Незнакомка безуспешно пыталась прикурить от розовой зажигалки. Неожиданно она встала, подошла ко мне и спросила, нет ли у меня спичек. Говорила она по-итальянски, хотя легко было понять, что она не итальянка. Я сказал, что не курю, но, увидев на соседнем столике зажигалку, взял ее, не спрашивая разрешения у немецких туристов, дал женщине прикурить, положил зажигалку обратно на стол и кивнул немцам в знак благодарности. Поев и расплатившись, я на ходу помахал рукой даме с сигаретой. Она что-то рисовала в блокноте, загадочно улыбалась и махнула рукой мне в ответ. Я был уверен, что никогда раньше ее не видел, в противном случае я несомненно обратил бы внимание на ее необычное лицо.
Пройдя через город, я зашел в Музей бумаги, расположенный в старой бумажной мельнице. Амальфи — одно из первых мест в Европе, где стали производить бумагу. Пожилой человек показал, как размельченная бумажная масса прессовалась и как сушились мокрые листы. Он до сих пор изготовлял бумагу по старому методу — традиция, которая, по его словам, восходит к двенадцатому веку. Он показал мне изысканную почтовую бумагу своего производства и объяснил, как делаются водяные знаки.
Было жарко, но я решил в последний раз прогуляться по Мельничной долине перед тем, как покину Амальфи. Один раз я уже поднимался туда, но мне и сегодня было трудно найти узкие переулочки, ведущие из города, однако вскоре цивилизация уже осталась у меня за спиной.
По обе стороны от пешеходной дорожки расположились террасы, густо заросшие лимонными деревьями. На кроны были накинуты зеленые и черные нейлоновые сети, чтобы защищать лимоны от ветра и града. Я поздоровался с маленькой девочкой, игравшей со старым обручем, но не увидел женщины в черном платье, которая неделю назад высунулась из окна и угостила меня рюмкой лимонного ликера. Пасхальное солнце выманило из укрытий сотни крохотных ящериц. Они были очень пугливы. Наверное, здесь редко ходили люди.
Наконец дома кончились, я миновал старый акведук. Посыпанная гравием прогулочная дорожка называлась виа Парадизо. Красноречивое название. Вскоре виа Парадизо превратилась в идиллическую тропинку для скота, проходящую по заросшему дну долины рядом с рекой.
В прошлый раз мне здесь не попалось ни одной живой души, но теперь я услыхал шорох веток у себя за спиной. В следующее мгновение рядом со мной уже стояла женщина в желтом платье.
— Привет! — сказала она, как и прежде, по-итальянски. Она широко улыбалась, словно знала, что найдет меня здесь. У нее были глубокие карие глаза и пышные вьющиеся темно-русые волосы.
— Привет! — ответил я и бросил настороженный взгляд на тропу, но она пришла одна.
— Как здесь красиво! — сказала она. — Вы уже бывали здесь раньше?
— Один раз, — ответил я.
Очевидно, она не поняла, что я иностранец. Показав на водопад в пятидесяти метрах впереди, она предложила:
— Искупаемся?
Одной этой реплики было достаточно, чтобы я понял, что встретил женщину своей мечты. Мы никогда раньше не виделись, на ней не было ничего, кроме белых сандалий и тонкого летнего платья. Стояла жара, одеты мы оба были очень легко, но предложение вместе искупаться звучало очень фамильярно.
Искупаемся? За этим словом скрывался богатый подтекст. Она и думала, и не думала, что мы должны вместе искупаться в водопаде. Хотела сказать, что солнце жарит. Показала на водопад и дала понять, что он красивый, что он освежает и влечет к себе. Ее короткий вопрос был задан, чтобы проверить мою реакцию. Он означал, что я ей нравлюсь. И ей хотелось узнать, как я на него откликнусь. Хотелось посмотреть, как я кружусь в танце. Она задала тон, ее вопрос был камертоном. Женщина в желтом платье дала мне понять, что охотно пойдет со мной и что ей совершенно не нужна светская беседа. Она хотела сказать, что нам нечего стыдиться.
Я вспомнил предостережение Луиджи. Поэтому предложил:
— Может быть, нам лучше искупаться завтра?
Она склонила голову набок. Она проверила меня, и я дал лучший ответ, какого можно было ожидать. Принял соломоново решение. Не хватало, чтобы я тут же сорвал с себя рубашку и начал расстегивать пояс. Ее предложение не было настолько буквально. Это был ребус. Если бы я ответил, что не купаюсь в водопадах с незнакомыми женщинами, я бы тоже не выдержал испытания. Чопорно прикрыться правилами приличий означало бы отказ.
Она протянула мне руку.
— Завтра так завтра, — сказала она и засмеялась. — Ну идемте!
И мы пошли. Она шла по тропинке на шаг впереди меня.
