Вот и сейчас идет «накопление тумана». Самую большую порцию его мы получаем, когда приезжаем в дом, где жила Вера Топилина, и в присутствии понятых заходим в ее комнату. Именно заходим, ибо комната оказывается не запертой.
— А мы с Верочкой и никогда-то не запираем, — говорит маленькая старушка соседка.
Голос ее прерывается и дрожит, глаза еще красные, распухшие от слез. Она только что горько плакала, узнав от нас о случившемся.
— Верочка, даже когда к Нине в Подольск уезжала, и то не запирала. Это сестра ее родная. Я вот так и думала, что она к Нине поехала. Удивлялась только, что мне ничего не сказала. Ну, думаю, спешила небось, отпуск уж на носу. А тут вот горюшко-то какое, беда-то какая…
Я открываю дверь Вериной комнаты, и старушка с глухим возгласом всплескивает руками. Мы все застываем на пороге. Всем нам ясно: комната ограблена.
Распахнуты створки платяного шкафа, там болтаются пустые вешалки, какие-то вещи — кофточки, белье, полотенца — свалены на аккуратно застеленной постели, на полу валяются книги, тоже какое-то белье, тетради, на столе брошены, видно, выхваченные из вазы странные сухие цветы, на сдвинутых стульях — два из них опрокинуты — брошены платья, летний плащ, пестрый, от солнца, зонт. Да, вор торопился, но в то же время вовсе не стремился действовать бесшумно. Значит, он забрался в комнату, когда никого в квартире не было, но опасался, что в любой момент может кто-то прийти. В квартире, кроме старушки и Веры, живет еще одна семья.
Начинаем, как всегда, внимательно, по часовой стрелке, осматривать еще одно «место происшествия», составляем подробный протокол осмотра, упоминая каждую мелочь и описывая каждую вещь. Эксперт исследует предметы, на которых преступник или преступники могли оставить отпечатки пальцев. Двое сотрудников отправляются беседовать с жильцами дома и осмотреть двор, куда выходят окна квартиры.
Я увожу старушку соседку в ее комнату, успокаиваю как могу и приступаю к расспросам. Но старушка не в силах отвечать. Маленькая, беспомощная, с распущенными седыми волосами, в стареньком темно-зеленом байковом халате и растоптанных, спадающих с ног шлепанцах, она сидит на краешке дивана, подперев голову руками. Потом она просит накапать ей лекарство из пузырька, стоящего на буфете, жадно выпивает его, затем трубно сморкается и в последний раз вытирает красные от слез глаза с набрякшими, тяжелыми веками. После этого она прячет платок в карман.
— Полина Ивановна, — говорю я, — Веры нет уже три дня. Кто-нибудь за это время приходил к ней?
— Никто не приходил. Ни одна душа. Да нешто я кого-нибудь пустила бы?
— Ну, кого-нибудь все-таки пустили бы?
— Вот Нину, конечно, пустила бы. Она Верочки чуть постарше будет. В прошлом году замуж вышла. Ну и к мужу-то переехала, в Подольск. Господи, что теперь с ней будет, с Ниной! Это же надо, такое горе, такое горе…
Она всхлипывает, и слезы снова начинают бежать по пергаментным, сухим щекам. Я принимаюсь ее успокаивать и торопливо накапываю в рюмочку лекарство. Но Полина Ивановна отводит мою руку, достает платок и снова оглушительно сморкается. Я это воспринимаю как сигнал готовности к дальнейшему разговору.
— А звонил Вере кто-нибудь за эти дни? — спрашиваю я.
— Кто-то звонил… — неуверенно отвечает Полина Ивановна и вздыхает. — Не назывался только.
— У вас в квартире четыре комнаты?
— Ну да, четыре. По одной у нас с Верочкой. А две у Надежды. Они оба на железной дороге работают. Сейчас вот в рейсе. И она, и Петр. Это муж ее. А девочка сейчас, значит, в интернате, Наташа-то. Шестой год будет.
— А знакомых Вериных вы знаете, подруг, молодых людей? — продолжаю расспрашивать я.
