Когда прошел слух о приближении Родриго де Вильяндрандо, бальи Макона приказал немедленно надстроить стены, используя все доступные материалы; даже бойницы были заделаны (должно быть, недоставало людей для того, чтобы расставить их у бойниц), оставлялись только узкие отверстия, в которые можно было просунуть голову и наблюдать за действиями врага. Для того чтобы помешать атакующим взобраться на стену, между камнями укреплений всовывали заточенные бочечные клепки остриями наружу. Чаще всего, с тем чтобы сосредоточить все средства обороны на крепостных стенах, приходилось жертвовать предместьями. В 1418 г., по приказу Изабеллы Баварской, предместья Руана, вместе с тремя находившимися там церквями, были полностью снесены, и часть добытых таких образом материалов пошла на восстановление городских укреплений.
Впрочем, чаще всего города, не желая рисковать, поскольку успех вооруженного сопротивления всегда был ненадежен, предпочитали договариваться с капитанами и главарями разбойников, предлагая им подарки, продовольствие и даже боеприпасы, при условии, что они покинут эти места. Потому что для города настоящим бедствием было держать у себя, даже на положении «друзей», отряд наемников, и для того чтобы избежать привычных для них бесчинств, принимались самые крайние меры. Жители Тура согласились впустить в свой город людей сира де Бюэя только при условии, что прежде им представят поименный список войска, с именами и прозвищами всех солдат6 Муниципалитет Оксонна отказался впустить вооруженных солдат герцога Бургундского, несмотря на то что они явились защищать город от «живодеров»; а когда в конце концов им разрешили войти, то поставили условие, что они станут двигаться группами по двадцать человек, никуда не сворачивая с главной улицы, где их будут с обеих сторон сопровождать вооруженные до зубов горожане…
Равнинный край за городскими стенами оставался беззащитным, отданным на грабеж и растерзание солдатам. Наиболее распространенный способ ведения войны заключался в том, чтобы поджигать деревни, уничтожать посевы, уводить скот… «Война без огня все равно что колбаска без горчицы», – говаривал Генрих V, – и дым пожаров неизменно сопровождал армию на походе. Рыцарское правило, требующее щадить невинных и слабых, постоянно опровергалось делом. «Не надо жечь ни урожая, ни домов, поскольку эта беда настигает малых и ни в чем не повинных людей, которые ничем не заслужили такого наказания», – провозглашал капитан Педро Ниньо, но рассказ о его кампании показывает, что он прибегал точно к той же тактике разрушения, что и другие военачальники: «Наши люди разграбили множество стоявших на берегу реки домов. Они захватили там пленных, увели скот, коров и овец и оставили себе столько, сколько им требовалось… Капитан приказал поджечь все дома и все зерно, которого в тех краях было множество, и убивать и брать все, что найдем, так что вскоре более ста пятидесяти домов были охвачены пламенем»8 .
Нередко крестьяне вынуждены были принимать «покровительство» капитана или стоящего по соседству гарнизона, за что им приходилось очень дорого платить, но эта непомерная дань почти не уменьшала обрушившихся на них бедствий; человек с оружием в руках, наемник – враг всех и всего, к какой бы партии он ни принадлежал. «Кого бы они ни встретили, – пишет Парижский горожанин, рассказывая о живодерах, завербованных в 1440 г. в войска дофина Людовика, выступившие против короля, – они спрашивали: „Кто идет?“ И если этот человек был за них, у него только отнимали все, что было, а если бедняга принадлежал к вражеской партии, его убивали и грабили или уводили в тюрьму, пытали и требовали огромного выкупа, какой никто не мог заплатить. Бандиты убивали кого попало и резали горло кому придется: священникам, причетникам, монахам и послушникам, менестрелям и герольдам, женщинам и детям». Но, продолжает горожанин, после того, как дофин помирился с отцом, солдаты королевской армии оказались еще хуже живодеров…
Все бедствия войны, все несчастья, удручавшие крестьянина, Жан Жювенель дез Юрсен, епископ Бове, изложил в послании Генеральным Штатам, собранным в Блуа в 1433 г.: «Я говорю, что названные преступления совершались не только врагами, но и теми, кто называли себя приверженцами короля и, прикрываясь требованиями дани или как-нибудь еще, хватали мужчин, женщин и малых детей, не разбирая возраста и пола, насиловали женщин и девиц, уводили мужей и отцов на глазах у жен, угоняли кормилиц, бросая на произвол судьбы маленьких детей, которые без еды вскоре умирали, хватали беременных женщин и заковывали их в цепи, и так они разрешались от бремени, и младенец умирал некрещеным, после чего женщину и ребенка бросали в реку, хватали священников, монахов и служителей Церкви, землепашцев и надевали на них „ceps volants“ (род железного ошейника) и применяли прочие орудия пытки, били их, отчего иные оставались искалеченными, иные разъярялись и теряли разум, облагали деревни таким образом, что одна бедная деревня должна была платить выкуп в восемь или десять мест (то есть вынуждена платить восьми или десяти разным гарнизонам), а если крестьяне не платили, эти разбойники поджигали деревни и церкви, а если хватали бедных людей, которые не могли заплатить, их множество раз били и бросали в реку, и не оставляли ни коня, ни другого животного, чтобы пахать землю… и, чтобы покончить с этим, скажу, что все так обернулось потому, что в течение тридцати лет или другого долгого времени королевством так плохо управляли, что оно осталось разоренным и безлюдным, и народа против того, что было раньше, не насчитывается и десятой части».
