Павлов называл это состояние охранительным торможением; с психологической точки зрения название очень точное. Человек резко разрывает все связи с внешним миром и этим спасает себя от безумия, а животное еще и вводит в заблуждение врага. Воробья, догадавшегося притвориться мертвым, кошка быстро оставит в покое, неподвижного чибиса ястреб перестает замечать.
ПЕРВИЧНЫЙ СОН
Но чего же ради карликовый сомик и травяная лягушка каждый день впадают в оцепенение и надолго? Ведь это их естественное времяпрепровождение, а не реакция на нечто появившееся внезапно. Оказывается, это все-таки реакция, но врожденная, генетически запрограммированная. Обе формы покоя, № 1 и № 2, отражают суточную периодику освещенности. Дневной покой связан с адаптацией животных и максимальному уровню освещенности, а ночной — к минимальному. Оцепенение — своего рода защитная реакция на свет. Много миллионов лет назад, в девонский период, первые амфибии, вылезшие на сушу, подверглись сильному воздействию света, зажмурились и оцепенели, и эта реакция закрепилась у них в последующих поколениях как форма приспособления. Защищенные слоем воды, рыбы такого потрясения не испытали, поэтому они склонны к каталепсии меньше, чем травяные лягушки. По той же причине, объясняет Карманова, так называемым зимним лягушкам каталепсия не свойственна совсем: зимой мало света. Свет заворожил первых амфибий, продолжает завораживать он и нынешних. Он и нас, бывает, завораживает, оттого мы порой глаз не можем отвести от костра, от камина или от пожара, даже просто от ярко освещенного предмета, который вдруг заблестит перед нами или на который нас попросит уставиться гипнотизер.
«Большой огонь по ночам, — рассуждает рассказчик у Достоевского в „Бесах“, — всегда производит впечатление раздражающее и веселящее; на этом основаны фейерверки; но там огни располагаются по изящным, правильным очертаниям и, при полной своей безопасности, производят впечатление игривое и легкое, как после бокала шампанского. Другое дело настоящий пожар: тут ужас и все же как бы некоторое чувство личной опасности, при известном веселящем впечатлении ночного огня, производят в зрителе (разумеется, не в самом погоревшем обывателе) некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам, которые, увы! таятся во всякой душе, даже в душе самого смиренного и семейного титулярного советника… Это мрачное ощущение почти всегда упоительно. „Я, право, не знаю, можно ли смотреть на пожар без некоторого удовольствия?“ Это, слово в слово, сказал мне Степан Трофимович, возвратясь однажды с одного ночного пожара, на который попал случайно и под первым впечатлением зрелища. Разумеется, тот же любитель ночного огня бросится и сам в огонь спасать погоревшего ребенка или старуху; но ведь это уже совсем другая статья».
Эта завораживаемость могла передаться нам через рептилий — далеких предков птиц и млекопитающих. Привычки рептилий тоже изучены во всех подробностях. У хамелеона нашли три формы жизни — бодрствование, сноподобное состояние и сон. Сноподобное состояние наступало лишь днем, до захода солнца. Хамелеон застывал с открытыми глазами. Сердце у него билось реже, чем при бодрствовании, но чаще, чем во сне; такой же промежуточной была и электромиограмма — запись электрического состояния мышц. Доктор Фланигам и его коллеги, экспериментировавшие с черепахами, утверждали, что рептилии, в отличие от амфибий, спят уже по-настоящему. Хотя у них и не видно электрографических признаков медленной или быстрой фазы, все остальные признаки сна — замедление сердечного ритма, снижение тонуса мышц, характерная поза, закрытые глаза, неспособность отреагировать вмиг — все они налицо.
В лаборатории Кармановой черепахами решили заняться всерьез. Накупили болотных черепах — тех самых, которых мы терзали в раннем детстве и которые, когда мы в начале лета привозили их на дачу, таинственным образом исчезали навсегда в кустах смородины, — накупили, положили в ящики с травой и стали за ними наблюдать. У черепах обнаружили те же три состояния: бодрствование, дневной покой и ночной покой. Когда черепаха бодрствовала, она двигалась, и все ее реакции на внешние раздражители были недвусмысленными. В состоянии дневного покоя черепаха застывала в любой позе с открытыми глазами и вытянутой шеей. Ориентировочная реакция выражалась лишь в движении глазных яблок, но лапы были неподвижны. Ночной же покой действительно оказался сном: мышцы расслаблялись, глаза закрывались. Все было, как у лягушки в покое № 3 и почти как у нас. Сон рептилий и покой № 3 амфибий, считает Карманова, эквивалентны медленному сну теплокровных, это «промежуточный» сон — промежуточный между «настоящим» сном, с его ярко выраженными фазами, и «сноподобными состояниями», или «первичным» сном, то есть покоем № 1 и покоем № 2.