Ее звали Беата, и она приехала из Мюнхена. Она тоже уже неделю прожила в Амальфи, но собиралась остаться здесь на все лето, сняв комнату у одной очень симпатичной вдовы. Она пишет акварели, и в конце сентября у нее в Мюнхене должна состояться большая выставка. Беата сказала, что я должен непременно приехать в Мюнхен на ее выставку. Я обещал, а как же иначе? В прошлом году она выставляла свои акварели с видами Праги — она прожила несколько месяцев в чешской столице.
Мы перешли на немецкий. Мне было легче говорить на этом языке, чем Беате на итальянском. По ее произношению я понял, что она родилась не в Баварии, и подумал, что, наверное, у нее есть причины не говорить, где именно. Не знаю почему, но я вбил себе в голову, что, возможно, ее родители были судетскими немцами, наверное, оттого, что она сказала, что прожила несколько месяцев в Праге.
Я не назвал ей своего настоящего имени, но придумал подходящий псевдоним. Произнося его, я не сводил с нее глаз. Мне нужно было ее проверить. Она никак на него не отреагировала.
Я не дурак. Может, я и влюбился в нее, но легкомысленным я не был. И не мог забыть предостережений Луиджи. Она не спросила, почему у меня такая фамилия, я сам сказал, что родом из Дании, из Копенгагена. Она не откликнулась и на это. Я рассказал, что работаю главным редактором одного датского издательства, это звучало правдоподобно. С собой в Амальфи я захватил ноутбук и кое-какую работу, объяснил я, мне требовалось ненадолго уехать из Копенгагена. На мой взгляд, это тоже было похоже на правду. Но я недооценил ее.
— Работу? — спросила она.
— Да, кое-какую редактуру.
— Вот этому я не верю, — сказала она. — Никто не едет из Дании в Южную Италию, чтобы заняться здесь «кое-какой редактурой». Мне кажется, вы пишете роман.
Я не мог ей лгать, она была слишком догадлива.
— О'кей, — сказал я. — Да, я пишу роман. — И прибавил: — Мне нравится, что ты догадалась об этом.
Она пожала плечами:
— И о чем же будет этот роман?
Я покачал головой — не в моих привычках говорить, о чем я пишу, пока вещь не будет готова.
Мой ответ удовлетворил ее, но я по-прежнему сомневался, что она мне поверила. Неужели она знает, кто я? Если намек Луиджи о заговоре был только шуткой, я ему этого не прошу.
Мы прошли мимо замшелых руин старой бумажной мельницы. Беата показывала на цветы и деревья и говорила, как они называются. Мы беседовали о том, что йенские романтики тяготели к руинам и старому культурному пейзажу. Говорили о Гёте и Новалисе. Ницше и Рильке. Обо всем. Беата была как сказка, как целое собрание сказок. Интересы у нее были самые разнообразные, она была сложная личность. Мне казалось, что она похожа на меня.
Я не часто бывал так захвачен женщиной, но если уж такое случалось, мне не требовалось много времени, чтобы ее узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Пройдя через город, я зашел в Музей бумаги, расположенный в старой бумажной мельнице. Амальфи — одно из первых мест в Европе, где стали производить бумагу. Пожилой человек показал, как размельченная бумажная масса прессовалась и как сушились мокрые листы. Он до сих пор изготовлял бумагу по старому методу — традиция, которая, по его словам, восходит к двенадцатому веку. Он показал мне изысканную почтовую бумагу своего производства и объяснил, как делаются водяные знаки.
Было жарко, но я решил в последний раз прогуляться по Мельничной долине перед тем, как покину Амальфи. Один раз я уже поднимался туда, но мне и сегодня было трудно найти узкие переулочки, ведущие из города, однако вскоре цивилизация уже осталась у меня за спиной.
По обе стороны от пешеходной дорожки расположились террасы, густо заросшие лимонными деревьями. На кроны были накинуты зеленые и черные нейлоновые сети, чтобы защищать лимоны от ветра и града. Я поздоровался с маленькой девочкой, игравшей со старым обручем, но не увидел женщины в черном платье, которая неделю назад высунулась из окна и угостила меня рюмкой лимонного ликера. Пасхальное солнце выманило из укрытий сотни крохотных ящериц. Они были очень пугливы. Наверное, здесь редко ходили люди.
Наконец дома кончились, я миновал старый акведук. Посыпанная гравием прогулочная дорожка называлась виа Парадизо. Красноречивое название. Вскоре виа Парадизо превратилась в идиллическую тропинку для скота, проходящую по заросшему дну долины рядом с рекой.
В прошлый раз мне здесь не попалось ни одной живой души, но теперь я услыхал шорох веток у себя за спиной. В следующее мгновение рядом со мной уже стояла женщина в желтом платье.
— Привет! — сказала она, как и прежде, по-итальянски. Она широко улыбалась, словно знала, что найдет меня здесь. У нее были глубокие карие глаза и пышные вьющиеся темно-русые волосы.
— Привет! — ответил я и бросил настороженный взгляд на тропу, но она пришла одна.
— Как здесь красиво! — сказала она. — Вы уже бывали здесь раньше?
