холме позицию для ручного пулемета «Брэн», а затем приказал людям вырыть в разных местах небольшие окопчики-ячейки в предвидении наихудшего исхода – на случай, если защитникам холма придется занять круговую оборону.
Только когда подготовка позиции была закончена, он заметил, что бой у станции уже в разгаре. Винтовочную стрельбу и треск автоматов заглушали мощные очереди пулеметов, которые замолкали на неравные промежутки времени, словно для того, чтобы передохнуть и начать снова, только с еще большим ожесточением. Воздух сотрясали глухие взрывы гранат, после чего внезапно наступала какая-то странная тишина. Место боя заволакивало облако дыма, которое постепенно росло и становилось гуще, скрывая очертания станционного здания и вагонов. При лунном свете дым приобретал зловещий молочно-зеленоватый оттенок, и люди на холме, затаив дыхание, наблюдали, как их товарищи, бегущие вприпрыжку по равнине, исчезают под его непроглядным пологом. В эту тихую, безветренную ночь облако походило на гигантскую подкову, концы которой медленно удлинялись и наконец слились, образовав вокруг района станции замкнутый эллипс. Очевидно, продвижение на главном направлении было затруднено, и партизаны развивали действия с флангов, нащупывая уязвимое место. Особенно участилась стрельба у железнодорожной линии, на которой стояли цистерны с бензином, – здесь сосредоточивались основные силы Динко. В то время как часть людей Шишко продвигалась к бензохранилищу, другие держали под огнем помещение саперного взвода, стараясь не выпускать оттуда солдат. И все-таки немецкие часовые подняли тревогу вовремя. Группа солдат сумела занять удобные позиции в районе станции; они-то и старались обеспечить оборону бензохранилища, а главное – цистерн с бензином.
Разобравшись во всем этом по характеру стрельбы, Мичкин понял, что бой будет тяжелым и долгим. То же почувствовали и его товарищи. Внизу бушевал ад, они же пока оставались в стороне, зная, что, если к немцам подоспеет подкрепление, ад будет и на холме. И потому они чаще смотрели в коварную даль, где терялась светлая лента шоссе, нежели на станцию, где сражались их товарищи. Но даль оставалась безлюдной и спокойной. Мичкин попытался поднять дух своих людей.
– Эй, Ляте!.. Что ты на это скажешь? – спросил он.
– Детская возня, – с ленивым спокойствием ответил македонец.
Не всегда так бывает, что чем громче стрельба, тем больше кровопролитие, и Ляте знал это по опыту македонских междоусобиц.
– Будь ты там внизу, ты бы по-другому заговорил, – заметил Мичкин.
– Ну да, внизу-то лучше, – возразил Ляте.
Он лежал на траве, стараясь прикрыть рукой рдеющий огонек цигарки. Наступило молчание. Слова Ляте удручающе подействовали на партизан, так как он выразил мнение всей группы. Всем было ясно, что в случае осложнения у сражающихся внизу будет большая свобода действий, чем у людей па холме. Там у них и тыл был просторней, и флангам ничто не угрожало.
– Откуда у тебя сигареты? – строго спросил Мичкин.
– Чего? – Голос Ляте прозвучал виновато. – Один человек дал!
– Какой человек?
– Какой? Аглицкий…
Македонец показал куда-то в сторону гор, где остался капитан Джинс. Из всего, что нашлось в его карманах, Ляте не сдал только сигареты.
– Когда он тебе их дал? – спросил Мичкин. – После того как ты его убил, да?
– Ей-богу!.. – поклялся македонец.
Он приподнялся и неохотно начал угощать товарищей сигаретами «Честерфилд», глядя с нескрываемым сожалением, как в пачке их становится все меньше и меньше.
А внизу бой бушевал с неослабевающей силой, и, хотя с тех пор, как стороны обменялись первыми выстрелами, прошел час, никаких признаков успеха наступающих еще не было. В самом начале боя маневровому паровозу удалось пройти между рядами товарных вагонов и прикрыть состав с бензиновыми цистернами, а немецкие солдаты, выбравшись из помещения саперного взвода, возвели между линиями баррикады из опрокинутых вагонеток, шпал, бочек из-под томатной пасты и прочего, что в суматохе попало им под руку. Пролезть между колесами было невозможно, потому что противник стрелял по вагонам и смертоносные пули со свистом отскакивали от них во все стороны. Единственным подходом к составу с цистернами оставался перрон, но он уже в первые минуты боя превратился в «ничейную землю», так как его обстреливали одновременно и люди Шишко, и немцы, которые засели в помещениях станции и саперного взвода. А по частой стрельбе на правом фланге можно было заключить, что группа подрывников, которой предстояло разрушить железнодорожный мост, наткнулась на сильное сопротивление немцев и что ее «специалист» еще не выполнил своего задания.
