..
-- Эксперимент всегда обращен внутрь -- и в литературе, и в пластике, и в музыке.
-- Джаз для джазистов? Поэзия для поэтов? Скульптура для скульпторов? Вы могли бы играть в темной, пустой комнате?
-- Это философский вопрос, об этом на ходу не скажешь. Темная, пустая комната -- это идеал, но артисту джаза нужны слушатели и зрители.
-- А если они его не понимают?
-- Но он их зовет...
Прошлой осенью мы сидели с моим приятелем Абэ Кобо в подвальчике токийского джаз-клуба "Сэто". Подняв свой крепкий писательский палец, Абэ Кобо сказал:
-- Писатель должен есть много джаза, часто и много, большие сочные ломти настоящего джаза!
Каждое утро с десяти до часа я толкался на "школе джаза", притворялся музыкантом -- то ударником, то трубачом, -- обнаглел даже до того, что начал задавать специальные вопросы, ну, скажем:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
Кончает композицию стокгольмский квартет Яна Йоханссона. Любезный хозяин "школы" Райво Таммик пытается перекричать восторженный гвалт и свист:
-- Ребята, задавайте вопросы!
-- Какие еще вопросы? -- снисходительно пожимает плечами восходящая звезда саксофонист Роман Кунсман. -- Мы и сами все знаем. Пусть лучше еще раз сыграют.
Однако вопросы все-таки задаются:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
И вот в этой утренней толкучке я снова теряю свой спасательный значочек и снова чувство одиночества и непричастности охватывает меня. Представляю, с каким презрением отвернется от меня музыковед Александр Медведев и все мои новые знакомые, включая Нину Большакову. В отчаянии подхожу к трубачам, собравшимся вокруг рыжего Бу Бронберга, плетусь к ударникам, столпившимся вокруг Бартковского, и тут вижу на полу моего дорогого с сиреневой ленточкой. Как его не раздавили сапоги ударников? Мистика, да и только!
Форум джаза. Разгорались страсти. Высказываются самые разные точки зрения. Бушуют авангардисты.
-- Товарищи, не будем себя обманывать. Мы называем наши темы "Жар-птица", "Иван-царевич" и делаем вид, что создаем свой особый, национальный, ни на что не похожий джаз. Это фикция!
-- Основа джаза -- импровизация, а ее не назовешь никак, ей не нужна никакая литература. Джаз -- это интернациональное искусство.
-- Извините, товарищ, ваша формула -- подобие кастрации. Все мастера обогащали джаз за счет фольклора. Вспомните "босса-нову", вспомните арабские темы. Русский фольклор пока еще только тронут нами, а какие уже дал результаты! "Господин Великий Новгород" Товмасяна, "Ночь на Плещеевом озере" Громина, "Иванушка-дурачок" Лукьянова...
В начале пятидесятых годов в Казани обосновался оркестр репатриантов из Шанхая, известный сейчас всем оркестр Олега Лундстрема, "короля свинга восточных стран", как его называли в шанхайском сеттльменте. Я тогда учился на первом курсе медицинского института, был прилежным студентом и на танцы не ходил, так как не мог освоить сложнейших падепатинеров, вальс-гавотов и миньонов, которые танцевала в те времена передовая молодежь. Но вот по городу пошли слухи о таинственных, сказочно - романтичных "шанхайцах"...
Форум джаза. Ораторствует элегантный теоретик средних лет.
-- ... почему преобладает драматизм, почему возникает какой-то надрыв, вымороченный трагизм, меланхолия? Мы забываем о том, что джаз - это прежде всего веселое, озорное искусство. А разве мы не можем играть насмешливый, иронический джаз? Возьмите "ЧП" Бориса Фрумкина или композиции виброфониста Гарина - это блестящие озорные пьесы...
Встает ленинградец с маленькой бородкой а-ля Телониус Монк, столь модной сейчас среди джазистов.