Поразительно, как много времени проводят животные в каталептическом покое № 1: карликовый сомик около 30 процентов суток, болотная черепаха — около 45, а травяная лягушка — целых 60 процентов! Да это не первичный сон, а поистине первичная, основная и излюбленная форма жизни! Не гнушаются каталепсией и птицы: куры отводят ей 18 процентов суток, а совы — 25 процентов. Мы-то с вами уверены, что совы днем спят, а это они не спят, а «находятся в покое», спят же они нормальным, «электрографически выраженным» сном в основном ночью, а бодрствуют в сумерки и тоже ночью. Некоторые млекопитающие тоже неравнодушны к каталепсии: кролики и морские свинки пребывают в ней в общей сложности 5 процентов суточного времени — больше часа!
Древнейшая форма существования, покой № 1, сочетается у птиц с «новейшими» формами — медленным и быстрым сном. У курицы быстрый сон занимает пять процентов времени; кто поумней да похищней, отводит ему еще больше. По мнению некоторых исследователей, быстрый сон сформировался у тех представителей животного мира, у которых была хорошо развита зрительноокуломоторная система. Как бы то ни было, зачатки быстрого сна, намеки на его будущее развитие можно заметить и у рептилий, и у амфибий, и даже у рыб. Эти намеки проявляются на электроэнцефалограмме в виде периодических всплесков ритмов бодрствования на фоне общей картины первичного сна. Выполняют они, как считают эволюционисты, функцию «подбуживания» — не дают лягушке или черепахе заснуть вечным сном. Между «настоящим» сном теплокровных и «ненастоящим» холоднокровных существует очевидная преемственность, или, вернее, родство.
Когда рептилии или амфибии переходят от бодрствования к покою, у них замедляется пульс и дыхание. У нас происходит то же самое. Все мы, от рыб до приматов, возвращаемся во сне к древним формам реагирования, типичным и для эмбрионального развития. Рыбы совершают стереотипные движения хвостом, такие же, какие они совершали миллионы лет назад, лягушки — движения задними лапками, черепахи — «роющие» движения головой и передними лапками: когда-то они были роющими животными. Мы часто принимаем ту позу, в которой были в утробе матери, и нам снятся порой мамонты и динозавры. Когда же у нас разлаживается что-то в психике, мы охотно впадаем в состояние каталепсии и кататонии — прячемся в покой № 1 и покой № 2.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
ПЕРВИЧНЫЙ СОН
Но чего же ради карликовый сомик и травяная лягушка каждый день впадают в оцепенение и надолго? Ведь это их естественное времяпрепровождение, а не реакция на нечто появившееся внезапно. Оказывается, это все-таки реакция, но врожденная, генетически запрограммированная. Обе формы покоя, № 1 и № 2, отражают суточную периодику освещенности. Дневной покой связан с адаптацией животных и максимальному уровню освещенности, а ночной — к минимальному. Оцепенение — своего рода защитная реакция на свет. Много миллионов лет назад, в девонский период, первые амфибии, вылезшие на сушу, подверглись сильному воздействию света, зажмурились и оцепенели, и эта реакция закрепилась у них в последующих поколениях как форма приспособления. Защищенные слоем воды, рыбы такого потрясения не испытали, поэтому они склонны к каталепсии меньше, чем травяные лягушки. По той же причине, объясняет Карманова, так называемым зимним лягушкам каталепсия не свойственна совсем: зимой мало света. Свет заворожил первых амфибий, продолжает завораживать он и нынешних. Он и нас, бывает, завораживает, оттого мы порой глаз не можем отвести от костра, от камина или от пожара, даже просто от ярко освещенного предмета, который вдруг заблестит перед нами или на который нас попросит уставиться гипнотизер.
«Большой огонь по ночам, — рассуждает рассказчик у Достоевского в „Бесах“, — всегда производит впечатление раздражающее и веселящее; на этом основаны фейерверки; но там огни располагаются по изящным, правильным очертаниям и, при полной своей безопасности, производят впечатление игривое и легкое, как после бокала шампанского. Другое дело настоящий пожар: тут ужас и все же как бы некоторое чувство личной опасности, при известном веселящем впечатлении ночного огня, производят в зрителе (разумеется, не в самом погоревшем обывателе) некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам, которые, увы! таятся во всякой душе, даже в душе самого смиренного и семейного титулярного советника… Это мрачное ощущение почти всегда упоительно. „Я, право, не знаю, можно ли смотреть на пожар без некоторого удовольствия?“ Это, слово в слово, сказал мне Степан Трофимович, возвратясь однажды с одного ночного пожара, на который попал случайно и под первым впечатлением зрелища. Разумеется, тот же любитель ночного огня бросится и сам в огонь спасать погоревшего ребенка или старуху; но ведь это уже совсем другая статья».
