«Юноши, не возвращайтесь домой слишком поздно!»
Лотрек, шутки ради, побывал на нескольких заседаниях Лиги, затем из озорства пригласил к себе этих «монахов-проповедников» на роскошный ужин, где было много изысканных блюд, спиртного, цветов и женщин. Когда же все эти «светские пономари», «пророки в шляпах с перьями», которые хотят поставить искусство на службу мещанству, наелись и напились, когда Лотрек увидел, что они уже едва стоят на ногах и несут всякий вздор, стараясь перещеголять друг друга, он в полном восторге, испытывая чуть ли не «садистское» наслаждение, выпроводил их из дома. Ах, жизнь, жизнь!
А сам Лотрек, довольный, отправился на улицу Мулен. Настоящее искусство – не для обывателей.
Работа, дома терпимости, алкоголь. Случалось, и нередко, что он пил чуть ли не до утра, а затем Детома с Коолюсом, которые теперь ходили за ним по пятам, увозили его совершенно пьяным домой. Один он не добрался бы.
И все-таки почти беспробудное пьянство не умаляло работоспособности и таланта Лотрека. Оно только крало у него время. В свои лучшие минуты Лотрек продолжал быть самим собой, таким же остроумным, веселым выдумщиком, очаровательным шутником. Однажды поздно вечером, сидя в «Вебере», он услышал, как два завсегдатая спорили, кто из них быстрее бегает, и вдруг предложил им: «Давайте проверим!» Состязание было организовано тут же, на Елисейских полях – от обелиска на площади Согласия до Триумфальной арки… Вместе с Тапье и несколькими любопытными Лотрек сопровождал в открытом фиакре соперников, подбадривая их карканьем.
Но он бывал и совершенно невыносимым. Приходя от чего-нибудь в ярость, он становился багровым, гневно потрясал своей палкой и выкрикивал ругательства. Этот разбушевавшийся Квазимодо производил тяжелое впечатление, и все же его друзья предпочитали выслушивать оскорбления, чем видеть, как он, сраженный усталостью и алкоголем, засыпал за столиком кафе. А теперь это случалось с ним часто. У него был вид человека, которому нечего больше ждать от жизни. Франсис Журден застал его однажды в таком отвратительном виде в «Ла сури». Вокруг сновали женщины в мужских костюмах. Унылое зрелище. «Слюна стекала по шнурку пенсне и капала ему на жилет».
Наутро Лотрек просыпался как ни в чем не бывало. Его друзья еще спали, а он уже принимался за работу. Его можно было увидеть либо у Стерна, нового издателя его литографий, склонившимся над камнем, либо на улице Мулен, где он, глядя на спящую девицу, уверенной рукой набрасывает ее портрет.
Закончив набросок, Лотрек отправлялся к Жуаяну и с сияющим видом будил его, показывая свою работу: «Взгляните, мсье, вот рисунок мастера, созданный на заре».
* * *
В декабре Лотрек сделал несколько литографий меню. Одно из них, «Меню Крокодила», отобразило короткую поездку по замкам на Луаре, которую он совершил с Жуаяном, Тапье, Гибером и еще двумя-тремя товарищами в День поминовения усопших. Они побывали в Блуа, Амбуазе и Шамборе. Во время этой поездки Лотрек с Жуаяном залезли на одну из башен Амбуазского замка. Глядя на широкую и спокойную панораму долины Луары, на тихие воды реки и облачное небо, Жуаян имел «неосторожность» сказать Лотреку, что «в живописи пейзаж все же играет огромную роль», что Моне соблазнился бы этими серыми приглушенными красками, всеми оттенками желтого и мягкими голубоватыми тонами. В Лотреке тут же проснулась затаенная старая обида на природу – природу, которая его «предала», и эта обида неожиданно вылилась в возмущение всеми художниками, воспевавшими природу. «Существует только фигура! – раздраженно бросил он в ответ. – Пейзаж? Он играет в картине лишь второстепенную роль! „Чистые“ пейзажисты? Неотесанные дубины! Коро, Милле, Мане, Ренуар и Уистлер – большие художники именно потому, что писали фигуры. Если бы Моне не перестал писать фигуры, он был бы великим художником».