Следует все время помнить, что версии самоубийства и убийства из ревности или мести окончательно не отброшены, хотя после того, что мы обнаружили, вероятность их стала минимальной. Но Даже если их и отбросить окончательно, все-таки кто-то был с Верой в тот злосчастный вечер, кто-то безусловно знакомый, с кем она забрела на пустынную, полутемную улицу и оказалась возле тех березок у котлована. Это или убийца, или важнейший свидетель. Этого человека следует найти во что бы то ни стало среди, вероятно, немалого числа Вериных поклонников и знакомых.
— Кого же из них вы знаете, Полина Ивановна? — повторяю я свой вопрос.
— Кого из подруг, из молодых людей?
— Кого знаю? — переспрашивает она. — Сейчас, милый, сейчас.
Старушка достает из кармана халата круглые очки в тонкой пластмассовой оправе и деловито укрепляет их на толстом, пористом носу, словно без очков этих она ничего вспомнить не в состоянии, в то же время это, очевидно, означает, что со слезами покончено надолго.
Вслед за тем Полина Ивановна начинает медленно перечислять Вериных подруг, которых она знает. Однако, назвав два имени, она умолкает, затем снова повторяет уже названные имена, потом еще раз, но дальше двинуться ей так и не удается. Всего два имени: Люба — сослуживица Веры и Катя — школьная ее подруга. Если отыскать Любу, вероятно, труда не составит, то Катю — значительно сложнее, ибо ли ее фамилии, ни адреса Полина Ивановна не знает, а ведь Катя скорей всего наиболее близкая из подруг. Но сейчас меня заботит совсем другое.
— Ну, а молодые люди, — напоминаю я. — Какие молодые люди приходили к Вере?
— А никакие, — сердито отвечает Полина Ивановна. — Больно они ей нужны были.
Эта неожиданная запальчивость меня слегка озадачивает. Может быть, кто-то когда-то обидел Веру, обманул или как-то еще заставил ее страдать и Полина Ивановна теперь не желает даже вспоминать того обидчика? Но если это история давняя и уже, во всяком случае, закончившаяся разрывом, то… Впрочем, всякое бывает в жизни. Даже мой не такой уж богатый жизненный опыт подтверждает это. Причем преобладающую долю его составляет опыт профессиональный, а это тоже что-нибудь да значит. Вообще я не знаю, какая еще профессия знакомит так человека со всеми самыми сложными и драматичными сторонами жизни, как моя. Итак, какой-то мужчина, видимо, оставил след в жизни Веры, но Полина Ивановна об этом говорить явно не хочет.
— Не может быть, чтобы за такой красивой девушкой никто не ухаживал, — говорю я. — Среди этих людей может оказаться человек подлый, жестокий и ревнивый. А тогда может случиться всякое, Полина Ивановна. Самое страшное даже.
Старушка поднимает голову и сердито смотрит на меня сквозь очки.
— Подлец к Верочке даже не приблизился бы. Подлецов она за версту видела. Знали бы вы, что это за чистая душа была. Да вы хоть у кого спросите, если не верите.
— Ну, не подлец. Конечно, не подлец. Но хороший человек мог за ней ухаживать? — не сдаюсь я. — Даже не мог, а должен был ухаживать. Какой-нибудь хороший человек. Ну, вспомните же, Полина Ивановна. Помогите нам. Неужели вы хотите, чтобы мы его не нашли, того, кто поднял руку на Веру?
И тут же жалею о своих последних словах.
— Это я-то не хочу? — Старушка даже бледнеет от негодования. — Да как у тебя язык-то поворачивается?..
— Так помогите же нам его искать.
— Господи, да я что хочешь сделаю, чтобы помочь.
Убийство, самое страшное из всех преступлений, несет в себе такой силы эмоциональный и нравственный заряд, который даже самого равнодушного не может не взволновать и не возмутить. А сам убийца, как бы автоматически и вполне естественно, становится врагом каждого, кто только услышит о совершенном злодеянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98