В суде никто разбираться не будет. Суды завалены делами, а судебные заседатели работают в таких условиях, что физически не в состоянии ознакомиться с написанным в бесчисленных томах уголовного дела. Председатель суда, как правило, смотрит на первые показания, данные во время предварительного следствия, и отталкиваясь от них, выносит приговор. На изменение показаний судьи смотрят исподлобья и воспринимают их не иначе как «попытку арестованного уклониться от заслуженного наказания».
Кстати, по поводу признаний. Чем больше «объект» будет признаваться — тем больше его будут бить и калечить, потому что, подписывая всё подряд, он тем самым оправдывает преступные действия гуманоидов в форме по отношению к самому себе. Ведь одно дело изуродовать преступника, который во всем признается и раскаивается в содеянном, и совершенно другое — невиновного человека.
Любители чистосердечных признаний, сами того не понимая, обрекают себя на новые мучения и новые пытки. Мусора рассуждают примерно так: раз они нажали на «объект» и он начал колоться, то если поднажать посильнее, он расколется ещё больше. Вот и продолжают свистеть над чьейто не в меру хитрой головой дубинки и ктото сопливым голосом визжит, словно недорезанная свинья: «За что? Я ваш! Я всё рассказал!».
Слава Богу, ты не из тех. Ты продолжаешь молчать и не спешишь подписывать что попало. Естественно, оперативники торопят тебя. У них есть свои совершенно конкретные сроки, и если они не уложатся в отведенный им промежуток времени, то начальство по головке их не погладит. Вот менты и бесятся, делая всё для того, чтобы ты наконецто заговорил, не опомнился, не стал думать. Как только человек начинает анализировать происходящее — прессовать его становится намного труднее.
Если вдуматься, то признаться ты успеешь всегда, но зачем? Чего ты этим добьешься? Вопервых, как мы уже только что говорили, от тебя не отцепятся, а навалятся с удвоенной силой. Вовторых, чистосердечное признание смягчает вину, но удлиняет срок содержания под стражей. Надеюсь, тебе не надоела свобода? Или ты хочешь узнать, что такое тюрьма? Так закройся вместе с бомжами в ближайшем подвале и сиди, как дурак, на голодном пайке!
Шучу. Не злись. Я смотрю, тебе уже не до смеха. Видно, ты таки здорово влип, если слуги вечно пьяной Фемиды решили сравнить, что прочнее — деревянная бита или твоя голова. К сожалению, бита будет чуточку крепче. Поэтому нечего ждать, когда тебя сделают похожим на порубленного саблями красноармейца, с которым Павка Корчагин бегал по бараку в кинофильме «Как закалялась сталь». Хватайся за сердце, пускай слезу, теряй сознание — делай что угодно, но убеди гуманоидов, что:
— они перестарались, забив тебя до смерти, пока они на самом деле не сделали этого;
— ты в таком состоянии, что давать показания физически не можешь, даже если бы и хотел;
— калечить тебя бессмысленно и в будущем чревато неприятными последствиями для палачей.
Ещё раз подчеркиваю: у тебя задача одна — не сломаться. Ничего страшного не произойдет, если в твой адрес прозвучит краткое содержание словаря нецензурных слов. Слушай гуманоидов как радио. Ты ведь не споришь с динамиком до хрипоты и не кидаешь в телевизор вазон с цветами, когда видишь на экране физиономию всеми любимого президента.
Что поделаешь — жизнь и впрямь похожа на шахматную доску. Одно неосторожное движение — и ты в черной клетке. Помнишь, как писал Омар Хайям?
«Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь… А пешки? — мы с тобой.
Подвигают, притиснут — и побили.
И в темный ящик сунут на покой.»
Мда… Не сильно изменился мир за последнюю тысячу лет. Думаю, что в перерывах между допросами у тебя будет время подумать на данную тему.
Глава 2. Как вести себя во время допроса
«Что говорить?
Правду или как на самом деле было?»
(раздумья)
Прежде чем перейти ко второй главе, обратимся к культурному наследию предков. Открой тетрадь и на самом видном месте напиши общеизвестные истины. Желательно, крупными буквами:
1. Чистосердечное признание — прямой путь на скамью подсудимых.
2. Каждая новая подпись уменьшает срок пребывания на свободе.
3. Собак любят за то, что они виляют хвостом, а не языком.
И т. д.
Продолжать можно до бесконечности. Об этом говорили везде и во все времена. Дурак со справкой — и тот понимает, что чем дальше за зубами он держит язык, тем быстрее выберется на свободу. Однако лишний раз поразмыслить о том, что молчание — золото, не повредит.
Отвлекись от чтения и выполни упражнение на развитие сообразительности: упираясь кулаком в подбородок, посчитай, на сколько квадратиков делит решетка заваренное металлом окно. Посчитал? Вот столько дополнительных лет заключения можно получить за одноединственное неосторожное слово!