В своей литографии «Крокодил» Лотрек весьма своеобразно изобразил историю побега Марии Медичи, заточенной в Блуа ее сыном Людовиком XIII: Гибер в ночной рубашке, со свечкой в руке умыкает голую королеву на глазах у Тапье, изображенного чудовищем «в стиле Хокусая», Жуаяна, превращенного в крокодила, и самого себя, похожего на жабу.
Лотрек работал и над другими литографиями. В июне его «верный попутчик в походах по домам терпимости» Детома вдруг увидел себя в весьма забавной ситуации – в произведении своего друга под названием «Разврат». Карандаш Лотрека изобразил также Тапье в виде недавно появившегося на улицах города странного персонажа в каскетке, в очках, в козлиной шкуре, управляющего адской фыркающей машиной – автомобилем. Но Тапье на это не реагировал, он обладал олимпийским спокойствием! Впрочем, он выносил и не это: однажды тиран кузен заставил его сшить себе сюртук из бильярдного сукна.
Лотрек по-прежнему изучал театральную публику, и в январе 1897 года его «бесстрашный издатель», как он называл Пелле, выпустил одну из лучших его цветных литографий – «Большая ложа», которой предшествовала картина маслом: две женщины и мужчина сидят в ложе. Одна из женщин – судя по всему, проститутка с улицы Мулен, вторая – мадам Бразье, для близких – мадам Арманд, с виду вполне почтенная дама. Мужчина в цилиндре – грузный, с дряблым лицом, на котором написано равнодушие, – это Том, кучер Ротшильда.
Мадам Арманд купила недавно на улице Пигаль, 75, пивную «Аннетон», которая под ее руководством стала конкурентной «Ла сури». «В „Ла сури“ половина мужчин, фу!» – с презрением говорила Марсель, она же «Папа», – мать шестерых детей, которая покинула свое потомство и мужа, избрав иную семью.
Мадам Арманд была слепой на один глаз. Бывшая куртизанка, она возненавидела мужчин и с высокомерным видом теперь восседала за кассой, всегда немного грустная. Посетительницы, входя в пивную, шли к ней, целовали ее, получали в ответ приветственный поцелуй и только потом занимали место за столиком. Лотрек был в «Аннетоне» одним из немногих представителей вражеского пола, которых Арманд-кривая встречала ласково. Лотрек окрестил ее Гамбеттой, в честь трибуна, у которого выкололи глаз. Она относилась к нему с материнской нежностью. Художник написал ее в образе Юноны; и еще – обнаженной, «безжалостно подчеркнув уродство ее тела».
Но все же Лотрек отдает предпочтение «Ла сури». Весной он перенес туда все свое имущество. «Посмотрите, как они любят друг друга… Какая техника нежности…» Таде Натансон утверждал, что они его привлекали только тем, «что любят друг друга так, как мужчины не умеют их любить». Во всяком случае, так его никогда никто не любил. Давайте же выпьем, жизнь прекрасна! Смех прерывался пьяной икотой.