Бегство было последней надеждой крестьян на спасение от сыпавшихся на них бедствий: некоторые прятались в лесах, каменоломнях или пещерах, где вели полудикую жизнь; другие искали убежища в соседних городах, где горожане принимали их не слишком охотно, поскольку беженцы, оказавшиеся у них на содержании, становились тяжкой обузой и усугубляли опасность голода, и без того уже нависшую над городом, отрезанным от питавшей его равнины. Жители Монпелье приютили у себя «бедных людей из Оверни и более далеких краев», но «многие жители нашего города ушли оттуда и отправились жить в арагонский край и другие места, потому что не могли взять на себя такую обузу» Иногда начинался настоящий исход, уводивший в чужие края жителей целого кантона: в окрестностях Кельна прочно обосновались бывшие обитатели восточной части французского королевства, бежавшие от ужасов войны; они не знали немецкого и не могли исповедоваться, но архиепископ попросил папу прислать говорящего по-французски священника, и эта просьба была исполнена.
Случалось, что доведенные до крайности крестьяне сами организовывались в отряды и начинали преследовать бригандов, убивая тех, кто имел неосторожность отбиться от остальных. Знаменитый Табари, о котором пишет Монстреле, собрал «сорок или пятьдесят крестьян, кое-как одетых и вооруженных: у них были старые кольчуги и стеганые куртки, старые топоры, обломки копий с палицами на конце и прочее жалкое снаряжение, с которым они, кто верхом на убогом коне или кобыле, а кто пешком, отправлялись в леса, где были англичане, и устраивали там засады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Впрочем, чаще всего города, не желая рисковать, поскольку успех вооруженного сопротивления всегда был ненадежен, предпочитали договариваться с капитанами и главарями разбойников, предлагая им подарки, продовольствие и даже боеприпасы, при условии, что они покинут эти места. Потому что для города настоящим бедствием было держать у себя, даже на положении «друзей», отряд наемников, и для того чтобы избежать привычных для них бесчинств, принимались самые крайние меры. Жители Тура согласились впустить в свой город людей сира де Бюэя только при условии, что прежде им представят поименный список войска, с именами и прозвищами всех солдат6 Муниципалитет Оксонна отказался впустить вооруженных солдат герцога Бургундского, несмотря на то что они явились защищать город от «живодеров»; а когда в конце концов им разрешили войти, то поставили условие, что они станут двигаться группами по двадцать человек, никуда не сворачивая с главной улицы, где их будут с обеих сторон сопровождать вооруженные до зубов горожане…
Равнинный край за городскими стенами оставался беззащитным, отданным на грабеж и растерзание солдатам. Наиболее распространенный способ ведения войны заключался в том, чтобы поджигать деревни, уничтожать посевы, уводить скот… «Война без огня все равно что колбаска без горчицы», – говаривал Генрих V, – и дым пожаров неизменно сопровождал армию на походе. Рыцарское правило, требующее щадить невинных и слабых, постоянно опровергалось делом. «Не надо жечь ни урожая, ни домов, поскольку эта беда настигает малых и ни в чем не повинных людей, которые ничем не заслужили такого наказания», – провозглашал капитан Педро Ниньо, но рассказ о его кампании показывает, что он прибегал точно к той же тактике разрушения, что и другие военачальники: «Наши люди разграбили множество стоявших на берегу реки домов. Они захватили там пленных, увели скот, коров и овец и оставили себе столько, сколько им требовалось… Капитан приказал поджечь все дома и все зерно, которого в тех краях было множество, и убивать и брать все, что найдем, так что вскоре более ста пятидесяти домов были охвачены пламенем»8 .