Итак, ты на допросе. Оперативники беспрерывно вбегают и выбегают из комнаты, словно их только что трахнули в темном подъезде. Как бы ты от них не отмахивался, они почемуто ну никак не желают угомониться. В дверях появляются всё новые и новые физиономии — то ли из любопытства, то ли для того, чтобы ошарашить тебя общим количеством ментовских рыл.
— По тебе только следователей задействовано свыше трехсот человек! Сознавайся! — кричит в ухо «злой» оперативник, в то время когда «добрый», сочувственно кивая, подсовывает подгнивший помидор и кусок колбасы. Ты в уме прикидываешь, сколько всего в природе существует следователей и кто остался бороться с преступностью на свободе.
Всех оперативников отличает ослиное упрямство, завидное тугодумие и одни и те же фразы. Как проститутки из брюссельских борделей, дознаватели игриво распахивают кожаные куртки, приговаривая:
— Поговорим? У меня диктофона нет. Можешь пощупать, — и заискивающе заглядывают в глаза. — Мы не допрашиваем. Мы только беседуем.
Щупать их действительно нет ни малейшего смысла. Разве что ради прикола от скуки. Диктофонов там нет. Да и зачем они им? Ты находишься в сереньком кабинете, обставленном дешевой, облезлой мебелью. Однако аудиои видеозаписывающей аппаратурой комната утыкана настолько плотно, что даже мухи, ползающие по потолку, и те чувствуют себя неуютно. Не стоит также забывать и о том, что основная задача дознавателей не записать, а выудить из тебя как можно больше интересующей их информации. Обрабатывать же её под нужным углом зрения и закреплять будут ведущие дело следователи.
Больше всего от таких «бесед», длящихся по десятьпятнадцать часов без перерыва, кидает в дрожь оставшихся на свободе соратников по оружию, если таковые у тебя имеются. Они никак не могут понять — ты их сдал или нет?
— Ну как там? — как страусы, вытягивают шеи временно гуляющие на свободе сподвижники. Лазутчик, вынырнувший из дверей райотдела, смахивает капельки пота со лба:
— Уже восемь часов беседует с оперативниками в кабинете начальника.
Наступает мертвая тишина, граничащая с паникой. «Что он уже успел за восемь часов наговорить?» — крутится мысль в головах.
— Нужно чтото делать…
— Нужно, — соглашаются все и вновь умолкают.
Перебрав в уме тысячи возможных и невозможных вариантов твоего спасения, почемуто выбирается наиболее кардинальный:
— Может, его цианистым калием травануть? — предлагает ктото из числа лучших друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Кстати, по поводу признаний. Чем больше «объект» будет признаваться — тем больше его будут бить и калечить, потому что, подписывая всё подряд, он тем самым оправдывает преступные действия гуманоидов в форме по отношению к самому себе. Ведь одно дело изуродовать преступника, который во всем признается и раскаивается в содеянном, и совершенно другое — невиновного человека.
Любители чистосердечных признаний, сами того не понимая, обрекают себя на новые мучения и новые пытки. Мусора рассуждают примерно так: раз они нажали на «объект» и он начал колоться, то если поднажать посильнее, он расколется ещё больше. Вот и продолжают свистеть над чьейто не в меру хитрой головой дубинки и ктото сопливым голосом визжит, словно недорезанная свинья: «За что? Я ваш! Я всё рассказал!».
Слава Богу, ты не из тех. Ты продолжаешь молчать и не спешишь подписывать что попало. Естественно, оперативники торопят тебя. У них есть свои совершенно конкретные сроки, и если они не уложатся в отведенный им промежуток времени, то начальство по головке их не погладит. Вот менты и бесятся, делая всё для того, чтобы ты наконецто заговорил, не опомнился, не стал думать. Как только человек начинает анализировать происходящее — прессовать его становится намного труднее.
Если вдуматься, то признаться ты успеешь всегда, но зачем? Чего ты этим добьешься? Вопервых, как мы уже только что говорили, от тебя не отцепятся, а навалятся с удвоенной силой. Вовторых, чистосердечное признание смягчает вину, но удлиняет срок содержания под стражей. Надеюсь, тебе не надоела свобода? Или ты хочешь узнать, что такое тюрьма? Так закройся вместе с бомжами в ближайшем подвале и сиди, как дурак, на голодном пайке!
Шучу. Не злись. Я смотрю, тебе уже не до смеха. Видно, ты таки здорово влип, если слуги вечно пьяной Фемиды решили сравнить, что прочнее — деревянная бита или твоя голова. К сожалению, бита будет чуточку крепче. Поэтому нечего ждать, когда тебя сделают похожим на порубленного саблями красноармейца, с которым Павка Корчагин бегал по бараку в кинофильме «Как закалялась сталь». Хватайся за сердце, пускай слезу, теряй сознание — делай что угодно, но убеди гуманоидов, что:
— они перестарались, забив тебя до смерти, пока они на самом деле не сделали этого;
— ты в таком состоянии, что давать показания физически не можешь, даже если бы и хотел;
— калечить тебя бессмысленно и в будущем чревато неприятными последствиями для палачей.