Жестокий карандаш Лотрека вгрызается в литографский камень, кисть резкими мазками покрывает холст и картон. В литографии «Снобизм» художник передает сцену в знаменитом роскошном ресторане «Ларю», на площади Мадлен. В другой литографии, использовав одно из скандальных дел того времени – похождения принцессы Караман-Шимей с цыганом, – он пишет любовников рядом: она – «очаровательная птичка, жемчужина аристократизма», и он – «с лицом оливкового цвета, почти негр, странный, грустный Риго, похожий на византийского возницу». Эта цветная литография, напечатанная Пелле, называется «Придворная идиллия».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Лотрек, шутки ради, побывал на нескольких заседаниях Лиги, затем из озорства пригласил к себе этих «монахов-проповедников» на роскошный ужин, где было много изысканных блюд, спиртного, цветов и женщин. Когда же все эти «светские пономари», «пророки в шляпах с перьями», которые хотят поставить искусство на службу мещанству, наелись и напились, когда Лотрек увидел, что они уже едва стоят на ногах и несут всякий вздор, стараясь перещеголять друг друга, он в полном восторге, испытывая чуть ли не «садистское» наслаждение, выпроводил их из дома. Ах, жизнь, жизнь!
А сам Лотрек, довольный, отправился на улицу Мулен. Настоящее искусство – не для обывателей.
Работа, дома терпимости, алкоголь. Случалось, и нередко, что он пил чуть ли не до утра, а затем Детома с Коолюсом, которые теперь ходили за ним по пятам, увозили его совершенно пьяным домой. Один он не добрался бы.
И все-таки почти беспробудное пьянство не умаляло работоспособности и таланта Лотрека. Оно только крало у него время. В свои лучшие минуты Лотрек продолжал быть самим собой, таким же остроумным, веселым выдумщиком, очаровательным шутником. Однажды поздно вечером, сидя в «Вебере», он услышал, как два завсегдатая спорили, кто из них быстрее бегает, и вдруг предложил им: «Давайте проверим!» Состязание было организовано тут же, на Елисейских полях – от обелиска на площади Согласия до Триумфальной арки… Вместе с Тапье и несколькими любопытными Лотрек сопровождал в открытом фиакре соперников, подбадривая их карканьем.
Но он бывал и совершенно невыносимым. Приходя от чего-нибудь в ярость, он становился багровым, гневно потрясал своей палкой и выкрикивал ругательства. Этот разбушевавшийся Квазимодо производил тяжелое впечатление, и все же его друзья предпочитали выслушивать оскорбления, чем видеть, как он, сраженный усталостью и алкоголем, засыпал за столиком кафе. А теперь это случалось с ним часто. У него был вид человека, которому нечего больше ждать от жизни. Франсис Журден застал его однажды в таком отвратительном виде в «Ла сури». Вокруг сновали женщины в мужских костюмах. Унылое зрелище. «Слюна стекала по шнурку пенсне и капала ему на жилет».
Наутро Лотрек просыпался как ни в чем не бывало. Его друзья еще спали, а он уже принимался за работу. Его можно было увидеть либо у Стерна, нового издателя его литографий, склонившимся над камнем, либо на улице Мулен, где он, глядя на спящую девицу, уверенной рукой набрасывает ее портрет.
Закончив набросок, Лотрек отправлялся к Жуаяну и с сияющим видом будил его, показывая свою работу: «Взгляните, мсье, вот рисунок мастера, созданный на заре».
* * *
В декабре Лотрек сделал несколько литографий меню. Одно из них, «Меню Крокодила», отобразило короткую поездку по замкам на Луаре, которую он совершил с Жуаяном, Тапье, Гибером и еще двумя-тремя товарищами в День поминовения усопших. Они побывали в Блуа, Амбуазе и Шамборе. Во время этой поездки Лотрек с Жуаяном залезли на одну из башен Амбуазского замка. Глядя на широкую и спокойную панораму долины Луары, на тихие воды реки и облачное небо, Жуаян имел «неосторожность» сказать Лотреку, что «в живописи пейзаж все же играет огромную роль», что Моне соблазнился бы этими серыми приглушенными красками, всеми оттенками желтого и мягкими голубоватыми тонами. В Лотреке тут же проснулась затаенная старая обида на природу – природу, которая его «предала», и эта обида неожиданно вылилась в возмущение всеми художниками, воспевавшими природу. «Существует только фигура! – раздраженно бросил он в ответ. – Пейзаж? Он играет в картине лишь второстепенную роль! „Чистые“ пейзажисты? Неотесанные дубины! Коро, Милле, Мане, Ренуар и Уистлер – большие художники именно потому, что писали фигуры. Если бы Моне не перестал писать фигуры, он был бы великим художником».