-- Вот мы говорим о том, можно ли играть русский джаз. Фольклор вовсе не обязателен для того, чтобы играть по-русски. Нужно просто быть русским в душе, глубоко чувствовать дух России, и тогда будет русский джаз. Вы спрашиваете, почему драматизм, надрыв, меланхолия? Потому что русский джаз идет от Достоевского.
Оркестр "шанхайцев" тогда распадался. Да и разве можно было себе представить существование настоящего свингового оркестра в те годы, когда даже танго кодировалось наименованием "танец медленного темпа" ! Лундстремовцы группами играли на танцах в Доме офицера, в кинотеатрах и ресторанах, а мы ходили их слушать, потому что они иногда играли не только падепатинеры. Вся моя юность была слегка озарена этими "шанхайцами", как огнями далекого ночного мира.
-- А где сейчас Модин, Деринг, Бондарь, Баранович? -- спрашиваю я Олега Леонидовича.
-- Этот там-то, этот там-то, -- отвечает он, -- а Баранович умер.
-- Как?
-- Очень просто. Жора Баранович умер.
Ну что ж, он умер, и сейчас его нет на сцене, но я и мои товарищи никогда не забудем, как он вставал в синем табачном тумане дрянного ресторанчика, розовощекий и здоровый, и играл "Сан-луи блюз" на своей золотой трубе.
Форум джаза. Выступает московский композитор.
-- ... и я должен прямо сказать, товарищи, некоторые наши молодые музыканты еще не умеют как следует играть блюз, а уже тянутся в авангард.
Голос из зала:
-- Так что же, прикажете мне возвращаться назад к Чарли Паркеру? Этого не будет!
-- А вы откуда, товарищ авангардист?
-- Я из Тюмени!
Однажды, кажется, единственный раз за все мои казанские студенческие годы, они собрались вместе, и ослепительные каскады, обвалы свинга потрясли тогда юношеское воображение. Появились подражатели. Кажется, в пятьдесят втором году при Доме ученых возник молодежный оркестр, в котором играли будущий астроном саксофонист Эрик Дибай, будущий математик пианист Юрий Яковлев, будущий педагог басист Юрий Елкин... Их называли "малые шанхайцы". Разумеется, исполнялись в основном танцевальные вещи, но по тогдашним временам и это было чудом. Приезжие москвичи хватались за головы: в Казани существовал джаз!
И вот сейчас оркестр Олега Лундстрема на сцене Таллинского джаз-фестиваля: девятнадцать человек в шикарных концертных костюмах с буквами "ОЛ" на груди. Из прежних, чуть ли не легендарных "шанхайцев" в оркестре осталось всего пять человек. Рядом с ними, уже тронутыми сединой, сидит молодежь: Роман Кунсман, Николай Капустин, Станислав Григорьев, Аркадий Шабашов... Исполняется композиция Кунсмана "Луч тьмы". Это очень неожиданное, своеобразное произведение, но еще более неожидан солирующий сейчас автор, маленький красногубый человек с бородкой таинственного лесовика. Он еще себя покажет!
Олег Леонидович сейчас седоват, солиден, но для меня он по-прежнему остался тем же таинственным и молодым "шанхайцем".
О, если бы ты знал, Абэ, сколько я за эти четыре дня съел джаза! Каждое утро три часа "школы", каждый вечер четырехчасовые концерты, заключительный ночной "джем сейшн", а впереди еще был Московский фестиваль. Как бы не получилось демьяновой ухи.
Иногда мне кажется, что я сплю. Вот сейчас открою глаза, а на сцене некто с косым пузом лупит кулаком по пюпитрам.
-- Опять развели шумовую музыку?! Геть отсюда!
Оркестр сменяет оркестр, и среди них нет двух похожих. Добродушный гигант Борис Рычков за роялем становится лириком. Зал, уже привыкший к хриплым колтрейновским воплям саксофонов и труб, привыкший кричать и свистеть, тихо слушает его блистательные импровизации на тему "Ой, туманы мои растуманы", на тему Диззи Гиллеспи, на собственные темы.
К трио Рычкова присоединяется вокалистка Гюли Чохели, которая любит пение и кактусы.