Мичкин посмотрел на часы. Уже перевалило за полночь, а успеха еще не видно. Он утешал себя мыслью, что если какой-нибудь из подожженных товарищами и горящих вагонов содержит взрывчатые вещества, то он обязательно взорвется, и тогда исход боя решится сразу, так как огонь перекинется на бензин. Потом вся цепочка вагонов-цистерн загорится, как бикфордов шнур, а это положит конец бою и всей операции. Но подожженные вагоны горели вяло, с раздражающим пыхтением, а это означало, что они нагружены бочками с томатом и мармеладом или тюками табака – последней партией Германского папиросного концерна, отправленной фон Гайером из Каваллы на грузовиках.
Подул ветер, и дым немного рассеялся. На равнине, освещенной тоскливым зеленоватым светом луны, темнели неподвижные пятна – трупы убитых. Чуть позади, в один из оврагов террасовидной возвышенности, сносили раненых, которых перевязывал санитар. Подавленный мыслью о жертвах, Мичкин перешел на западный склон холма и стал наблюдать за ходом боя. Рядом с ним оказалась Варвара. У нее был рассеянный вид, словно она была всецело занята своими мыслями.
– В чем дело? – спросил Мичкин, убежденный, что она в отряде – лишний груз.
– Я прошу разрешения сходить к командиру, – сказала Варвара. – Скоро вернусь.
– Зачем тебе командир?
– Надо сказать, что мы здесь бездействуем.
– Командир и без тебя знает, что ему делать, упрямая ты баба! – сердито закричал Мичкин. – Ни шагу отсюда без моего приказа.
Варвара попыталась было возразить, вот-вот могла вспыхнуть перебранка, но в это время с южного склона холма донесся голос Данкина:
– Внимание!.. На шоссе – машина.
По извилинам шоссе, петлявшего по склону горы, действительно мчалась машина. Это был обычный легковой автомобиль. Мичкин тотчас же понял это по лимонно-желтому свету фар и убедился, что опасности нет. Водитель машины даже не счел нужным погасить фары и, вероятно, не подозревал, что на равнине, которую ему предстоит пересечь, идет бой. Удостоверившись, что машина не военная, а гражданская, Мичкин решил не беспокоить командира и приказал Данкину взять нескольких человек и остановить машину выстрелами в воздух, если в ней не окажется немцев в форме.
Внезапно машина остановилась, и фары погасли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
Мичкин был артиллерийским фельдфебелем, участником первой мировой войны, а в отряде он овладел также искусством мастерского ведения пехотного боя. Он умело выбрал на холме позицию для ручного пулемета «Брэн», а затем приказал людям вырыть в разных местах небольшие окопчики-ячейки в предвидении наихудшего исхода – на случай, если защитникам холма придется занять круговую оборону.
Только когда подготовка позиции была закончена, он заметил, что бой у станции уже в разгаре. Винтовочную стрельбу и треск автоматов заглушали мощные очереди пулеметов, которые замолкали на неравные промежутки времени, словно для того, чтобы передохнуть и начать снова, только с еще большим ожесточением. Воздух сотрясали глухие взрывы гранат, после чего внезапно наступала какая-то странная тишина. Место боя заволакивало облако дыма, которое постепенно росло и становилось гуще, скрывая очертания станционного здания и вагонов. При лунном свете дым приобретал зловещий молочно-зеленоватый оттенок, и люди на холме, затаив дыхание, наблюдали, как их товарищи, бегущие вприпрыжку по равнине, исчезают под его непроглядным пологом. В эту тихую, безветренную ночь облако походило на гигантскую подкову, концы которой медленно удлинялись и наконец слились, образовав вокруг района станции замкнутый эллипс. Очевидно, продвижение на главном направлении было затруднено, и партизаны развивали действия с флангов, нащупывая уязвимое место. Особенно участилась стрельба у железнодорожной линии, на которой стояли цистерны с бензином, – здесь сосредоточивались основные силы Динко. В то время как часть людей Шишко продвигалась к бензохранилищу, другие держали под огнем помещение саперного взвода, стараясь не выпускать оттуда солдат. И все-таки немецкие часовые подняли тревогу вовремя. Группа солдат сумела занять удобные позиции в районе станции; они-то и старались обеспечить оборону бензохранилища, а главное – цистерн с бензином.
Разобравшись во всем этом по характеру стрельбы, Мичкин понял, что бой будет тяжелым и долгим. То же почувствовали и его товарищи. Внизу бушевал ад, они же пока оставались в стороне, зная, что, если к немцам подоспеет подкрепление, ад будет и на холме. И потому они чаще смотрели в коварную даль, где терялась светлая лента шоссе, нежели на станцию, где сражались их товарищи. Но даль оставалась безлюдной и спокойной. Мичкин попытался поднять дух своих людей.
– Эй, Ляте!.. Что ты на это скажешь? – спросил он.