Ещё раз подчеркиваю: у тебя задача одна — не сломаться. Ничего страшного не произойдет, если в твой адрес прозвучит краткое содержание словаря нецензурных слов. Слушай гуманоидов как радио. Ты ведь не споришь с динамиком до хрипоты и не кидаешь в телевизор вазон с цветами, когда видишь на экране физиономию всеми любимого президента.
Что поделаешь — жизнь и впрямь похожа на шахматную доску. Одно неосторожное движение — и ты в черной клетке. Помнишь, как писал Омар Хайям?
«Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь… А пешки? — мы с тобой.
Подвигают, притиснут — и побили.
И в темный ящик сунут на покой.»
Мда… Не сильно изменился мир за последнюю тысячу лет. Думаю, что в перерывах между допросами у тебя будет время подумать на данную тему.
Глава 2. Как вести себя во время допроса
«Что говорить?
Правду или как на самом деле было?»
(раздумья)
Прежде чем перейти ко второй главе, обратимся к культурному наследию предков. Открой тетрадь и на самом видном месте напиши общеизвестные истины. Желательно, крупными буквами:
1. Чистосердечное признание — прямой путь на скамью подсудимых.
2. Каждая новая подпись уменьшает срок пребывания на свободе.
3. Собак любят за то, что они виляют хвостом, а не языком.
И т. д.
Продолжать можно до бесконечности. Об этом говорили везде и во все времена. Дурак со справкой — и тот понимает, что чем дальше за зубами он держит язык, тем быстрее выберется на свободу. Однако лишний раз поразмыслить о том, что молчание — золото, не повредит.
Отвлекись от чтения и выполни упражнение на развитие сообразительности: упираясь кулаком в подбородок, посчитай, на сколько квадратиков делит решетка заваренное металлом окно. Посчитал? Вот столько дополнительных лет заключения можно получить за одноединственное неосторожное слово!
Итак, ты на допросе. Оперативники беспрерывно вбегают и выбегают из комнаты, словно их только что трахнули в темном подъезде. Как бы ты от них не отмахивался, они почемуто ну никак не желают угомониться. В дверях появляются всё новые и новые физиономии — то ли из любопытства, то ли для того, чтобы ошарашить тебя общим количеством ментовских рыл.
— По тебе только следователей задействовано свыше трехсот человек! Сознавайся! — кричит в ухо «злой» оперативник, в то время когда «добрый», сочувственно кивая, подсовывает подгнивший помидор и кусок колбасы. Ты в уме прикидываешь, сколько всего в природе существует следователей и кто остался бороться с преступностью на свободе.
Всех оперативников отличает ослиное упрямство, завидное тугодумие и одни и те же фразы. Как проститутки из брюссельских борделей, дознаватели игриво распахивают кожаные куртки, приговаривая:
— Поговорим? У меня диктофона нет. Можешь пощупать, — и заискивающе заглядывают в глаза. — Мы не допрашиваем. Мы только беседуем.
Щупать их действительно нет ни малейшего смысла. Разве что ради прикола от скуки. Диктофонов там нет. Да и зачем они им? Ты находишься в сереньком кабинете, обставленном дешевой, облезлой мебелью. Однако аудиои видеозаписывающей аппаратурой комната утыкана настолько плотно, что даже мухи, ползающие по потолку, и те чувствуют себя неуютно. Не стоит также забывать и о том, что основная задача дознавателей не записать, а выудить из тебя как можно больше интересующей их информации. Обрабатывать же её под нужным углом зрения и закреплять будут ведущие дело следователи.
Больше всего от таких «бесед», длящихся по десятьпятнадцать часов без перерыва, кидает в дрожь оставшихся на свободе соратников по оружию, если таковые у тебя имеются. Они никак не могут понять — ты их сдал или нет?
— Ну как там? — как страусы, вытягивают шеи временно гуляющие на свободе сподвижники. Лазутчик, вынырнувший из дверей райотдела, смахивает капельки пота со лба:
— Уже восемь часов беседует с оперативниками в кабинете начальника.
Наступает мертвая тишина, граничащая с паникой. «Что он уже успел за восемь часов наговорить?» — крутится мысль в головах.
— Нужно чтото делать…
— Нужно, — соглашаются все и вновь умолкают.
Перебрав в уме тысячи возможных и невозможных вариантов твоего спасения, почемуто выбирается наиболее кардинальный:
— Может, его цианистым калием травануть? — предлагает ктото из числа лучших друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66