Сдержанная страсть "Грузинского романса" Н. Дугашвили, затем неистовость сложнейшей партии "Мистер Паганини" композитора Сэма Козлова.
Неожиданный шумный успех хабаровского квинтета, Уиллис Коновер даже разводит руками: "Ну-с, батеньки, вот уж не ожидал, что и в Хабаровске у вас есть такой джаз".
Ленинградский ансамбль пантомимы: Григорий Гуревич, Нинель Егельская, Надежда Пугачева, Нина Большакова, Георгий Гоц. Аккомпанирующая группа пианиста Вихарева. Это зрелище совсем уж неожиданное -- не балет и не пантомима в чистом виде. Движения человеческого тела становятся символом звуков. То координированные, то разрозненные движения трех тоненьких женских фигур -- зеленой, лиловой и черной и двух атлетических мужских фигур -- белой и синей, синхронная импровизация тела и инструмента рождают какое-то неясное, тревожное, щемящее чувство.
Наконец, на эстраде Чарльз Ллойд - квартет, негр и три мулата. Ллойд, высокий, неимоверно, до условности, тонкий, с огромной шапкой курчавых волос, делающей его больше похожим на индуса, чем на негра. Саксофон его рыдает, хохочет, визжит, умоляет, требует, издевается, тело его изгибается дергается, подпрыгивает, и это, конечно, не эпатаж и не игра на публику, это какое-то уже запредельное самовыражение, когда отпускаются все тормоза, сдираются все покровы: смотрите, вот я каков!
Кончается двадцатиминутное соло. Ллойд, согнувшись, даже не пытаясь вытереть пот, прячется в глубине сцены, смущенно блестит оттуда золотыми очками.
Ритм-секция бросается в атаку, словно дикая кавалерия. Пианист -настоящий виртуоз, но клавиш ему мало, он играет прямо на струнах рояля, бьет в бубен. Ударник разбрасывает медные колокольчики, скребет щетками. Снова надвигается распад, развал, но Ллойд подбегает к микрофону, высоко закинув голову, вздергивает узду, усмиряет, -- и вдруг становится мягким, лиричным, покаянно-нежным...
Они играют час пять минут и покидают эстраду совершенно измочаленные, под неистовый шквал аплодисментов.
На улице их окружают американские корреспонденты. Эй-Би-Си с квадратной голливудской челюстью: "Что вы чувствуете сейчас?" Ллойд, тяжело дыша: "Хэпинис. Счастье."
Кончается фестиваль. Уже отшумел заключительный банкет, на котором лауреатам вручали дипломы. Остался позади "джем сейшн", во время которого на сцене одновременно скапливалось от десяти до двадцати музыкантов. Разлетаются самолеты, уходят поезда. Ранним-ранним утром исчез из города Ленинградский ансамбль пантомимы.
На Выйду-вальяк ко мне подходит здоровенный парень.
-- Я вижу, вы джазист, -- говорит он, кивая на мой значок. -- Махнемся значками. Я вам свой, боксерский, а вы мне свой, джазовый.
-- Нет, никогда, -- твердо говорю я.
-- Понимаешь, я ведь боксер...
Рука его тяжело давит мое плечо.
-- Все равно не отдам, хоть убей, -- говорю я.
Парень вдруг улыбается.
-- Ну, гуляй.
Вхожу в гостиницу, поднимаюсь по лестнице. В холле третьего этажа на диване сидит белобрысый тромбонист, разговаривает со своим тромбоном, грозит ему пальцем в раструб.
-- Ты думаешь я не... А я тебе скажу, что ты... Больно много о себе воображаешь!.. Тоже мне тип!..
Стою у окна. Дождь. По мокрой улице к агентству Аэрофлота проносят смиренных зачехленных бегемотов.
Я снова хочу в страну джаза.

1 2 3 4