– Детская возня, – с ленивым спокойствием ответил македонец.
Не всегда так бывает, что чем громче стрельба, тем больше кровопролитие, и Ляте знал это по опыту македонских междоусобиц.
– Будь ты там внизу, ты бы по-другому заговорил, – заметил Мичкин.
– Ну да, внизу-то лучше, – возразил Ляте.
Он лежал на траве, стараясь прикрыть рукой рдеющий огонек цигарки. Наступило молчание. Слова Ляте удручающе подействовали на партизан, так как он выразил мнение всей группы. Всем было ясно, что в случае осложнения у сражающихся внизу будет большая свобода действий, чем у людей па холме. Там у них и тыл был просторней, и флангам ничто не угрожало.
– Откуда у тебя сигареты? – строго спросил Мичкин.
– Чего? – Голос Ляте прозвучал виновато. – Один человек дал!
– Какой человек?
– Какой? Аглицкий…
Македонец показал куда-то в сторону гор, где остался капитан Джинс. Из всего, что нашлось в его карманах, Ляте не сдал только сигареты.
– Когда он тебе их дал? – спросил Мичкин. – После того как ты его убил, да?
– Ей-богу!.. – поклялся македонец.
Он приподнялся и неохотно начал угощать товарищей сигаретами «Честерфилд», глядя с нескрываемым сожалением, как в пачке их становится все меньше и меньше.
А внизу бой бушевал с неослабевающей силой, и, хотя с тех пор, как стороны обменялись первыми выстрелами, прошел час, никаких признаков успеха наступающих еще не было. В самом начале боя маневровому паровозу удалось пройти между рядами товарных вагонов и прикрыть состав с бензиновыми цистернами, а немецкие солдаты, выбравшись из помещения саперного взвода, возвели между линиями баррикады из опрокинутых вагонеток, шпал, бочек из-под томатной пасты и прочего, что в суматохе попало им под руку. Пролезть между колесами было невозможно, потому что противник стрелял по вагонам и смертоносные пули со свистом отскакивали от них во все стороны. Единственным подходом к составу с цистернами оставался перрон, но он уже в первые минуты боя превратился в «ничейную землю», так как его обстреливали одновременно и люди Шишко, и немцы, которые засели в помещениях станции и саперного взвода. А по частой стрельбе на правом фланге можно было заключить, что группа подрывников, которой предстояло разрушить железнодорожный мост, наткнулась на сильное сопротивление немцев и что ее «специалист» еще не выполнил своего задания.
Мичкин посмотрел на часы. Уже перевалило за полночь, а успеха еще не видно. Он утешал себя мыслью, что если какой-нибудь из подожженных товарищами и горящих вагонов содержит взрывчатые вещества, то он обязательно взорвется, и тогда исход боя решится сразу, так как огонь перекинется на бензин. Потом вся цепочка вагонов-цистерн загорится, как бикфордов шнур, а это положит конец бою и всей операции. Но подожженные вагоны горели вяло, с раздражающим пыхтением, а это означало, что они нагружены бочками с томатом и мармеладом или тюками табака – последней партией Германского папиросного концерна, отправленной фон Гайером из Каваллы на грузовиках.
Подул ветер, и дым немного рассеялся. На равнине, освещенной тоскливым зеленоватым светом луны, темнели неподвижные пятна – трупы убитых. Чуть позади, в один из оврагов террасовидной возвышенности, сносили раненых, которых перевязывал санитар. Подавленный мыслью о жертвах, Мичкин перешел на западный склон холма и стал наблюдать за ходом боя. Рядом с ним оказалась Варвара. У нее был рассеянный вид, словно она была всецело занята своими мыслями.
– В чем дело? – спросил Мичкин, убежденный, что она в отряде – лишний груз.
– Я прошу разрешения сходить к командиру, – сказала Варвара. – Скоро вернусь.
– Зачем тебе командир?
– Надо сказать, что мы здесь бездействуем.
– Командир и без тебя знает, что ему делать, упрямая ты баба! – сердито закричал Мичкин. – Ни шагу отсюда без моего приказа.
Варвара попыталась было возразить, вот-вот могла вспыхнуть перебранка, но в это время с южного склона холма донесся голос Данкина:
– Внимание!.. На шоссе – машина.
По извилинам шоссе, петлявшего по склону горы, действительно мчалась машина. Это был обычный легковой автомобиль. Мичкин тотчас же понял это по лимонно-желтому свету фар и убедился, что опасности нет. Водитель машины даже не счел нужным погасить фары и, вероятно, не подозревал, что на равнине, которую ему предстоит пересечь, идет бой. Удостоверившись, что машина не военная, а гражданская, Мичкин решил не беспокоить командира и приказал Данкину взять нескольких человек и остановить машину выстрелами в воздух, если в ней не окажется немцев в форме.
Внезапно машина остановилась, и фары погасли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251