1 2 3 4
-- Эксперимент всегда обращен внутрь -- и в литературе, и в пластике, и в музыке.
-- Джаз для джазистов? Поэзия для поэтов? Скульптура для скульпторов? Вы могли бы играть в темной, пустой комнате?
-- Это философский вопрос, об этом на ходу не скажешь. Темная, пустая комната -- это идеал, но артисту джаза нужны слушатели и зрители.
-- А если они его не понимают?
-- Но он их зовет...
Прошлой осенью мы сидели с моим приятелем Абэ Кобо в подвальчике токийского джаз-клуба "Сэто". Подняв свой крепкий писательский палец, Абэ Кобо сказал:
-- Писатель должен есть много джаза, часто и много, большие сочные ломти настоящего джаза!
Каждое утро с десяти до часа я толкался на "школе джаза", притворялся музыкантом -- то ударником, то трубачом, -- обнаглел даже до того, что начал задавать специальные вопросы, ну, скажем:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
Кончает композицию стокгольмский квартет Яна Йоханссона. Любезный хозяин "школы" Райво Таммик пытается перекричать восторженный гвалт и свист:
-- Ребята, задавайте вопросы!
-- Какие еще вопросы? -- снисходительно пожимает плечами восходящая звезда саксофонист Роман Кунсман. -- Мы и сами все знаем. Пусть лучше еще раз сыграют.
Однако вопросы все-таки задаются:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
И вот в этой утренней толкучке я снова теряю свой спасательный значочек и снова чувство одиночества и непричастности охватывает меня. Представляю, с каким презрением отвернется от меня музыковед Александр Медведев и все мои новые знакомые, включая Нину Большакову. В отчаянии подхожу к трубачам, собравшимся вокруг рыжего Бу Бронберга, плетусь к ударникам, столпившимся вокруг Бартковского, и тут вижу на полу моего дорогого с сиреневой ленточкой. Как его не раздавили сапоги ударников? Мистика, да и только!
Форум джаза. Разгорались страсти. Высказываются самые разные точки зрения. Бушуют авангардисты.
-- Товарищи, не будем себя обманывать. Мы называем наши темы "Жар-птица", "Иван-царевич" и делаем вид, что создаем свой особый, национальный, ни на что не похожий джаз. Это фикция!
-- Основа джаза -- импровизация, а ее не назовешь никак, ей не нужна никакая литература. Джаз -- это интернациональное искусство.
-- Извините, товарищ, ваша формула -- подобие кастрации. Все мастера обогащали джаз за счет фольклора. Вспомните "босса-нову", вспомните арабские темы. Русский фольклор пока еще только тронут нами, а какие уже дал результаты! "Господин Великий Новгород" Товмасяна, "Ночь на Плещеевом озере" Громина, "Иванушка-дурачок" Лукьянова...
В начале пятидесятых годов в Казани обосновался оркестр репатриантов из Шанхая, известный сейчас всем оркестр Олега Лундстрема, "короля свинга восточных стран", как его называли в шанхайском сеттльменте. Я тогда учился на первом курсе медицинского института, был прилежным студентом и на танцы не ходил, так как не мог освоить сложнейших падепатинеров, вальс-гавотов и миньонов, которые танцевала в те времена передовая молодежь. Но вот по городу пошли слухи о таинственных, сказочно - романтичных "шанхайцах"...
Форум джаза. Ораторствует элегантный теоретик средних лет.
-- ... почему преобладает драматизм, почему возникает какой-то надрыв, вымороченный трагизм, меланхолия? Мы забываем о том, что джаз - это прежде всего веселое, озорное искусство. А разве мы не можем играть насмешливый, иронический джаз? Возьмите "ЧП" Бориса Фрумкина или композиции виброфониста Гарина - это блестящие озорные пьесы...
Встает ленинградец с маленькой бородкой а-ля Телониус Монк, столь модной сейчас среди джазистов.