— Один раз, — ответил я.
Очевидно, она не поняла, что я иностранец. Показав на водопад в пятидесяти метрах впереди, она предложила:
— Искупаемся?
Одной этой реплики было достаточно, чтобы я понял, что встретил женщину своей мечты. Мы никогда раньше не виделись, на ней не было ничего, кроме белых сандалий и тонкого летнего платья. Стояла жара, одеты мы оба были очень легко, но предложение вместе искупаться звучало очень фамильярно.
Искупаемся? За этим словом скрывался богатый подтекст. Она и думала, и не думала, что мы должны вместе искупаться в водопаде. Хотела сказать, что солнце жарит. Показала на водопад и дала понять, что он красивый, что он освежает и влечет к себе. Ее короткий вопрос был задан, чтобы проверить мою реакцию. Он означал, что я ей нравлюсь. И ей хотелось узнать, как я на него откликнусь. Хотелось посмотреть, как я кружусь в танце. Она задала тон, ее вопрос был камертоном. Женщина в желтом платье дала мне понять, что охотно пойдет со мной и что ей совершенно не нужна светская беседа. Она хотела сказать, что нам нечего стыдиться.
Я вспомнил предостережение Луиджи. Поэтому предложил:
— Может быть, нам лучше искупаться завтра?
Она склонила голову набок. Она проверила меня, и я дал лучший ответ, какого можно было ожидать. Принял соломоново решение. Не хватало, чтобы я тут же сорвал с себя рубашку и начал расстегивать пояс. Ее предложение не было настолько буквально. Это был ребус. Если бы я ответил, что не купаюсь в водопадах с незнакомыми женщинами, я бы тоже не выдержал испытания. Чопорно прикрыться правилами приличий означало бы отказ.
Она протянула мне руку.
— Завтра так завтра, — сказала она и засмеялась. — Ну идемте!
И мы пошли. Она шла по тропинке на шаг впереди меня.
Ее звали Беата, и она приехала из Мюнхена. Она тоже уже неделю прожила в Амальфи, но собиралась остаться здесь на все лето, сняв комнату у одной очень симпатичной вдовы. Она пишет акварели, и в конце сентября у нее в Мюнхене должна состояться большая выставка. Беата сказала, что я должен непременно приехать в Мюнхен на ее выставку. Я обещал, а как же иначе? В прошлом году она выставляла свои акварели с видами Праги — она прожила несколько месяцев в чешской столице.
Мы перешли на немецкий. Мне было легче говорить на этом языке, чем Беате на итальянском. По ее произношению я понял, что она родилась не в Баварии, и подумал, что, наверное, у нее есть причины не говорить, где именно. Не знаю почему, но я вбил себе в голову, что, возможно, ее родители были судетскими немцами, наверное, оттого, что она сказала, что прожила несколько месяцев в Праге.
Я не назвал ей своего настоящего имени, но придумал подходящий псевдоним. Произнося его, я не сводил с нее глаз. Мне нужно было ее проверить. Она никак на него не отреагировала.
Я не дурак. Может, я и влюбился в нее, но легкомысленным я не был. И не мог забыть предостережений Луиджи. Она не спросила, почему у меня такая фамилия, я сам сказал, что родом из Дании, из Копенгагена. Она не откликнулась и на это. Я рассказал, что работаю главным редактором одного датского издательства, это звучало правдоподобно. С собой в Амальфи я захватил ноутбук и кое-какую работу, объяснил я, мне требовалось ненадолго уехать из Копенгагена. На мой взгляд, это тоже было похоже на правду. Но я недооценил ее.
— Работу? — спросила она.
— Да, кое-какую редактуру.
— Вот этому я не верю, — сказала она. — Никто не едет из Дании в Южную Италию, чтобы заняться здесь «кое-какой редактурой». Мне кажется, вы пишете роман.
Я не мог ей лгать, она была слишком догадлива.
— О'кей, — сказал я. — Да, я пишу роман. — И прибавил: — Мне нравится, что ты догадалась об этом.
Она пожала плечами:
— И о чем же будет этот роман?
Я покачал головой — не в моих привычках говорить, о чем я пишу, пока вещь не будет готова.
Мой ответ удовлетворил ее, но я по-прежнему сомневался, что она мне поверила. Неужели она знает, кто я? Если намек Луиджи о заговоре был только шуткой, я ему этого не прошу.
Мы прошли мимо замшелых руин старой бумажной мельницы. Беата показывала на цветы и деревья и говорила, как они называются. Мы беседовали о том, что йенские романтики тяготели к руинам и старому культурному пейзажу. Говорили о Гёте и Новалисе. Ницше и Рильке. Обо всем. Беата была как сказка, как целое собрание сказок. Интересы у нее были самые разнообразные, она была сложная личность. Мне казалось, что она похожа на меня.
Я не часто бывал так захвачен женщиной, но если уж такое случалось, мне не требовалось много времени, чтобы ее узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52