Нередко крестьяне вынуждены были принимать «покровительство» капитана или стоящего по соседству гарнизона, за что им приходилось очень дорого платить, но эта непомерная дань почти не уменьшала обрушившихся на них бедствий; человек с оружием в руках, наемник – враг всех и всего, к какой бы партии он ни принадлежал. «Кого бы они ни встретили, – пишет Парижский горожанин, рассказывая о живодерах, завербованных в 1440 г. в войска дофина Людовика, выступившие против короля, – они спрашивали: „Кто идет?“ И если этот человек был за них, у него только отнимали все, что было, а если бедняга принадлежал к вражеской партии, его убивали и грабили или уводили в тюрьму, пытали и требовали огромного выкупа, какой никто не мог заплатить. Бандиты убивали кого попало и резали горло кому придется: священникам, причетникам, монахам и послушникам, менестрелям и герольдам, женщинам и детям». Но, продолжает горожанин, после того, как дофин помирился с отцом, солдаты королевской армии оказались еще хуже живодеров…
Все бедствия войны, все несчастья, удручавшие крестьянина, Жан Жювенель дез Юрсен, епископ Бове, изложил в послании Генеральным Штатам, собранным в Блуа в 1433 г.: «Я говорю, что названные преступления совершались не только врагами, но и теми, кто называли себя приверженцами короля и, прикрываясь требованиями дани или как-нибудь еще, хватали мужчин, женщин и малых детей, не разбирая возраста и пола, насиловали женщин и девиц, уводили мужей и отцов на глазах у жен, угоняли кормилиц, бросая на произвол судьбы маленьких детей, которые без еды вскоре умирали, хватали беременных женщин и заковывали их в цепи, и так они разрешались от бремени, и младенец умирал некрещеным, после чего женщину и ребенка бросали в реку, хватали священников, монахов и служителей Церкви, землепашцев и надевали на них „ceps volants“ (род железного ошейника) и применяли прочие орудия пытки, били их, отчего иные оставались искалеченными, иные разъярялись и теряли разум, облагали деревни таким образом, что одна бедная деревня должна была платить выкуп в восемь или десять мест (то есть вынуждена платить восьми или десяти разным гарнизонам), а если крестьяне не платили, эти разбойники поджигали деревни и церкви, а если хватали бедных людей, которые не могли заплатить, их множество раз били и бросали в реку, и не оставляли ни коня, ни другого животного, чтобы пахать землю… и, чтобы покончить с этим, скажу, что все так обернулось потому, что в течение тридцати лет или другого долгого времени королевством так плохо управляли, что оно осталось разоренным и безлюдным, и народа против того, что было раньше, не насчитывается и десятой части».
Бегство было последней надеждой крестьян на спасение от сыпавшихся на них бедствий: некоторые прятались в лесах, каменоломнях или пещерах, где вели полудикую жизнь; другие искали убежища в соседних городах, где горожане принимали их не слишком охотно, поскольку беженцы, оказавшиеся у них на содержании, становились тяжкой обузой и усугубляли опасность голода, и без того уже нависшую над городом, отрезанным от питавшей его равнины. Жители Монпелье приютили у себя «бедных людей из Оверни и более далеких краев», но «многие жители нашего города ушли оттуда и отправились жить в арагонский край и другие места, потому что не могли взять на себя такую обузу» Иногда начинался настоящий исход, уводивший в чужие края жителей целого кантона: в окрестностях Кельна прочно обосновались бывшие обитатели восточной части французского королевства, бежавшие от ужасов войны; они не знали немецкого и не могли исповедоваться, но архиепископ попросил папу прислать говорящего по-французски священника, и эта просьба была исполнена.
Случалось, что доведенные до крайности крестьяне сами организовывались в отряды и начинали преследовать бригандов, убивая тех, кто имел неосторожность отбиться от остальных. Знаменитый Табари, о котором пишет Монстреле, собрал «сорок или пятьдесят крестьян, кое-как одетых и вооруженных: у них были старые кольчуги и стеганые куртки, старые топоры, обломки копий с палицами на конце и прочее жалкое снаряжение, с которым они, кто верхом на убогом коне или кобыле, а кто пешком, отправлялись в леса, где были англичане, и устраивали там засады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77