-- Вот мы говорим о том, можно ли играть русский джаз. Фольклор вовсе не обязателен для того, чтобы играть по-русски. Нужно просто быть русским в душе, глубоко чувствовать дух России, и тогда будет русский джаз. Вы спрашиваете, почему драматизм, надрыв, меланхолия? Потому что русский джаз идет от Достоевского.
Оркестр "шанхайцев" тогда распадался. Да и разве можно было себе представить существование настоящего свингового оркестра в те годы, когда даже танго кодировалось наименованием "танец медленного темпа" ! Лундстремовцы группами играли на танцах в Доме офицера, в кинотеатрах и ресторанах, а мы ходили их слушать, потому что они иногда играли не только падепатинеры. Вся моя юность была слегка озарена этими "шанхайцами", как огнями далекого ночного мира.
-- А где сейчас Модин, Деринг, Бондарь, Баранович? -- спрашиваю я Олега Леонидовича.
-- Этот там-то, этот там-то, -- отвечает он, -- а Баранович умер.
-- Как?
-- Очень просто. Жора Баранович умер.
Ну что ж, он умер, и сейчас его нет на сцене, но я и мои товарищи никогда не забудем, как он вставал в синем табачном тумане дрянного ресторанчика, розовощекий и здоровый, и играл "Сан-луи блюз" на своей золотой трубе.
Форум джаза. Выступает московский композитор.
-- ... и я должен прямо сказать, товарищи, некоторые наши молодые музыканты еще не умеют как следует играть блюз, а уже тянутся в авангард.
Голос из зала:
-- Так что же, прикажете мне возвращаться назад к Чарли Паркеру? Этого не будет!
-- А вы откуда, товарищ авангардист?
-- Я из Тюмени!
Однажды, кажется, единственный раз за все мои казанские студенческие годы, они собрались вместе, и ослепительные каскады, обвалы свинга потрясли тогда юношеское воображение. Появились подражатели. Кажется, в пятьдесят втором году при Доме ученых возник молодежный оркестр, в котором играли будущий астроном саксофонист Эрик Дибай, будущий математик пианист Юрий Яковлев, будущий педагог басист Юрий Елкин... Их называли "малые шанхайцы". Разумеется, исполнялись в основном танцевальные вещи, но по тогдашним временам и это было чудом. Приезжие москвичи хватались за головы: в Казани существовал джаз!
И вот сейчас оркестр Олега Лундстрема на сцене Таллинского джаз-фестиваля: девятнадцать человек в шикарных концертных костюмах с буквами "ОЛ" на груди. Из прежних, чуть ли не легендарных "шанхайцев" в оркестре осталось всего пять человек. Рядом с ними, уже тронутыми сединой, сидит молодежь: Роман Кунсман, Николай Капустин, Станислав Григорьев, Аркадий Шабашов... Исполняется композиция Кунсмана "Луч тьмы". Это очень неожиданное, своеобразное произведение, но еще более неожидан солирующий сейчас автор, маленький красногубый человек с бородкой таинственного лесовика. Он еще себя покажет!
Олег Леонидович сейчас седоват, солиден, но для меня он по-прежнему остался тем же таинственным и молодым "шанхайцем".
О, если бы ты знал, Абэ, сколько я за эти четыре дня съел джаза! Каждое утро три часа "школы", каждый вечер четырехчасовые концерты, заключительный ночной "джем сейшн", а впереди еще был Московский фестиваль. Как бы не получилось демьяновой ухи.
Иногда мне кажется, что я сплю. Вот сейчас открою глаза, а на сцене некто с косым пузом лупит кулаком по пюпитрам.
-- Опять развели шумовую музыку?! Геть отсюда!
Оркестр сменяет оркестр, и среди них нет двух похожих. Добродушный гигант Борис Рычков за роялем становится лириком. Зал, уже привыкший к хриплым колтрейновским воплям саксофонов и труб, привыкший кричать и свистеть, тихо слушает его блистательные импровизации на тему "Ой, туманы мои растуманы", на тему Диззи Гиллеспи, на собственные темы.
К трио Рычкова присоединяется вокалистка Гюли Чохели, которая любит пение и кактусы.
1 2 3 4