Эта завораживаемость могла передаться нам через рептилий — далеких предков птиц и млекопитающих. Привычки рептилий тоже изучены во всех подробностях. У хамелеона нашли три формы жизни — бодрствование, сноподобное состояние и сон. Сноподобное состояние наступало лишь днем, до захода солнца. Хамелеон застывал с открытыми глазами. Сердце у него билось реже, чем при бодрствовании, но чаще, чем во сне; такой же промежуточной была и электромиограмма — запись электрического состояния мышц. Доктор Фланигам и его коллеги, экспериментировавшие с черепахами, утверждали, что рептилии, в отличие от амфибий, спят уже по-настоящему. Хотя у них и не видно электрографических признаков медленной или быстрой фазы, все остальные признаки сна — замедление сердечного ритма, снижение тонуса мышц, характерная поза, закрытые глаза, неспособность отреагировать вмиг — все они налицо.
В лаборатории Кармановой черепахами решили заняться всерьез. Накупили болотных черепах — тех самых, которых мы терзали в раннем детстве и которые, когда мы в начале лета привозили их на дачу, таинственным образом исчезали навсегда в кустах смородины, — накупили, положили в ящики с травой и стали за ними наблюдать. У черепах обнаружили те же три состояния: бодрствование, дневной покой и ночной покой. Когда черепаха бодрствовала, она двигалась, и все ее реакции на внешние раздражители были недвусмысленными. В состоянии дневного покоя черепаха застывала в любой позе с открытыми глазами и вытянутой шеей. Ориентировочная реакция выражалась лишь в движении глазных яблок, но лапы были неподвижны. Ночной же покой действительно оказался сном: мышцы расслаблялись, глаза закрывались. Все было, как у лягушки в покое № 3 и почти как у нас. Сон рептилий и покой № 3 амфибий, считает Карманова, эквивалентны медленному сну теплокровных, это «промежуточный» сон — промежуточный между «настоящим» сном, с его ярко выраженными фазами, и «сноподобными состояниями», или «первичным» сном, то есть покоем № 1 и покоем № 2.
Поразительно, как много времени проводят животные в каталептическом покое № 1: карликовый сомик около 30 процентов суток, болотная черепаха — около 45, а травяная лягушка — целых 60 процентов! Да это не первичный сон, а поистине первичная, основная и излюбленная форма жизни! Не гнушаются каталепсией и птицы: куры отводят ей 18 процентов суток, а совы — 25 процентов. Мы-то с вами уверены, что совы днем спят, а это они не спят, а «находятся в покое», спят же они нормальным, «электрографически выраженным» сном в основном ночью, а бодрствуют в сумерки и тоже ночью. Некоторые млекопитающие тоже неравнодушны к каталепсии: кролики и морские свинки пребывают в ней в общей сложности 5 процентов суточного времени — больше часа!
Древнейшая форма существования, покой № 1, сочетается у птиц с «новейшими» формами — медленным и быстрым сном. У курицы быстрый сон занимает пять процентов времени; кто поумней да похищней, отводит ему еще больше. По мнению некоторых исследователей, быстрый сон сформировался у тех представителей животного мира, у которых была хорошо развита зрительноокуломоторная система. Как бы то ни было, зачатки быстрого сна, намеки на его будущее развитие можно заметить и у рептилий, и у амфибий, и даже у рыб. Эти намеки проявляются на электроэнцефалограмме в виде периодических всплесков ритмов бодрствования на фоне общей картины первичного сна. Выполняют они, как считают эволюционисты, функцию «подбуживания» — не дают лягушке или черепахе заснуть вечным сном. Между «настоящим» сном теплокровных и «ненастоящим» холоднокровных существует очевидная преемственность, или, вернее, родство.
Когда рептилии или амфибии переходят от бодрствования к покою, у них замедляется пульс и дыхание. У нас происходит то же самое. Все мы, от рыб до приматов, возвращаемся во сне к древним формам реагирования, типичным и для эмбрионального развития. Рыбы совершают стереотипные движения хвостом, такие же, какие они совершали миллионы лет назад, лягушки — движения задними лапками, черепахи — «роющие» движения головой и передними лапками: когда-то они были роющими животными. Мы часто принимаем ту позу, в которой были в утробе матери, и нам снятся порой мамонты и динозавры. Когда же у нас разлаживается что-то в психике, мы охотно впадаем в состояние каталепсии и кататонии — прячемся в покой № 1 и покой № 2.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65