В своей литографии «Крокодил» Лотрек весьма своеобразно изобразил историю побега Марии Медичи, заточенной в Блуа ее сыном Людовиком XIII: Гибер в ночной рубашке, со свечкой в руке умыкает голую королеву на глазах у Тапье, изображенного чудовищем «в стиле Хокусая», Жуаяна, превращенного в крокодила, и самого себя, похожего на жабу.
Лотрек работал и над другими литографиями. В июне его «верный попутчик в походах по домам терпимости» Детома вдруг увидел себя в весьма забавной ситуации – в произведении своего друга под названием «Разврат». Карандаш Лотрека изобразил также Тапье в виде недавно появившегося на улицах города странного персонажа в каскетке, в очках, в козлиной шкуре, управляющего адской фыркающей машиной – автомобилем. Но Тапье на это не реагировал, он обладал олимпийским спокойствием! Впрочем, он выносил и не это: однажды тиран кузен заставил его сшить себе сюртук из бильярдного сукна.
Лотрек по-прежнему изучал театральную публику, и в январе 1897 года его «бесстрашный издатель», как он называл Пелле, выпустил одну из лучших его цветных литографий – «Большая ложа», которой предшествовала картина маслом: две женщины и мужчина сидят в ложе. Одна из женщин – судя по всему, проститутка с улицы Мулен, вторая – мадам Бразье, для близких – мадам Арманд, с виду вполне почтенная дама. Мужчина в цилиндре – грузный, с дряблым лицом, на котором написано равнодушие, – это Том, кучер Ротшильда.
Мадам Арманд купила недавно на улице Пигаль, 75, пивную «Аннетон», которая под ее руководством стала конкурентной «Ла сури». «В „Ла сури“ половина мужчин, фу!» – с презрением говорила Марсель, она же «Папа», – мать шестерых детей, которая покинула свое потомство и мужа, избрав иную семью.
Мадам Арманд была слепой на один глаз. Бывшая куртизанка, она возненавидела мужчин и с высокомерным видом теперь восседала за кассой, всегда немного грустная. Посетительницы, входя в пивную, шли к ней, целовали ее, получали в ответ приветственный поцелуй и только потом занимали место за столиком. Лотрек был в «Аннетоне» одним из немногих представителей вражеского пола, которых Арманд-кривая встречала ласково. Лотрек окрестил ее Гамбеттой, в честь трибуна, у которого выкололи глаз. Она относилась к нему с материнской нежностью. Художник написал ее в образе Юноны; и еще – обнаженной, «безжалостно подчеркнув уродство ее тела».
Но все же Лотрек отдает предпочтение «Ла сури». Весной он перенес туда все свое имущество. «Посмотрите, как они любят друг друга… Какая техника нежности…» Таде Натансон утверждал, что они его привлекали только тем, «что любят друг друга так, как мужчины не умеют их любить». Во всяком случае, так его никогда никто не любил. Давайте же выпьем, жизнь прекрасна! Смех прерывался пьяной икотой.
Жестокий карандаш Лотрека вгрызается в литографский камень, кисть резкими мазками покрывает холст и картон. В литографии «Снобизм» художник передает сцену в знаменитом роскошном ресторане «Ларю», на площади Мадлен. В другой литографии, использовав одно из скандальных дел того времени – похождения принцессы Караман-Шимей с цыганом, – он пишет любовников рядом: она – «очаровательная птичка, жемчужина аристократизма», и он – «с лицом оливкового цвета, почти негр, странный, грустный Риго, похожий на византийского возницу». Эта цветная литография, напечатанная Пелле, называется «Придворная идиллия».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82